Директор столовой Мария Ивановна, в просторечии Маша, принять гостей была готова всегда. У неё так же, как и у Эдуарда Матвеевича, нюх был что надо.
Маша как чувствовала, что придут клиенты, придут обязательно, и двух девчонок своих держала специально для обслуживания в этом зале.
Так и получилось. Сначала вон эти трое пришли, затем и сам директор с гостями появился.
Переступив порог, Геннадий Павлович удивлённо вскинул брови:
– Глазам не верю, вы же все по домам разбежались. Так дело было, секретарь?
Пётр Петрович рассмеялся.
– Разрази меня гром, если они не за ваше здоровье пьют. Ну, коллеги, как дела, как настроение?
В это время Маша и её девчата вовсю шелестели у стола. Запахло жареным. Поданы на стол мясо, рыба. Пахнуло копчёной рыбой. От Матвеича на стол коньяк и водка, да всё сверхкачественное. Слюнки потекли. О чём тут можно разговаривать?
Наливай!
Коллеги угомонились, расселись.
Слово взял Бортников Николай Сергеевич. Не был бы он аппаратным работником, если бы не описал международное положение, внутриполитическую ситуацию, связав всё с перестройкой и новым политическим мышлением. Завершил он своё выступление на пафосной ноте.
– За наше процветание, за наше великое государство!
Ну, как за это не выпить? Грех просто.
Не прошло и пары минут, как слово взял секретарь парткома. Директор, тронув его за рукав, слегка дёрнул.
– Ты, Петрович, поскромней да покороче. Знаю вас, сейчас тоже запоёшь за перестройку.
Тост Петра Петровича был на удивление задушевен и короток.
– За нашего боевого друга, за Геннадия Павловича! С днём рождения вас! Ура!
Застолье продолжалось. Коллеги расслабились, куда девалась усталость – настроение прекрасное, расслабленность полная.
Слегка опьянев, заместитель по науке облобызал директора:
– Геннадий Павлович, да я тебя никогда не подведу, всегда можешь на меня положиться.
– За нашего директора! За его здоровье!
Пошли перекуры. В коридор посмолить вышли военпред и секретарь парткома.
Зам по науке, обняв кадровика, со словами «Ты меня уважаешь?» полез целоваться.
– Да отстань ты, не девка я тебе, – обиделся Кузьма Ильич.
Обкомовец, наклонившись в уху директора, что-то ему с улыбкой нашёптывал.
Военпред шушукался с Машей. Разведёнка Маша так и стреляла глазками, так и сверкала. Будет дело, не скучно проведут время собеседники, это стало понятно всем.
Одним словом, всё было как у людей. Друзья выпивали, постепенно пьянели, закусывали, общались. Разговор становился всё громче и раскрепощённее.
О постановлении партии, предупреждающем о пьянстве как о зле, конечно, никто не вспоминал. Не до того было.
Вдруг в коридоре что-то грохнуло, послышался приглушённый сдавленный крик.
– Я тебе гад, насую сейчас, я тебе…
И глухие удары. Бах, бах…
Мария Ивановна бросилась к двери.
– Пётр Петрович, там Прянев бьёт Кузьму Ильича!
Секретарь парткома бросился разнимать дерущихся.
Выскочил в коридор и именинник.
– Отставить! Разошлись быстро. Пётр, бегом уводи обкомовского, не дай Бог, увидит. А вы, петухи, одеться и по домам! Завтра оба ко мне. Я с вами разберусь.
За столом, мирно положив голову рядом с тарелкой, со счастливой улыбкой посапывал ответственный работник обкома партии.
Дело к двенадцати ночи.
С трудом разогнав не на шутку раздухарившихся заместителей и коллег по работе, заботливо отправив Николая Сергеевича с секретарём парткома в гостиницу, директор устало присел на кресло.
– Ну, наделали делов. Завтра придётся расхлёбывать…
Наутро, с больной головой, Геннадий Павлович собрал участников вчерашнего мероприятия.
– Пётр Петрович, как там наш Николай Сергеевич?
– Да нормально, пивком с утречка отпоил его и отправил. Всё спрашивал, не допустил ли он чего лишнего.
– Ишь ты, хорошо расслабился, видать. Ну, а где этот ловелас Соловьёв? Он что же, забыл, как его жена в прошлом году жаловалась на его приключения? Ишь, любовник. Раздухарился на старости лет.
Однако эти слова упрёка прозвучали с некой завистью.
– Так нет его ещё. Подойдёт чуть позднее.
– Прянев, что за очки на носу? Сними. Боже мой, это что же за бланш у тебя под глазом? Ты с кем воевал? А у Кузьмича нет, случаем, синяка? Нет? Ну, слава Всевышнему.
– Один Матвеич в форме. Молодец.
Директор встал. Всё то, с чего он начал разговор, было лаской. Предстоял разнос. Подчинённые, понурив лица и вытянувшись в струнку, слушали речь директора. При всей интеллигентности Геннадия Павловича, говорить по-взрослому он ой как умел. Самые мягкие слова, сказанные им товарищам по вчерашнему застолью, были, простите за грубость, «идиоты» и «мудаки», ещё раз пардон. Дальше всё было «пи-пи-пи»…
– Так-то вы партийные решения выполняете? Пи-пи-пи… На кого я могу положиться? Пи-пи-пи… С кем я работаю?! Уйду! Уйду к чёртовой матери!
Уф. Директор сел за стол. Помолчал.
– Ну, что надулись, до обеда дотянете? Матвеич, баньку к часу подготовь, пойдём, продолжим дискуссию по борьбе с пьянством. Да пивка не забудь. Всё. Уйдите все с глаз долой.
Повеселев, мужики как-то разом повернувшись, задевая друг друга, рванули к двери.
Пронесло…
Геннадий Петрович задумался. Вот незадача, сам организовал пьянку, своими собственными руками напоил подчинённых, а они в благодарность передрались. Один вон спьяну за титьками погнался. Где он там болтается?
Вот так, своими собственными руками, организовал борьбу с пьянством, борьбу со спиртным. И как? Путём непосредственного уничтожения водки и коньяка за столом?
Поделом тебе, дурак старый, умнее будешь.
Он поднялся, потянулся.
Ладно, всё. Забыли.
Пройдено.
Пойдём в баньку.
Жестокая шутка
Вот Вы в туалете, пардон, после того, как оправились, что делаете?
Правильно, и я так же. И, кстати, все так делают.
Надо же убедиться, что вы не просто так зашли в это помещение.
Значит, что?
Значит, вы обязательно посмотрите в унитаз.
Что это?
Это – безусловный рефлекс.
И вы уверены, что есть ещё и условный?
Конечно.
Мой приятель любил шутить: «В обед садишься за стол – правая рука к рюмке тянется». Так вот, это – условный, то есть выработанный рефлекс.
А вот посмотреть, очистился ли ты в туалете – это веками выработанное в человеке, и, конечно, вполне естественное рефлекторное движение.
А теперь к теме.
Давно это было – дедов рассказ.
История не уникальна, о подобных проказах, повествовали не единожды. Но та шутка, как свидетельствовал дед, была весьма злой, жестокой и имела неприятные последствия для всех участников происшедшего.
Всех, кроме моего дедули.
Повезло мужику.
Итак, к рассказу.
Декабрь тысяча девятьсот тридцать шестого года, железнодорожная станция Новосибирск-2 Омской железной дороги. На этой станции её маленьким и почти незаметным винтиком трудился мой дедушка, Алексей Гаврилович.
Работа у него была не такая уж и сложная.
Путевой обходчик.
По совместительству он ещё и стрелочником выходил, если кто из рабочих заболел или запил. Дело своё он знал туго. Не пьянствовал, не опаздывал на службу. Одним словом, работал честно и добросовестно.
В тот день было снежно и холодно. Сибирские морозы в те времена были не в радость, минус тридцать и более градусов – это, так сказать, дежурный вариант, а тогда было под сорок. Да ещё метель.
На станции замерло несколько составов, в том числе шесть пассажирских.
Всё замело, и ничего было не видать, а потому деда со стрелок сняли – пути чистили дополнительные бригады – и поставили на проверку ходовой части вагонов.
Дело привычное. Обойти и обстучать колёса, осмотреть буксы. Чего уж проще?
Поезд «Москва-Чита», «дальнобойный», как его дед называл, стоял на крайних от станции путях.
Зимний вечер, темень.
Алексей Гаврилович, обходя состав от вагона к вагону, увидел тень, спустившуюся со ступенек одного из вагонов.
Тень вышла, потопталась, отошла чуть в сторонку, метров с десяток вдоль вагона, и замерла.
Дед так же притих.
Присел.
Скорее всего, хотя и было видно очень смутно, но это была женщина, причём в огромной шубе.
Тень присела и принялась приподнимать края шубы.
Ясно. Оправиться вышла.
Стыдливая.
Там, в вагоне, в общем-то, был туалет, но он не всегда работал, тем более на стоянке, а к станции бежать далеко и опасно, вдруг поезд тронется. Вот трагедия будет.
Тень покачавшись, замерла.
Ну, да, сейчас облегчится!
Что же, поможем.
Гаврилыч осмотрелся. В двух шагах от него лежала широкая лопата для уборки снега. Там же были лом, веники и ещё кое-какой уборочный инвентарь.
Дед мгновенно схватил лопату в руки и тихонечко внёс её под шубу.
Тень насторожилась.
Дед тоже замер.
Уф! Не заметила.
Сидеть в напряжении обоим – и женщине, и обходчику – было непросто.
Женщина хотела бы осмотреться, но не могла, огромная шуба и шерстяной платок полностью закрывали обзор. К тому же она была занята своими внутренними ощущениями, сами понимаете какими…
