Наконец, во всю ширь письменного стола передо мной распахнулся павильон ВДНХ, украшенный звездой Давида.
— Что это? — спросила я, имитируя неподдельный интерес.
— Проект Третьего Храма на горе Сион, — проговорил он гордо. — Ищу спонсора.
— Строить? — кротко спросила я, не веря ушам своим.
— Пока нет! Издать альбом.
Правильно, что евреи установили запрет на изображение, подумала я. Знали своих.
Затем он долго демонстрировал коллажи, которые настрогал в великом множестве. Иные я даже помню: лодка, вроде индейской пироги, в которой в затылочек друг другу сидят на веслах десять мужчин…
— Тур Хейердал на «Кон-Тики»? — поинтересовалась я.
Он пояснил, что это — аллегория: предводители десяти потерянных израилевых колен плывут, устремленные в неизвестное будущее…
— А их разве по воде гнали? — удивилась я.
Он повторил невозмутимо:
— Это же аллегория…
На другом коллаже Главный раввин России Манфред Колотушкин и Главный раввин России Залман Козлоброд — смертельные враги в жизни — уходили, обнявшись, светлой дорогой к Храму, который стоял на горе Сион и сиял, как гигантская новогодняя елка. А там, наверху, раскрыв братские объятья, их ждал уже третий Главный раввин России, щадист Мотя Гармидер, которого ни тот ни другой, доведись им, не то что к Храму — к бане близко бы не подпустили…
Наконец, на третьем коллаже — Главный раввин России Залман Козлоброд крепко обнял, вернее, вцепился в каменные Скрижали завета. Создавалось впечатление, что он только что получил их в вечное пользование неподалеку от своего поместья в Лефортово и, — в отличие от Моисея, — боится нечаянно разбить…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава седьмая. «Себя как в зеркале я вижу»
…Просыпаясь часа в три ночи и маясь до утра, я изобретала генеральный путь собственной деятельности, будила мужа, советовалась с ним, ссорилась, отчаивалась, вдохновлялась… Мне хотелось придумать что-нибудь этакое, новенькое, чего еще не было в Синдикате…
Собственно, работа с населением давно уже обрела традиционные формы: помимо колоссальных народных гуляний в табельные дни, помимо кружков, курсов по изучению чего бы то ни было, вечеров и лекций, фенечек и тусовок, каждый департамент практиковал выездные семинары, где в течение трех дней где-нибудь в загородном доме отдыха, пансионате или туристической базе заезжие израильские посланники и местные специалисты, заказанные и оплаченные в «Научном Форуме» у Норы Брук, обрабатывали пойманных в сети рыб по высшему разряду: программа таких семинаров составлялась наиплотнейшим образом, с получасовым перерывом на обед, так что желающим прокатиться за город на халяву приходилось отрабатывать и номера в тусклых обоях, и селедку под майонезом, и свежий воздух за окном.
Основным условием набора публики на такие вот тусовки было наличие мандата. Собственно, это был и основной закон Страны: взойти в Святую землю предков может человек, имеющий мандат на Восхождение… Этот самый мандат человеку обеспечивал его еврейский дедушка или бабушка, — что уж говорить, условие щадящее. Ведь, положа руку на сердце, или, оглянувшись окрест, вы чаще всего найдете этот самый мандат не далее как у себя за пазухой… а если не найдете, то, значит, плохо ищете… Покопайтесь в родословной, пошукайте какого-нибудь прадеда-кантониста, какого-нибудь Семена Ивановича Матвеева, полного георгиевского кавалера, бывшего Шмуля Мордуховича… Ищите, говорю я вам, и обрящете… В девяностые годы, годы Великого Восхождения, мандаты покупались в синагогах, подделывались в паспортных столах, возвращались во многих семьях из небытия, из выкрещенного прошлого, из кантонистских легенд, из бегов, из потерянных паспортов, из подделанных военных билетов… В те, уже легендарные, годы сотрудникам Синдиката не приходилось рыскать по задворкам Советского Союза, чтобы выдать на гора и засыпать в закрома Родине… Они работали, как черти, валясь от усталости с ног, отправляя в день по нескольку самолетов…
Ныне ситуация поменялась, и, словно гончие ищейки, синдики прочесывали и прочесывали старые грядки, пытаясь раскопать давненько закопанные в землю мандаты на Восхождение, а иногда заново посеять и вырастить в человеке нечто такое… некое чувство… самоощущение такое, вот… ощущение чего-то такого, неопределенного, но жгуче волнующего, которое… Короче — на чиновном жаргоне Синдиката это называлось национальной самоидентификацией, и я хотела бы взглянуть на прохвоста, который изобрел этот термин.
…Меня и саму коллеги часто приглашали поучаствовать в таких вот семинарах.
В большинстве своем собирались там вполне приличные, даже интеллигентные люди, читатели книг, и моих, в частности; многие и сами пробовали писать — с каждого такого семинара я возвращалась с несколькими рукописями, выданными мне «на благосклонное прочтение»… Бывало, после выступления, затерев меня в угол в дребезжащем музыкой баре, кто-нибудь из этих симпатичных людей интимным тоном интересовался — нет ли у Синдиката хороших программ по Восхождению в Германию…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Но я-то в своем привилегированном департаменте Фенечек-Тусовок ориентирована была на особую публику; я никого не должна была мучить обязательной программой, никого никуда не тягала и вообще работала не топором и зубилом, а скальпелем. Даже Яша в одном из своих летучих комиксов, нарисованных им на «перекличке синдиков» за те пять минут, пока я отчитывалась перед Клавдием за неделю, нарисовал меня в белом халате, стоящей над простертым, обнаженным ниже пояса, пациентом. В одной руке я держала скальпель, в другой — эфирную маску, из моего рта выдувался пузырь со словами: «Вы напрасно боитесь, в моем департаменте обрезание делают незаметно и безболезненно»…
Словом, я просыпалась ночами, перебирая в уме всевозможные идеи. Мысленно я называла это «постирушкой».
В конце-концов сочинила несколько изящных, на мой взгляд, проектов. Например, проект семинара по искусству.
Наутро собрала свой департамент на еженедельное координационное совещание. В кабинете у меня уже стоял к тому времени роскошный диван для посетителей, журнальный столик, кресла. По пути на работу я покупала обычно печенье, Маша и Женя заваривали на всех чай… Эти совещания, а точнее, ор, колготня и ругань, проходили у нас довольно весело, и на наш хохот, бывало, забегал Яша, кое-кто из инструкторов департамента Восхождения, заскакивал Изя Коваль с новой моделью мобильного телефона, забредал Гурвиц, позвякивая тяжелой связкой ключей от рая…
— Ребята, — сказала я, как это ни смешно, волнуясь. — Главная новость: в конце месяца мы проводим небывалый семинар по проблемам искусства…
— А на кого ориентирован этот ваш семинар?! — завела, как обычно, Рома. — Кому адресован?
И тотчас зазвонил телефон. Маша взяла трубку. Я показала ей знаками: не могу, мол, занята, совещание, отсылай…
Но услышав голос в трубке, Маша вытаращила глаза, судорожно сглотнула и пробормотав:
— Щас, Ной Рувимыч… — переключила кнопку на аппарате.
— Клещатик!!! — прошипела она.
Что-то смутное вспомнилось мне. Кафе в Иерусалиме, зеленый тент над столиком, пятна света на благородном стволе старой оливы… Что-то такое предостерегающее…
— Я же показала тебе — не могу! — удивленно сказала я Маше. — У нас совещание.
— Но ведь Клещатик!!! — сдавленно вскрикнула девочка. Судя по виду, она вполне была готова грохнуться в обморок.
Я взяла трубку и услышала совершенно родственный голос:
— Здравствуйте, дорогая… Простите, что влезаю в ваши напряженные будни, посреди совещания…
Я пожала плечами. Откуда этот господин мог знать о совещании? Услышал мои слова? Но ведь Маша успела переключить телефон, я точно видела…
— Ничего-ничего, — любезно проговорила я. — Слушаю вас…
— …Ной Рувимович, — подсказал он… — А мы ведь с вами давно уж должны познакомиться. Опять же и повод подходящий — ваша прекрасная идея семинара по искусству…
Я оцепенела.
Да, за завтраком я советовалась с мужем — кого позвать на наш семинар из российских художников и искусствоведов, кого пригласить из Израиля… Но больше никому, просто никому не успела сказать ни слова, вот, до последней минуты…
Я внутренне заметалась. Спросила растерянно:
— Откуда вы знаете о семинаре?
— Слухом земля полнится!.. Вы человек у нас заметный, так что… — он еще говорил что-то, тем же задушевным тоном… Я не знала, что и подумать.
— …а вот сегодня, минут через сорок, скажем, могли бы мы встретиться, пообедать где-нибудь?
