— Не наговорились, милая, мужики-то. Всю ноченьку разговор.
— А говорят еще, что бабы болтать любят.
Шпрынка прошептал Анисимычу:
— У нас из-за тебя разнобой выходит. То все начитывал — бей, да грабь, «Стенька Разин», «Чуркин», да «Пугачев» — а до дела дошло: стоп, машина. Я-то ничего. А мои, кой-кто, малость сдрефили. Мордан-то от чего стонает, да мучится — ты думаешь, ему больно — нет: это его совесть мучает, — он, когда Шорина разбивали, там одну штучку стяпал. Вот бес!
— Какую штучку?
— Циркуль — кружки делать. Он этим циркулем-то уколол кого-то в училище — ну, тут его и принялись крыть — думали, кинжал. Что с циркулем теперь делать? Мордан, ты спишь?
— Нет. Я слышу.
— Дай-ко сюда циркуль.
Мордан пошарил у себя в изголовьи и подал Шпрынке через спину Анисимыча циркуль.
Шпрынка тихонько кольнул Анисимыча в грудь через рубаху ножками циркуля. Анисимыч вздрогнул. Шпрынка фыркнул.
— Дай-ко сюда! — Анисимыч поймал Шпрынку за руку и отнял циркуль, повернулся на другой бок лицом к Мордану и спросил:
— Парень, не спишь? Хочешь Луку спросим — он, може, с тебя грех сымет?
— Да.
— Лука? Не спишь.
— Нет.
— Рассуди нам маленькое дельце. Вот, парнишка соблазнился — да взял у мастера Шорина штучку, циркуль. Видишь ты, у парнишки-то дар есть к художеству — ну, ему и понадобилось, а теперь мается…
— Чего же мается он? — после недолгого молчания спросил Лука.
— Ну, говори!
Мордан молчит. Шпрынка перекатился к нему под бок через Анисимыча и спрашивает шопотом Мордана:
— Чего молчишь? Говори, а то я скажу.
Мордан вздохнул. Шпрынка заговорил за него:
— Да, ведь, как же теперь. Губернатор-то приехал — всех, кто разбой делал, да грабил, в тюрьму — вот он и мается. Кому охота чижей кормить!
Шпрынка замолчал и ждал, что скажет Лука, но Лука молчал.
— Да! — тяжело вздохнув, сказал Анисимыч — дела!
Тогда заговорил глухо и тихо Мордан:
— Шпрынка зря, что я боюсь. Ничего я не боюсь… А меня расстроила училища, Лучше бы я у мастера деньги взял, или из одежи что. Циркуль-то ему нужен — машины мерять — а я взял, да циркулем человека пырнул.
— Дай-ко его сюда, «циркуль» что ли? — попросил Лука, и в голосе его слышно было любопытство…
Ему дали в руки циркуль. Лука привстал и, сидя при свете двух лампадок от икон Дарьи и Марьи, рассматривает циркуль…
— Да, чудное дело, — задумчиво и тихо говорил Лука: — штучка — кружки на бумаге делать — а у тебя в руке в грозную минуту кинжалом обернулось… Ничего, не горюй, парень, и ножом хлеб режут, а если нужно — так и оборониться ножом можно; косой траву косят — а по нужде у мужика коса оружие. У Шорина мастера циркуль кружки делает — а вдруг эти кружки против нас как-нибудь обернутся — и выйдет, что у мастера в руках против нас кинжал! Ты, паренек, видно по всему, по ученой линии пойдешь. Возьми циркуль, не отдавай. Сохрани на память. На всю жизнь помни. Если мастером будешь — делай кружки, да знай, что это у тебя в руке не кинжал против рабочего народа…
Мордан принял свое оружие от Луки и, крепко зажав в руке, глубоко вздохнул.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1. Ключи в снегу
Гаранин, лежа в кровати, стонал и охал; на голову ему прикладывали от квашенного кочна капустные листы. На столе у кровати стоял кувшин с огуречным рассолом. Гаранина мучила жажда. Супруга тихо приоткрыла дверь и сказала:
— Владимир Гаврилыч, там дворецкий, Иван Филиппович, тебя спрашивает…
— Веди сюда.
В комнату Гаранина вошел высокий и сухой старик, в синем суконном кафтане. Он, прежде чем поздороваться с хозяином, долго крестился в угол на икону. Старик вынул из кармана телеграмму и подал Гаранину. Телеграмма:
— «Еду сам. Морозов».
Гаранин вскочил с постели, словно ему воткнули в спину вилы, и закричал:
— Марфа! Сюртук новый почистить. Живо! Когда ожидаете, Иван Филиппович?
— Натурально — с почтовым.
— Ну, что у вас там? — спрашивал Гаранин, поспешно облекаясь в новый долгополый сюртук.
— Всё тоже. Господа офицеры как начали так и продолжают: курят, требуют вина, — погреб я, как приказали, Владимир Гаврилыч, открыл и ключи буфетчику отдал, — играют в карты. Штабс-капитан Иванов ударил поручика Семенова по голове подсвечником, потому что плутует в карты. Полковник их разнял, запер по комнатам, а ключи от обеих комнат выкинул через форточку в сад. Конечно — пьяный человек тоже: «Пусть, говорит, сидят, пока снег не растает». И верно-с, ключи отыскать невозможно. Я послал своего Федюшку — он пальчики обморозил, в снегу копавши, а ключей не нашел… Между тем господа офицеры просят их выпустить, хотя на малое время. Я к ним снисхожу по человечеству, да и господин полковник одумались — тоже разрешили — однако ни одного слесаря не мог найти — все, должно-быть, по трактирам и погребкам сидят по случаю наступивших праздников «Преподобного отца нашего Лентяя».
— Ну и дела! А губернатор?
— Их превосходительство от дебоша господ офицеров вполне отстранились — замкнулись в отведенные для них, изволите знать, в сад окнами две голубые комнаты во втором этаже, — и сидят там, как мышка. Поверите ли: сами позовут меня посредством электрического звонка, а войдешь, вздрогнут. Очень напуганы. И всё портрет семейный свой из кармана выняют и во слезах целуют: очевидно, с жизнью, по случаю бунта, прощаются…
— Дурак.
— Да, по всему видать, незначительных умственных способностей. Меня более всего, Владимир Гаврилович, то смущает, что господин полковник штабс-капитана Иванова изволили запереть в спальной самого Тимофея Саввича. И уж сидит там господин офицер с вечера — а был нагрузимшись порядком.
Гаранин выронил из рук гребешок, которым делал перед зеркалом пробор.
— О! боже! Как же вы это, Иван Филиппович?
Старик перекрестился.
— Что поделаешь? Получена была от Семен Петровича депеша «широко растворить двери гостеприимства». А вы понимаете — если Семен Петрович, это сам.
— О, чорт! Едем на вокзал.
Старик перекрестился.
— Если едем, Владимир Гаврилович, то на своих на двоих. Пару в дышле под самого на вокзал я велел подать. А Машистого в новой, вами вчера приобретенной сбруе, неловко Тимофею Саввичу показывать…
— О, дьявол!
Старик перекрестился:
— Да, дожили. При покойном папаше Тимофей Саввича такие события и вообразить нельзя было…
— Кто еще будет самого встречать?..
— Да, пожалуй, только и будем мы с вами. Господин Дианов — в Павлово откочевали. Мастерам не в обычае самого встречать.
2. Кукиш
Поезд остановился. Гаранин с дворецким подбежали к вагону первого класса, но обер-кондуктор безмолвно указал им в конец поезда: в хвосте был прицеплен отдельный салон-вагон. Побежали туда. Вагон расцепили. Три звонка. Поезд ушел. В окнах салон-вагона опущены шторы. Гаранин попробовал дверь — заперто. В дверном окне показался Митя — слуга самого, строго погрозил пальцем и показал встречающим кукиш.
— Не приказано будить, — понял эти знаки дворецкий — стало быть, изволили беседовать с мадам Вев Клико́!
— Какая еще мадам? — сердито и испуганно спросил Гаранин.
— Это их любимая марка шампанского: вдовы Клико. Деми-сек — то есть не очень сладкое. Они очень любят и вальс с бутылкой даже танцуют, если в хорошем духе:
Пою свободно и легковеселый вальс «Клико»!
Конечно, вы в отдалении от Тимофея Саввича живете — и не можете знать всех распорядков их, как ваш папаша знал распорядки их папаши.
К салон-вагону подошел дежурный паровоз, составитель со свистком во рту прицепил вагон и свистнул. Паровоз тихонько гукнул, чтобы не тревожить Саввы Морозова сына, и тронулся…
— Куда это?
— На запас.
Платформа опустела. Паровоз умчал вагон куда-то вдаль и, показалось Гаранину, там покинул.
— Надо туда!
Гаранин легкою рысцой, а за ним и Иван Филиппович, развевая на-бегу долгую седую свою бороду — пустились догонять паровоз… Старик бежал легко, кидая ноги, и еще на-бегу говорил:
— Я еще всего-то вам не рассказал, Владимир Гаврилыч, про господ офицеров. Нынче утром, еще при свечах, за господами офицерами прибирая, я господину батальонному командиру доложил, что вот изволит ехать сам Тимофей Саввич, а между тем их апартаменты на ключе, и там неизвестно, что делают господа офицеры. А надо вам сказать, что и господин полковник к утру были как бы уж и не в себе. «Взломать дверь» — кричит… Ну, попробовал тут один шашкой, запустил в щель конец, обломал — двери у нас и замки солидные. Тут господа офицеры говорят господину полковнику: «ты ключи кинул в снег, ты и дверь взломать должен». И представьте себе — взяли они господина полковника за руки и за ноги и давай раскачивать, да задом полковника в дверь бить. Напрасно умоляю, что дверь прочна и замок солидный. Мне не двери, а человека жалко. Бьют и бьют. Господин батальонный командир на крик кричит. Ну, конечно, двери не вышибли — а полковника в постель снесли — лежит теперь и стонет: поясницу, говорит, сломали… Гляди-ко — а паровоз-то что делает!..
