Тень насторожилась.
Дед тоже замер.
Уф! Не заметила.
Сидеть в напряжении обоим – и женщине, и обходчику – было непросто.
Женщина хотела бы осмотреться, но не могла, огромная шуба и шерстяной платок полностью закрывали обзор. К тому же она была занята своими внутренними ощущениями, сами понимаете какими…
А дед боялся даже скрипнуть.
В душе он давился от смеха, понимая, что реакция женщины на…, ну, пардон, если она посмотрит на место, где должны лежать её испражнения (опять пардон), будет, мягко говоря, неадекватной.
Тень зашевелилась.
Всё. Надо убирать лопату.
Лопата потяжелела, дед это почувствовал и быстренько так выкинул её подальше. Сам тоже ретировался, но не очень далеко. Хотелось бы видеть реакцию дамы.
Как он и ожидал, реакция последовала и была чисто женской.
Что значит женской? Да очень просто. Мужик бы, не увидев своего добра, просто плюнул бы и ушёл.
А дама? Нет…
Она осмотрелась. По кругу прошлась. И если бы в этот момент поезд уходил, такая мелочь ею не была бы замечена.
Осмотревшись, сняла и перетряхнула шубу, да не один раз. Постояла. Вновь сняла шубейку, вновь перетряхнула.
Дед уж замёрз и, если бы не обогревающий и душивший его какой-то дикий хохот, он и остался бы здесь ледяной статуей.
Шуба медленно и неуверенно двинулась к вагону.
Уф…
Тут уж Гаврилыч понял, что он действительно превращается в ледышку.
Холодно, ужас!
Тень зашла в вагон.
Алексей Гаврилович, попрыгав на месте, чтобы хотя бы чуток согреться, метнулся к вагону.
Проводником в смене был его знакомый, Степан Матвеевич.
Чай нашёлся.
Железнодорожники отогрелись живительной влагой. Разговорились.
– А ты знаешь…
Дальше шёл рассказ о происшедшем. Друзья хохотали и просто валились от смеха.
– Матвеич, ну, я пошёл, домой надо бы поспеть, совсем темно и холодно становится.
Друзья распрощались.
Но «железка» – это такое место, где повеселиться готов каждый. Скучно здесь бывает, а вот ежели повеселиться, так это от души…
Поезд тронулся, не прошло и двух часов.
Степан Матвеич пошёл по вагону.
Стоп!
Вот она, шубка. Правда, теперь уже просто накинута на плечи миловидной женщины.
– Кто чайку? Чаёк, прошу. Кто желает, пожалте…
В плацкарте, где обосновалась дама, сидело восемь человек. Тесновато, конечно.
– Послушайте, – закинул пробный шар Матвеич, – а что у вас здесь так воняет? А?
Народ зашевелился, стал оглядываться. Смотрят друг на друга. Женщина сорвалась и с извинениями протиснулась к тамбуру.
Что уж она там делала, проводник не видел, но понимал – шубу трясёт.
Ухмыльнувшись, Матвеич вернулся в своё купе.
Поезд весело бежал по сибирским просторам. Ехать было ещё трое суток.
Друзья, не буду вас чрезмерно утомлять.
Матвеич к плацкарте подходил ещё не раз, и своих корешей – проводников соседних вагонов – он туда так же посылал, как на работу.
А что у вас здесь так воняет, а?
Веселились они…
Ну, может, по-доброму, как они считали. А может, не от большого ума, что наиболее вероятно. Но веселились от души.
Реакция женщины всегда была одна и та же. Бегом из плацкарты и в тамбур. А в тамбуре – бой шубе.
Уже в Чите пришлось «скорую» даме вызвать. С сердцем проблемы.
И что вы думаете, на этом всё завершилось?
Да что вы!
Дама такой серьёзной оказалась и вредной, что, оправившись после больнички, решила разобраться с проводниками.
Подослала к ним доверенного человека и с его помощью выяснила, как над ней подшутили. Стоило это недорого, пару бутылей спирта, но дело того стоило.
У дамы в милиции сидел большой друг. Друг этот и отправил на нары двух проводников, по пять лет каждому.
А уж по какой статье – дед не рассказывал, тогда загреметь на пару лет было не проблема.
Про деда ни при разбирательстве, ни в суде и слова не было сказано.
Повезло?
Как бы не так.
Баба ушлая была, стыда боялась. А вдруг засмеют?
Не хотела она позора.
Дед о последствиях своей шутки узнал лишь спустя полгода. Год ещё ходил с оглядкой.
А что, если и его заметут?
Пронесло.
Вот такая история. Дед о ней особо не распространялся, а уж рассказывая мне, – было ему в ту пору под восемьдесят, – говорил: «Злая шутка была, жестокая шутка, нельзя так с людьми, нельзя».
И поговорить не с кем…
Соседка моя Мария Ивановна совсем загрустила. Раньше пулей металась, то в магазин, то в поликлинику, то на почту, то ещё куда. А тут, что удивительно, к лавочке её потянуло. Сидит одиноко, грустно так на народ смотрит, в глазах печаль. А в голове мысль (я это сразу раскусил): «Ну, кто поговорит со мной? Кто поговорить хочет, а?».
Дом у нас молодой, а потому суетливый, шумный, крикливый. Все куда-то торопятся, бегут, едут. Что им одинокая старушенция?
Кто работает, так те уж поутру раненько к метро да троллейбусам отбыли. Автомобилисты поурчали, побибикали и тоже убыли. Молодые мамочки детишек по коляскам – и в лес, на прогулку. Была в подъезде консьержка, баба Люся, так на прошлой неделе уволилась, и подъезд осиротел.
К полудню лишь дворник Хаит пыль у дома разгоняет облезлым веником. А с ним разве поговоришь? Узбек, по-русски ни в зуб ногой. Только кивает и улыбается.
А Мария Ивановна общаться желает! И немедленно.
Как она в нашем доме оказалась? Да просто всё.
Муж пару лет назад умер, и дети решили за счёт мамкиной квартиры расшириться. Трёшку Марии Ивановны разменяли на однокомнатную и двушку, а ту сразу со своей двухкомнатной обменяли на трёхкомнатную, но уже улучшенной планировки.
Всё правильно. Зачем ей огромная, но пустая квартира?
Дети и внуки довольны.
Однако правильно-то правильно, но после семидесяти – это уж слишком отважный шаг.
– Мария Ивановна, что грустим, что печалимся, что случилось, может?
– А… Это ты, сынок. Сядь, посиди.
Соседка пододвинулась, приглашая присесть. Её «сынок» меня всегда умиляло, мне уж за шестьдесят, а она «сынком» величает. Наверное, сохранился неплохо. Приятно слышать.
– Не захворали, часом?
Мария Ивановна молчала. А на глазах слёзы.
– Ладно, ладно, успокойтесь. Может, вам воды принести? А может, что болит? Так в больницу мы мигом. Что случилось Мария Ивановна?
– Да ничего, всё нормально, но тоскливо что-то на душе. Вы знаете? За неделю вы первый, с кем я говорю. Разве так может жить человек? Может, я спрашиваю?
– А ваши где?
– Мои-то? Мои смылись на курорты в Таиланд. Отзвонились лишь, что добрались нормально. Я их понимаю, сами хотят отдохнуть да детишек погреть на море. Пусть отдыхают. Не в них дело. Знаете, Павел, сегодня отделение Сбербанка после ремонта работать начало. Не были ещё?
– Да? Отличная новость, надо бы сходить, спасибо, что сказали.
– Вот я там побывала и расстроилась ужасно. Вам не понять.
– Так вы поясните, я мужик сметливый, пойму.
– Поговорить там в этом банке уже не с кем.
– Как так? Они что, опять закрылись?
– В том-то и дело, что работают. Всё чисто, светло, аккуратно, просторно, очереди совсем нет. То-то и беда, поговорить теперь не с кем! Раньше потолкаешься среди пенсионеров, пошумишь, всё по-людски себя чувствуешь. А сейчас взял номерок, присесть не успел, а слышишь: «А сорок пять, седьмое окно», а там девочка – «Слушаю?». Ну и что я ей скажу, все квитанции за этот месяц уже оплачены. А она: «Всего доброго, спасибо, что выбрали наш банк». И опять: «А сорок шесть, седьмое окно», то есть иди мол, Ивановна, домой. А я не хочу, мне поговорить хочется.
Я рассмеялся.
– Так нам всем радоваться надо, быстро работают – значит, наше время берегут.
– Какое время! У меня его и так в избытке. Я поговорить хочу, понимаешь? И ведь так почти везде сейчас, всё как на эскалаторе. Встал на ленту и всё, поехал, поехал, только за поручень держись, чтоб не грохнуться, не до разговоров. А я поговорить хочу.
Мария Ивановна начала понемногу отходить, слёзы высохли, глаза уж загорелись.
– Наш продуктовый закрыли, так?
– Ну да, закрыли. Так он совсем маленький был, десяток человек войдут и всё. Зато супермаркет вон в пятидесяти шагах, всё есть – бери не хочу.
– То-то и оно, бери не хочу. А поговорить с кем? Все занятые такие, бегают по залу с тележками. И заметь, на кассе очереди опять же нет. Раньше в нашем хоть скандалили, так посмотреть можно было, а теперь: «Спасибо, что выбрали наш магазин. Заходите ещё. Всего вам доброго». А поговорить с кем? На днях в собес наведалась – пусто, одни тётечки в окнах. А что я у них спрошу? У меня уж всё есть. Мне поговорить хочется, а там пусто, никого нет. Походила-походила, да и домой. На лавке вот сижу целый день, все куда-то бегут, все спешат, заняты, у всех своя жизнь, не до меня. А поговорить?
Мария Ивановна совсем пришла в себя. Улыбнулась, чуть поправила спинку. Я понял: человек пообщался, всё в порядке.
Мы ещё с десяток минут посплетничали с ней о том, о сём, про погоду вспомнили, про детскую площадку, которую никак ДЭЗ не отремонтирует, и так далее. Я пообещал зайти к ней на чаёк. Очень уж просила добрейшая Мария Ивановна.
