Ну, я тоже с характером, кончилось терпение. Мымра, говорю, ты необразованная, добра же хочу, дура, машину хочу для семьи иметь. В общем, как хочешь, говорю, а меня не поминай лихом.
А тут и письмо от Сашки. Пишет, работу для меня присмотрел, ничего, не пыльная работенка, а возьмут с руками, с ногами. Пишет, такие специалисты, как я, везде в цене. Давай, говорит, не тяни, не пожалеешь…
Тут уж я больше не раздумывал. Рассчитался в один день — и к нему.
К нему — это на стройку. И верно, взяли сразу. Документы-то у меня тогда чистые были… И стройка развертывалась — будь здоров! — тянуть газопровод аж до границы. Люди да люди нужны. В общем, устроился на газопровод. Правда, на подхвате первое время был, но работал, присматривался, сам собирался трубы сваривать.
И тут начал узнавать после Пензы-то, что такое Север, клепать-колотить! Скучища — душу выворачивает! Что на работе, что дома. Да какой там дом — балок в болоте! Рожу всю раздуло от мошкары, помыться толком негде. Ну и на работе поворачиваться надо. Чуть что не успел — втык от бригадира. А я сам из бригадиров, легко, думаешь, переносить? Раз поцапался, два поцапался — не то стало. Что-то не шибко и деньга-то идет. А в сентябре задуло, запуржило…
Здесь Гоша опять умолк, повертел на столике кружку, поерошил волосы.
— Понимаю я, земеля, что сам дурак. Такой уж мерзопакостный характер! Даже бабу взять — и ту не послушал, уехал. Да и уехал-то как, удрал, считай, от семьи.
Ну, а дальше — больше. Зимой уже раздобыл где-то Блудный целый ящик спирта. Там ведь, на трассе, сухой закон, а у нас с ним пошла житуха, клепать-колотить! Все бьются в догадках, где мы расстарались спиртяги, а мы помалкиваем. Я и сам толком не знал где, Блудный темнил что-то, мол, весной еще припас… С неделю гужевались, а потом прилетел вертолет с двумя милиционерами. Сашку и меня заодно увезли в базовый поселок. И тут оказалось, что спирт-то Сашка не покупал, а забагрил из проходившего к геологам вездехода. Нам этот вездеход тоже завез кое-что из продуктов, вот тогда Блудный и успел…
Короче — упрятали моего кореша далеко и надолго, а меня уволили по тридцать третьей статье, да еще с какими-то пунктами. Эта тридцать третья — как ярлык какой о твоей рабочей неполноценности. И пошло-поехало! Куда ни сунься — не берут. Домой поворачивать тоже стыдно: не то что денег не заработал, все с себя-то спустил! Пробавлялся случайными заработками, всякой халтурой. Что уж вспоминать про остальное…
Вижу, худо мое дело. Долго так не протянешь. Того и гляди, загремишь за Блудным. Взял да и махнул сюда. Упросил капитана принять на рыболовный сейнер. Маленько не доработал до конца сезона, выгнали. Сплавил налево мешок муксуна, застукали — и привет родителям. Даже расчет не дали. Вот такая житуха, клепать-колотить!
Гоша положил на хлеб тушенки, вяло пожевал.
— Сам дурак, во всем сам дурак! — убежденно повторил он. — Понимаю все, а делаю не так… Вот уж когда сюда приткнулся, все, думаю, шабаш, хватит левачить, да нет, опять соблазнился, опять левой рыбкой базарю… Есть тут один приезжий толкач с какого-то рыбкомбината, вот он снабжает, а я, так сказать, реализую… Но и сам посуди, какой заработок на водокачке?
— Кто этот толкач, фамилию не помнишь?
— А черт его знает! Скользкий такой тип, каждое лето здесь. Любит чужими руками жар загребать.
Гоша от своих же слов распалялся все больше, кого-то ругал, кому-то грозил, и казнил, и казнил самого себя…
— Послушай, земеля, — вдруг заговорил он изменившимся голосом. — Только не подумай, что я тебе жалуюсь. Ничего мне от тебя не надо. Вот веришь — нет, горит все тут, — он постукал кулаком в свою плоскую грудь, — горит, охота кому-то все сказать-высказать, я и сказал тебе. Почему тебе — убей не знаю. А молчать не могу… Ты выпьешь, нет? — опомнился Гоша. — Не хочешь, значит. — Он приподнял бутылку, потряс перед глазами. — Тогда я тоже не буду. Все, земеля, завязал! Завязал, и надолго. Слово мое — олово, клепать-колотить!
Ведь бывает же такое! Ну откуда мне было знать, что я снова встречусь с сердитой женщиной, ушедшей от нас с Самохваловым с палубы «омика»?
А получилось так. По журналистским моим делам мне оставалось еще побывать в бригаде буровиков, очень известной на Обском Севере, возглавляемой Виктором Тереховым.
Вахта менялась в тот самый день, и я поспешил в аэропорт, чтобы улететь на буровую вместе с бригадой Терехова.
Вот тут-то, на вертолетной площадке, и встретил «сердитую» женщину. Она, оказалось, провожала на десятидневную вахту мужа, и не кого-нибудь, а самого бригадира Виктора Павловича Терехова…
Очень подозрительно оглядела она меня, когда я поздоровался со всеми. Виктор Терехов, могутный малый, несмотря на лето, в меховой куртке и теплых, меховых же сапогах, дружелюбно даванул мне руку и весело сказал, что рад любому новому человеку, что вообще готов взять в бригаду, если я, конечно, смогу что-то делать полезное, кроме как есть кашу с тушенкой. Тем более, добавил он, что в бригаде у него имеется вакантное место подсобного рабочего.
Вот она, вся в сборе тереховская бригада, восемь мужичков-боровичков, чем-то неуловимо схожих между собой, но, как потом выяснилось, совсем разных по характерам. Я уже не сужу по внешним признакам: все молоды, все здоровы, не говорю про современные длинные прически, а про бороды можно бы и не упоминать — эта какая-то напасть на нынешнюю молодежь, особенно на северян! — безбородым оказался один Саша Кравченко, зато с роскошными бакенбардами и бравыми гусарскими усами…
Это уж потом я узнал их по именам, потом уловил особинки нрава каждого, а пока видел как бы обобщенно всех сразу.
Вертолет уже вовсю крутил лопастями, пришлось даже придерживать шапку (ее, как и сапоги, настоял взять Гоша), когда Терехов подошел к жене, взял за плечи и прокричал, осиливая гул двигателя:
— Ну, Валюха, не горюй тут, не простуди Наташку, а с партизана глаз не спускай! Да чтоб не гонял на велосипеде по улицам!
Уже когда летели, Терехов рассказывал:
— Взяла привычку — как моряка дальнего плавания, каждый раз провожать и встречать. Говорю, не езди, не трать время, побудь лучше лишний час с детьми, нет, выдерживает свою линию. А их ведь не привяжешь, Сережка уже наверняка деру дал…
Называя сына партизаном, Терехов явно подчеркивал этим вольнолюбивый нрав мальчишки, ничуть не порицая его.
— Разновозрастные они у нас, — продолжил он. — Дочке с мая на третий год перевалило, а этот в четвертый перешел. Наташку в ясли носим, а парень — вольный казак. Летом без всякого пригляду живет. Я — в тундре, мать — на работе, вот и партизанит. На юг всей семьей поедем еще только в августе…
