И слышим: "Да, в этом что-то есть".
Еще и так скажу, совсем просто: разные есть дела на свете; в одном важнее знание, в другом - сообразительность. Мы - специалисты по сообразительности. Это не наша заслуга, мы итанты - мы искусственные. Но сообразительность нам дана, использовать ее приятно.
И увлекательно.
Лично я доволен, что стал итантом. Думаю, что в законы планеты стоит добавить параграф: "Каждый имеет право на талант".
Эпилог
Шеф сказал:
- Гурий, итанты нынче в моде, мы на острие эпохи, К нам идут толпы молодых людей, не совсем представляя, на что они идут. Надо рассказать им все, не скрывая ни радостного, ни горестного, точно, объективно, спокойно и откровенно, все с самого начала.
- С самого начала? - переспросил я. - И о вашей племяннице?
Итак, о Маше, еще о ней хочу досказать. Вообще-то ничего не было бы удивительного, если бы она исчезла из моей жизни. Разве обязательно первая любовь становится женой? Только в романе героиню надо тянуть от первой страницы до последней, Обычно влюбляются в сверстницу, в соученицу, а сверстницы предпочитают старших, более сильных, более зрелых, для семейной жизни сложившихся. Вот Стелла, о которой я так много, слишком много говорил на первых страницах, исчезла же на дне своего океана, кальмаров разводит там, китов доит и кормит. Ничего не могу добавить о Стелле.
Но Маша, племянница нашего шефа, естественно, бывает него часто. И мы время от времени встречались с ней, так что я был в курсе событий ее жизни. Мечта ее о нормальном ребенке сбылась: Маша родила дочку. Сейчас она уже подросла, длинноногая такая, длиннолицая, мрачноватая, на Машу совсем не похожа, в отца наверное, Впрочем, девочки меняются, хорошеют созревая. Так или иначе, нормальная девочка, не отсталая и не чересчур способная, а к математике равнодушная совершенно, предпочитает одевать кукол.
С нормальным же мужем своим Маша, видимо, не ладила с самого начала. Он был человек простоватый, хотя и с выдающейся прыгучестью, твердо убежденный, что муж должен превосходить и превосходит жену во всех отношениях, а Машу как-никак все-таки сделали итанткой немножко. И Маша первое время старалась угодить мужу, очень подлаживалась к его интересам, глушила всплески таланта. Впрочем, тогда маленькая дочка поглощала все ее время. Но потом девочка пошла в детский сад, появились свободные часы, ожили культурные интересы. Работу Маша сменила, бросила свою гимнастику, все меньше времени проводила дома. Муж обижался, муж предъявлял претензии.
В общем, расстались они.
Маша переехала назад к родителям, стала часто бывать у дяди. Как раз в то время и меня вернули с Луны в школу итантов; я усердно занимался психологией, часто консультировался у шефа. И встретились мы с Машей... нечаянно... раз, другой, потом начали встречаться намеренно.
Эх, не проходит, никогда не проходит бесследно несостоявшаяся первая любовь! Остается как заноза, как осколок в сердце. И улегся, казалось бы, и зарос, а нет-нет - шевельнется, кольнет, боль нестерпимая.
Второе дыхание пришло к моей первой любви.
В ту пору я был погружен в работу по уши, осваивал свой непонятный класс двадцать загадочных личностей,- а у Маши вдоволь было свободного времени, и я получил возможность, такую заманчивую для мужчины, разглагольствовать перед сочувствующей женщиной, внимательно смотрящей тебе в рот. Вот я и мучил терпеливую слушательницу, рассказывая о своих затруднениях с порывистым Педро, основательным, но глуховатым Густавом, о восприимчивой к внешнему Лоле, никак не воспринимающей лунные масштабы, о том, как я стараюсь преодолеть их порывистость, медлительность и непонимание Луны.
- И о каждом ты заботишься так? Какой же ты добрый, Гурик!
- При чем тут доброта? - оправдывался. я. Как и в мальчишеские времена, доброта казалась мне немужественной. Хотя в сущности сильный и должен быть добрым именно потому, что он сильный, может и себя обеспечить, и слабенькой помочь. - При чем тут доброта? Работа у меня такая, наставительная.
- Нет, ты добрый,- настаивала Маша. - Я это еще в школе поняла. Когда все девчонки окрысились на меня, только ты встал на защиту.
- Разве я встал на защиту? Просто я самостоятельный был, у меня не было оснований обижаться на тебя, я терпеть не мог математику, мне этот конкурс был как рыбке зонтик.
- Нет, ты добрый, ты меня пожалел.
Обсудив проблемы доброты и жалости, я включал диктофон, чтобы записать свои соображения о Педро, Лоле и Густаве, а Маша тихонько сидела у меня за спиной, для дочки что-нибудь кроила, склеивала, изредка вставая, чтобы заглянуть мне через плечо, и при этом ласково чуть-чуть кончиками пальцев поглаживала по моим волосам. Почему-то это робкое поглаживание больше всего умиляло меня.
И все у нас шло хорошо, пока не вселились мне в голову утроенные лица, и звериные мордочки, и витиеватые линии, и цветные облака, араксистость и араратистость. Я начал думать иначе, я начал говорить иначе - невнятно, с точки зрения окружающих.
Вот, например, Маша с трепетом приносит мне видеоленту, взволновавшую ее душу, сентиментальную сверх всякого предела историю верных влюбленных, полюбивших друг друга с первого взгляда и мечтавших о соединении всю жизнь, десятилетия наполнявших мечтами. Догадываюсь, что Маше хотелось бы, чтобы я был из той же породы, мечтал бы о ней и мечтал. Я говорю:
- Маша, это разведенный сироп, жиденький, бледно-бледно-розоватенький.
Маша приносит стихи своего поклонника о чувствах, подобных грозе, урагану, заре, закату, метели, ливню, - сплошной учебник метеорологии. Я говорю:
- Я вижу суп с зеленым горошком. Зеленое - описание природы, прочее вода.
Маша обижается, конечно. Ей лестно было вызывать пургу, ураган и прочее в чьей-то душе, даже в душе ненужного поклонника.
Маша знакомит меня с Верочкой, своей ученицей, совсем молоденькой девочкой, невестой. Верочка прослышала о моем новом даре (от Маши, конечно) и просит предсказать, будет ли она счастлива в браке. Четверть часа я беседую с ней, четверть часа с женихом, потом говорю Маше:
- Мутновато.
- Загадками говоришь, - возмущается Маша. - Объясни членораздельно, по-человечески.
- Но я так вижу. Он - пронзительно-желтый, Верочка - голубенькая. Вместе что-то серо-зеленое, нечистый тон, грязноватый даже.
- Злой ты стал какой-то. - Маша пожимает плечами...
- Выламываешься, - говорит она в другой раз. Потом всплывает ревность:
- С Венерой своей разговаривай так, с носатой красоткой.
И вот беда: в самом деле, мне с Венерой легче разговаривать. Мы понимаем друг друга, у нас общий язык, мы близкие, не одной крови, но одного мышления. Маша осталась где-то на другой стороне, пропасть расширяется, и все труднее наводить мосты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
