Оторвавшись от созерцания распятого, Брунетти увидел женщину, стоящую в дверях, и на миг ему почудилось — вот она, сестра Иммаколата: вернулась в орден, вновь в своем облачении. Но более пристальный взгляд разъяснил его ошибку, — нет, это не она, другая, сходство придает одежда: длинная белая юбка, спадающая до пола, и бесформенный черный свитер, застегнутый поверх белой кофты с высоким воротом. Для полного монашеского облачения недоставало лишь плата и длинных четок, свешивающихся с пояса. Кожа лица напоминала бумагу — сухая и белая, такая бывает у тех, кто редко, а то и никогда не видел дневного света. Нос был длинный, с розовым кончиком, подбородок слишком маленький. Черты лица казались странно нетронутыми — трудно было определить возраст… Видимо, между пятьюдесятью и шестьюдесятью.
— Синьора Лерини? — Брунетти не счел нужным ей улыбнуться.
— Синьорина, — поправила она немедленно. Как видно, часто вносит эту поправку, а может, и готовится к ней каждый раз заранее.
— Я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов о состоянии вашего отца.
— Могу ли я узнать, кто вы? — поинтересовалась она со смешанным выражением кротости и агрессии.
— Комиссар Брунетти. — Он повернулся к Вьянелло. — А это мой сержант Вьянелло.
— Полагаю, вам надо войти.
Он кивнул, она отступила и придержала для них дверь. С обычным «permesso» они вошли в квартиру. Комиссара сразу поразил запах — страшно знакомый, но почему-то неопознаваемый. Сервант красного дерева в холле был заставлен фотографиями в искусно выполненных серебряных рамках. Комиссар сначала взглянул на них лишь мельком, но потом стал рассматривать внимательно. На них были запечатлены только духовные лица: епископы, кардиналы, четыре монашки, застывшие в шеренге, даже папа римский. Хозяйка дома на них не смотрела — вела посетителей в другую комнату, — и комиссар наклонился, чтобы поближе взглянуть. Все были с автографами, многие — с посвящениями: «синьорине Лерини», а один кардинал даже надписал «Бенедетте, возлюбленной сестре во Христе». У Брунетти появилось странное чувство, что он в комнате подростка, где все стены увешаны гигантскими постерами рок-звезд, одетых в дикие костюмы.
Быстро догнав синьорину Лерини и Вьянелло, он вслед за ними вошел в комнату, которая сначала показалась ему часовней, но при ближайшем рассмотрении оказалась гостиной. В одном углу стояла деревянная мадонна, рядом с ней горело шесть высоких свечей, — так вот он, источник запаха. Перед статуей — молитвенная скамейка, без мягкой подушки для коленей.
У другой стены — еще один алтарь, явно воздающий честь покойному отцу синьорины, — точнее, фотографии человека с бычьей шеей в деловом костюме, весомо разместившегося за столом со сжатыми на животе руками. На него был направлен постоянный свет из какого-то источника, скрытого потолочными балками.
Синьорина Лерини опустилась в кресло, но села на самый край, держа спину прямо.
— Я хотел бы, прежде чем приступить к делу, — начал Брунетти, когда все трое уселись, — выразить свои соболезнования по поводу вашей потери. Отец ваш был хорошо известным человеком, несомненно ценным для города, уверен, что его отсутствие очень трудно переносить.
Она сжала губы, склонила голову, отозвалась:
— Волю Господню надо принимать с благодарностью.
Из-за спины Брунетти услышал, как Вьянелло шепчет на грани слышимости: «Аминь», но сдержался и не поддался импульсу глянуть на сержанта. Синьорина Лерини, однако, обернулась к Вьянелло и узрела лицо, соответствующее своему по торжественности и благочестию. Черты ее заметно расслабились, она стала не такой деревянной.
— Синьорина, я не желаю вторгаться в вашу скорбь, ибо понимаю, что она глубока, но хотел бы задать вам некоторые вопросы по поводу имущества вашего отца.
— Как я вам уже говорила, — отвечала она, — его состояние теперь у Господа.
На этот раз комиссар услышал вздох: «Да, да», — позади себя и подумал, не переигрывает ли Вьянелло. Да нет, вряд ли, — на сей раз синьорина Лерини посмотрела на сержанта и кивнула в его направлении, несомненно признавая: здесь есть еще один христианин.
— К несчастью, синьорина, те из нас, кто пока еще остаются на земле, должны заниматься земными проблемами, — произнес Брунетти.
При этих словах синьорина Лерини взглянула на фотографию отца, но он, по-видимому, ей не помог.
— И чем же вы занимаетесь? — поинтересовалась она.
— Из сведений, полученных при расследовании другого дела, — он повторял свою ложь, — мы узнали, что в городе есть люди, павшие жертвами мошенников, которые подобрались к ним под личиной милосердия. То есть изображали представителей благотворительных организаций и таким образом успешно выманивали деньги, иногда очень значительные суммы.
Комиссар подождал, не проявит ли синьорина Лерини каких-нибудь признаков любопытства, но не дождался и продолжал.
— У нас есть основания считать, что один из этих мошенников втирался в доверие к обитателям casa di cura, где пребывал ваш отец.
Выражение ее глаз, когда она устремила на него взгляд, он не взялся бы истолковать.
— Не могли бы вы сказать, синьорина, имели когда-нибудь такие люди касательство к вашему отцу?
— Откуда мне это знать?
— Может быть, ваш отец обсуждал какие-то изменения в завещании или то или иное благотворительное пожертвование миссии, о которой раньше вы от него никогда не слышали.
На это она не отреагировала.
— Содержались ли в завещании вашего отца какие-нибудь благотворительные пожертвования, синьорина?
— Что вы имеете в виду, говоря о благотворительных пожертвованиях?
Глупый вопрос, но все же он объяснил:
— Например, больнице или сиротскому приюту.
Она покачала головой.
— Я уверен, что он оставил деньги какой-нибудь достойной религиозной организации.
Она опять покачала головой, и только. Внезапно вмешался Вьянелло:
— Простите, что перебиваю вас, синьор: позволю себе предположить, что такой человек, как синьор Лерини, конечно же, не стал бы ждать смерти, чтобы поделиться плодами трудов своих со святой матерью церковью. — И Вьянелло поклонился дочери синьора Лерини.
Та благосклонно улыбнулась в ответ — щедрости ее отца отдали должное.
— Мне кажется, — продолжал сержант, поощренный ее улыбкой, — что о своих долгах перед церковью мы обязаны помнить всю жизнь, а не только в смертный час. — И, произнеся это, вернулся к своему почтительному молчанию: церковь защищена, а стало быть, его задача выполнена.
— Жизнь моего отца, — начала наконец всерьез высказываться синьорина Лерини, — блистательный пример христианской добродетели. Но вся его жизнь — не просто образец усердия. Любовная забота отца о духовном благоденствии любого, с кем он сближался, и лично и по работе, была эталоном, который трудно превзойти.
Продолжала она в том же духе еще несколько минут, и Брунетти отключился — счел за лучшее обратить свой взор на комнату. Тяжелая мебель, наследие предыдущей эпохи, ему знакома, создана, чтобы пережить века, — и к дьяволу идеи удобства и красоты. Под стать ей несколько картин, которые он заметил в результате беглого осмотра. Ничего не оставалось, как заняться изучением торчавших из-под ножек столов и стульев выпуклых лап о четырех когтях.
Он вернул свое внимание синьорине Лерини, когда та уже подходила к заключительной части своей проповеднической речи, — наверняка уже произносила ее много-много раз. Уж очень неоригинально, — осознает ли, что вещают ее уста… похоже, что нет.
— Надеюсь, теперь вы располагаете всеми необходимыми сведениями, — заключила она.
Ага, вот и финал!
— О, конечно, синьорина, такое множество добродетелей впечатляет, — признал Брунетти. Хозяйка воздержалась от дальнейших слов, лишь улыбнулась в ответ: отцу ее воздали по заслугам.
Поскольку он не слышал, чтобы она упоминала об этом, то спросил:
— А могли бы вы сказать, получил ли casa di cura что-либо от щедрот вашего отца?
Улыбка ее пропала:
— Что вы имеете в виду?
— Упомянул он дом престарелых в завещании?
— Нет.
— Возможно, дал им что-нибудь, пока находился там?
— Не знаю. — Очень тихий голос, каким она ответила, долженствовал свидетельствовать об отсутствии интереса к делам столь мирским. Однако глаза ее блеснули при упоминании о такой возможности, — ясно, что ей это не по нраву.
— В какой мере ваш отец контролировал свои финансы, пока был там?
— Не уверена, что понимаю ваш вопрос.
— Имел он связь с банком, мог ли выписывать чеки? Если больше не в состоянии был делать такие вещи, просил ли об этом вас или кого-то, кому передал управление своими делами, то есть право платить по счетам или делать подарки? — Яснее, кажется, вопрос уже не поставишь.
