— Я убил сокола и ношу это в напоминание о том, что происходит в случаях, когда становишься мягкосердечным и неосторожным. Кроме того, он очень хорошо мне служит, когда пользоваться оружием не совсем удобно. Что — вы, как человек светский, должны это очень хорошо знать — случается в наше время гораздо чаще, чем прежде, ведь мы живем в такую нервную эпоху.
— Выходит, СЕМЕРО хотят, чтобы с этого момента я получал их приказания непосредственно от вас?
— Совершенно точно, мистер Баррингтон.
— Но какое отношение ко всему этому имеет мой сын? Я не видел его много лет.
— Три года и два месяца, если уж совсем точно. Он — всего лишь небольшое упражнение, тест, через который всем необходимо пройти, дабы убедить СЕМЕРЫХ и меня в том, что вы, в самом деле, готовы выполнять приказы. Все приказы. Хотя ваша семья и не принадлежит к идеальным семьям с рождественских открыток, у вас, должно быть, сохранились к этому юноше некие фундаментальные чувства, ну, например, чувства, как правило, испытываемые одним человеческим существом к другому человеческому существу.
— Чувства к нему?.. Что вы вообще имеете в виду? Что вы сделали с Артуром?
— Вы немного опоздали с отцовской заботой, Баррингтон. Однако, как мне кажется, играете довольно убедительно. Я говорю это как один бессердечный человек другому бессердечному человеку.
Коготь сделал шаг по направлению к сложному хитросплетению трубок, отходивших от кислородной маски, которая скрывала лицо Артура Баррингтона.
— Ничего не понимаю. Почему он лежит здесь без сознания? Ему плохо? Вы что-то сделали с ним?
Как бы Баррингтон ни пытался держать себя в руках, в его голосе прозвучало отчаяние.
Коготь правой рукой сжал пластиковые трубки.
— Видите ли, Баррингтон, время от времени мне предстоит отдавать вам приказы о выполнении весьма специфичных заданий. Некоторые из заданий могут противоречить закону, другие могут быть крайне неприятны, но все они будут исходить непосредственно от меня, и в тот момент, когда я сочту нужным их дать, вы обязаны выполнить их немедленно, не прося объяснений, не увиливая и всегда в точности так, как вам приказано.
— Я знаю. Я уже согласился на все в том замке в Швейцарии.
Коготь смерил Баррингтона проницательным холодным взглядом, и его указательный палец вонзился в сплетение трубок, из которых с угрожающим шипением вырвался воздух. Аппарат сразу же начал издавать высокий тревожный звук, чем-то похожий на жалобное мычание, одновременно вспыхнули и замигали четыре красные лампочки.
— Да, конечно, не так уж и сложно давать обещания, когда ничего существенного не поставлено на карту, Баррингтон. Но покажите мне, что это действительно для вас существенно.
— Что существенно? Что происходит с моим сыном?
— Не пытайтесь делать вид, будто у вас пробудилась внезапная великая любовь к вашему отпрыску. Предположим, что он — живое существо, но живое существо, значащее не так уж и много. Без настоящих друзей, без цели в жизни… никто не пожалеет о нем, когда он умрет.
— Умрет? Почему он должен умереть?
— Потому что я так говорю. Здесь и сейчас. Таков наш тест. Как видите, он совершенно произволен, бессмыслен и жесток. Подобно многому из того, что потребуют от вас СЕМЕРО. И что потребую от вас я. Все то, что вы либо беспрекословно выполните, либо… умрете.
Баррингтон рванулся к Когтю.
— Вы… вы…
Коготь схватил его за руку и резко остановил.
— Даже и не думайте, Баррингтон. Ни мгновения. О, конечно же, я не совсем бессердечен. Если вы попросите меня оставить вашего сына в живых, я выполню вашу просьбу. — Указательным пальцем он закрыл дыру в трубке. Шипение сразу же прекратилось, прекратился и тревожный писк, погасли лампочки. Но через несколько секунд Коготь снова отнял палец, и воздух вновь вырвался в отверстие, а тревожный звук возобновился. — Да, на несколько секунд, которые мне потребуются, чтобы перерезать вам глотку. — И он помахал своим пальцем-бритвой на расстоянии дюйма от глаз Баррингтона. — А потом я все равно убью парня.
Баррингтон рухнул на пол, но не мог отвести глаз от Когтя и сына. Через две минуты аппарат издал длинный сигнал, и линия на мониторе выпрямилась.
— Мои поздравления, мистер Баррингтон. СЕМЕРО будут вами гордиться. Я уже горжусь вами. В нужный момент вы поступили правильно. Продолжайте в том же духе, то есть поступайте правильно всякий раз, когда я буду вступать с вами в контакт, и вы добьетесь такого успеха и могущества, о которых не грезили в самых смелых своих мечтах. — Он швырнул Баррингтону кусок бумаги. — Здесь вы найдете свои первые инструкции.
— Что будет с моим сыном?
— Я полагал, что у вас вряд ли проснутся запоздалые семейные и отцовские чувства и вряд ли возникнет желание похоронить его в семейном склепе, поэтому я сам позабочусь о теле так, что никто никогда ни о чем не узнает. На самом деле это только отчасти верно. Люди кое-что узнают об Артуре Баррингтоне и о его смерти. Как всегда, у меня есть план. Вам все станет ясно в свое время, когда я буду готов. Пока с вас достаточно и этой информации. А теперь убирайтесь.
10
Лора Мерфи с сочувствием наблюдала за тем, как бритоголовый молодой человек в мешковатых джинсах широкими шагами идет по коридору. Покачав головой, Лора улыбнулась. Она очень хорошо помнила свои собственные студенческие годы, чтобы не чувствовать приступ искреннего сострадания всякий раз, когда у ее дверей появлялся студент с красными глазами и обгрызенными ногтями и с таким видом, словно он целую неделю не спал и не ел. А так как современным молодым людям, как казалось Лоре, гораздо сложнее приспособиться к большому и жестокому миру, чем ее поколению, она старалась не слишком сурово судить их.
Прожить сложное и такое неустойчивое время между детством и взрослостью во все времена бывало совсем не простым делом, а теперь на пути у современных молодых людей, вне всякого сомнения, встречается значительно больше соблазнов и пропастей. Размышляя над хаосом образов и идей, ежедневно изливаемых на них телевидением, она просто поражалась, как молодежи вообще удается выстоять и не утратить психическое здоровье.
Впрочем, их вкусы в одежде порой казались Лоре несколько запредельными.
Когда ей удавалось хоть немного помочь им в сложном процессе перехода от детства к взрослости, Лора совершенно искренне радовалась. В течение двух лет она работала консультантом. И хотя многие близкие люди — прежде всего отец — бранили Лору за то, что она принесла блестящую в перспективе карьеру практического археолога в жертву своему филантропическому чувству и теперь вынуждена выслушивать жалобы прыщавых подростков на плохие оценки, сама Лора об этом не жалела. Она не представляла, какие профессиональные победы могут сравниться с ощущением триумфа, которое она испытала, когда студентка английского отделения, пытавшаяся покончить с собой — ее спасла от гибели Лора, — смогла опубликовать сборник стихов, а позднее начала вести собственный творческий семинар, тем самым, помогая другим молодым людям направить свои душевные бури в конструктивное русло.
И при всем том Лоре удавалось найти время для работы над собственной книгой о забытых городах. Возможно, ее труд не займет первых мест в списках бестселлеров, однако когда она преподнесет экземпляр книги отцу, по крайней мере, ему будет ясно, что и дочь создала свой собственный «археологический артефакт».
Кроме того, Лора принимала активное участие в работе мужа. Она не просто выступала в роли бесплатного адвоката в его нередких столкновениях с начальством, но часто помогала ему своей обширной эрудицией в поиске библейских артефактов и подтверждении их аутентичности.
В чем, как она чувствовала с дрожью предвкушения чего-то поистине важного, ей предстоит участвовать в самое ближайшее время. Лора очень сожалела о том, что из-за занятости со студентами не смогла принять участия в первоначальных исследованиях свитка, которые Мерфи проводил за день до того. Теперь наступило время проверить, готов ли свиток открыть им какую-то грандиозную тайну Даниила.
Лора закрыла за собой дверь кабинета, повесив на нее табличку с надписью: «Да, я обещала вам, что моя дверь всегда будет открыта для вас, но, клянусь, я скоро буду!», и быстрыми шагами проследовала по коридору к выходу. Через несколько минут она уже стояла у дверей Мерфи. Лора тихо постучала и вошла.
Мерфи сидел за рабочим столом с взъерошенными волосами, закатав рукава рубашки, и рассматривал что-то под лупой, полностью забыв об окружающем его мире.
«Вот тот Мерфи, которого, как мне кажется, я люблю больше всего, — подумала Лора с улыбкой. — Погруженный в работу и обо всем забывший Мерфи». Мерфи, который позвонил ей несколько минут назад, распираемый предвкушением чего-то невиданного, и сообщил, что свиток готов.
Она сжала его руку, поздоровалась с Шэри и обратила все свое внимание на гипербарическую камеру.
