Старик опять перевёл дух.
— У Тевана обнаружили толстую тетрадь, исписанную мелким почерком и озаглавленную «Забытый герой». На допросе он ни в чём не признался, вот и предъявили ему как обвинение этот дневник. А как-то раз, — хмыкнул Асцатуров, — его допрашивали тридцать пять часов без передыху, за это время сменилось несколько следователей. И всё равно следователь Ишханов не выдержал и задремал. Открывает глаза — Тевана нет. Шум, переполох, в городе тревога; нет как нет. Уборщица видит — под лестницей кто-то спит. Кто? Теван! Он пытался сбежать, да у дверей стоял охранник, он спрятался под лестницей, чтобы переждать, и заснул. Багиров собственноручно расстрелял его у себя в кабинете, а семью выслали в северный Казахстан.
— А почему Багиров, во время правления которого в Азербайджане погибло около ста двадцати тысяч человек, в основном армяне, курды, лезгины и талиши, Берия и ты не задержали Хосров-бека Султанова, по приказу и при личном участии которого было истреблено население Хнацаха, Дашушена и армянских сёл Каракшлах, Параджанц, Арар, Минкенд, Спитакашен и Петросашен, лежавших между Карабахом и Зангезуром? — неспешно, словно б успокаивая себя, спросил Гурунц. — Арар, который находится в западной части Гадрутского района, через село Корнидзор Горисского района связывал Карабах с Арменией и до восемнадцатого года насчитывал тысячу семьдесят восемь жителей. Мусаватисты разрушили его, и позже стараниями помянутого тобой Мирджафара Багирова он был выведен из области и со своими выжившими восьмьюдесятью пятью жителями присоединён к нынешнему Физулинскому району. Как такое случилось? И почему вы не схватили этого слепого на один глаз Султанова, ведь это под его предводительством турецкие аскеры и пять тысяч хорошо вооружённых конных курдов подчистую вырезали большое армянское село Кайбалишен, что в двух километрах от Шуши, и примыкающие к Степанакерту деревни Пахлул и Кркжан, истребив шестьсот беззащитных женщин и детей, единственной надеждой и прикрытием которых и был отряд Тевана. Разве не твой армяноненавистник Багиров позднее заселил эти и другие армянские села Карабаха пятью тысячами специально вывезенных из Армении кочевых турок? И разве не тот самый курд Султанов, который сжёг Шуши, вырезал многие тысячи его жителей и велел обезглавить местного батюшку Ваана? Голову несчастного священника дикая толпа насадила на кол и так разгуливала по городу. До чего же точно вас Теван припечатал, — сухо и жёстко сказал Гурунц, с презрением глядя на старика. — Вы и впрямь гнусные твари. Скверные людишки.
Застигнутый врасплох старик отпрянул, изумлённо поднял брови, его гладко выбритое увядшее лицо напряглось. Он испытующе и с подозрением уставился на нас и, стремительно повернувшись, удалился своим отнюдь не по-стариковски бодрым шагом.
Всю дорогу до метро мы молчали.
— Ладно, я пойду, — у метро сказал Гурунц, устало глядя вслед старику. — Это же надо, сжечь целую деревню, старых, малых, всех до одного. Ну и какая, скажите на милость, разница между эсэсовцами, фашистами и этими? Впрочем, разница всё-таки есть. Те зверски обращались с противником, врагом, а эти — с собственным же народом. Одно слово — нелюди. — И, резко поменяв тон и тему, Гурунц обратился ко мне: — Мужчины вроде меня женятся сдуру, разводятся от нетерпенья, а снова женятся, потому что память коротка. Так что мотай на ус. — И он шутливо наказал мне: — К следующему моему приезду непременно женись. У женитьбы, конечно, свои минусы, но долго мотаться холостяком ещё хуже. В мужской судьбе одно из двух — или быть холостым и несчастным, или жениться и свету невзвидеть… Следуй совету Сократа — что бы то ни было, женись. Попадётся хорошая жена, станешь исключением из правил, а плохая — философом. — Он засмеялся и обнял меня: — Хорошо сказано! А тебе, — сказал Гурунц, пожимая руку Сагумяну, — желаю здоровья. Надо всё вытерпеть и собственными глазами увидеть, чем это кончится. Ну, мы ещё встретимся! — И он многозначительно поднял палец.
Расставаясь с человеком, и мысли в голове не держишь, что, может статься, никогда больше с ним не поговоришь. А с Гурунцем у нас так и вышло. Нам уже не выпало свидеться.
Мы проследили издали, как Гурунц вошёл в метро, повернулся, и мы на прощанье помахали друг другу рукой.
— Сколько знаю, он всегда был таким, — сказал о Гурунце Сагумян, задумчиво поглаживая бородку. — Родителей его в 37-м арестовали, сам он прошёл всю войну вплоть до Берлина, но как был прямым, принципиальным, смелым и непримиримым, так и не изменился. Столько же времени я знаю Самвела. Лизоблюд и подхалим. Если дело пахнет копеечной выгодой, никого не пожалеет, ни перед чем не остановится. Два противоположных полюса, и жизнь у них соответственно сложилась. Один в довольстве и почёте, а на другом истрёпанное старое пальтецо.
* * *
До поздней ночи готовил я сценарий телепередачи об открытии памятника в Бегум-Сарове, с утра понёс его Арине напечатать на машинке.
Дверь её комнатки, ведущая в общий отдел, была приоткрыта; было слышно, как Арина мурлычет себе под нос очередную популярную песенку: «Ты мне солнце, ты мне свет, без тебя мне жизни нет».
— Всё утро соловьём заливается, работать не даёт, — беззлобно пожаловалась Лоранна. — Вчера бывший сделал ей комплимент, вот и закружилась, наверное, голова.
— С песней работается в охотку, — сказал Тельман Карабахлы-Чальян, он же, если угодно, Сальвадор Дали. — Спросили у воды: ты чего журчишь и журчишь, она в ответ: у меня приятель — камень. Это ничтожество Геворг Атаджанян столько трепался с чужими жёнами, что телефон из строя вышел, — сказал он, оправдываясь. — Я от вас позвоню.
Тем временем Арина распахнула дверь своей комнатки и радостно поздоровалась.
— Кто это тебе свет и солнце? — полюбопытствовал я.
— Ты, кто ж ещё, — сказала она со значением. — Заходишь и не здороваешься.
— Ну, здравствуй!
— Привет! — с гримаской ответила она. — Ты сегодня на месте? Сильва придёт.
— В котором часу? Встретим её на первом этаже с оркестром.
Арина кривила губы в поисках ответа.
— Чего ты цепляешься к нашей семье?
— По велению Божию! — Я подал Арине листки со сценарием. — Два экземпляра, один режиссёру.
Тельман ушёл к себе, мы остались втроём.
— Что я слышу, Арина, бывший расточает тебе комплименты! Как сие понимать?
Арина метнула на Лоранну бешеный взгляд, однако предпочла воздержаться при мне от выяснения отношений.
— Какое тебе, спрашивается, дело до впавшего в детство маразматика? — за глаза уязвила Лоранна нашего бывшего, при этом обостряя разговор.
— Да бросьте, что ж он сказал?
— Что да что… Сказал, какие, мол, у тебя красивые чёрные глаза, — расплылась наконец Арина в довольной улыбке.
— Тебе?
— Мне, — с гордостью подтвердила девушка.
— Не верь, у него вкуса нету, — сказал я. — Он уже в том опасном возрасте, когда все женщины кажутся красавицами. Не верь.
— Не верь… — скривила губы Арина.
— Молодец Гурунц, поставил его вчера на место, — сказала Лоранна. — Как он взбеленился! Покраснел как рак.
— Пусть знает, — сказал я, подмигивая Лоранне, — каково ни за что, ни про что оскорблять человека. «Красивые чёрные глаза», тоже мне.
— Но ведь у Арины и вправду красивые глаза, — будто бы защищая её, с ехидцей сказала Лоранна. — Погляди хоть анфас, хоть в профиль, ни дать ни взять героиня Соломоновой Песни песней: «Дщери иерусалимские! Черна я, но красива. Я нарцисс саронский, лилия долин. Если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви». Посмотри хорошенько, Лео, разве не красивы эти глаза?
— Если галантный кавалер под восемьдесят находит, что они красивы, — сказал я, стараясь остаться серьёзным, — будем считать, что так оно и есть.
Арина с грохотом захлопнула дверь, а Лоранна виновато сказала:
— Она меня убьёт, Лео. Зачем ты предал меня?
Я знал Аринину вспыльчивость, её приступы проходили стремительно, почти сразу.
