Волков смолк.
— Выдали? — спросил после долгой тишины кто-то из ткачей.
— А как же: раз именной указ…
— Ну, и дела!
— А вы «напишу царю бумагу».
— Кому ж теперь жаловаться?..
— По-моему, — сказал густым басом бородатый прядильщик Сусалов, — написать надо письмо датскому королю.
— Чего это?
— А так. Датский король нашему царю тестем приходится. Так, може, наш его из уважения послушает…
Ткачи все засмеялись… Однако, все же послышались рассудительные голоса:
— Бумагу кому ни то надо написать. Бумага не поможет, — пускай знают, как мы живем.
— Как скажешь, Лука? — обратился Анисимич к Абрашенкову.
Все смотрели на Луку, в его спокойное светлое лицо. Он заговорил тихо и медленно, как будто погружался в дремоту от смертельной устали, — и когда он заговорил, все притаили дух, чтобы не проронить слова.
— Товарищи! — сказал Лука, — ни на кого не надейтесь — только на себя. Вы не стадо — мы не пастухи. Нас могут взять от вас. Учитесь управляться сами. Держитесь крепко и дружно — тогда вы добьетесь лучшей участи. Разбирайте: где враги, где свои. Нас разводят в стороны, чтобы легче управиться: одних спаивают, доводят до последнего; других притягивают к себе, ублажая заработком, делают из них господ над нами, рабами; мы стоим посредине — нас много, мы большая часть рабочего народа; где наши враги? Враги ли нам наши братья, доведенные до отчаяния нищетой? Нет. Мы им поможем выбраться из горя и нищеты. Враги ли нам те, кого удаляют от нас, выделяя на лучшую долю? Нет. Мы устроим для всех жизнь лучшую и поднимем всех. У нас один враг — хозяин. Только не думайте, что враг наш Тимофей Саввич Морозов. Вы его еще боитесь; до нынешнего дня считали колдуном, что он всё может. Завтра вы перестанете его бояться и, пожалуй, вздумаете его извести. Знайте, что хозяин ваш не этот старик. Ваш хозяин называется «Саввы Морозова Сын и Компания». Мой хозяин Смирнов. У тех Викула Морозов. Много их. Но он один — капитал. Савва Морозов накоплял капитал. «Саввы Морозова сын» сам себя называет ваш хозяин, он лишь затем живет, чтобы передать всё дело компании — где нет никакого лица. Хозяин без лица. И власть без лица. Они хотят так от нас укрыться не сами; они хотят укрыть свои богатства. Чем они владеют? Они владеют не палатами — не будем бить у них окна. Они владеют не вещичками — не будем их грабить. Они владеют и распоряжаются нашим трудом. А фабрика — да, они владеют и фабрикой. Фабрика построена тоже рабочими руками. Мы ушли с фабрики, она стоит мертвая. Найдет других? Надо нам соединиться так, чтобы хозяин не мог найти других, чтобы все рабочие стояли за нас, как мы стоим за рабочее дело. Тогда станет ясно, что хозяева дела мы — рабочие. И мы можем устроить труд свой и жизнь, как хотим. Поэтому завтра скажем смело губернатору и хозяину — чего мы хотим, на каких условиях будем работать.
— Кто скажет-то? Ты что ли? — со злобной насмешкой послышалось из заднего угла комнаты.
Лука улыбнулся, но не успел раскрыть рта, как за него ответил Волков:
— Я скажу. Пропади, моя головушка!
4. На краю
Совещание кончилось тем, что решили и бумагу в Петербург «члену государственной полиции» послать и завтра, если губернатор спросит, то предъявить ему «правила», по которым ткачи согласны работать. Составлять с Анисимычем правила остались Волков, Лука, Поштеннов, еще несколько ткачей. Сидели над правилами долго, не споря, а старательно вспоминая, что бы еще надо было в правила вставить. Вспоминали и составляли по кусочкам, что каждому придет в память, — а когда стали читать, то вышло, что многое записано по два раза — а того, иль этого, что надо, — нет. Побранились, выпили по малой — и начали правила перекраивать заново.
— Конца-краю не видать!..
Шпрынка и Мордан на полатях дремали, Мордан в дремоте охал, а Шпрынка, охваченный телесной досадой, — будто его во сне на воле комары кусают — ворочался, катался по полатям и ворчал в дремоте:
— Ну, и бунт. Губернатор приехал, солдат пригнали — так уж правила писать. Разь так бунты делают, Мордан? А? Ну, чего ты охаешь, старуха что ли? Беда: наклали — разрюмился… Мордан, спишь?
— Нет.
— А казаков пригонят — может, они к нам пристанут? Казак-то, ведь, вольный? Я с ними поговорю. Я, брат, знаю, как с ними разговаривать!.. А то «правила»! Мордан! Нам бы тоже надо правила составить? Давай завтра соберем мальчью артель всю, напишем правила и подадим губернатору… А?.. Постой, я по тетрадке почитаю — чего нам с казаками говорить. Ты не поробишь?
Мордан жалобно стонал во сне и не ответил. Шпрынка достал из-под кошомки, постланной в изголовьи на полатях, измятую тетрадь, где было написано для «шайки разбойников» про Стеньку Разина. Примостившись к свету, Шпрынка искал подходящее для разговора с губернатором и казаками. Громким шопотом, водя от слову к слову пальцем, Шпрынка читал:
— Слушай меня, голытьба,разудалые, вольный народ!Было время и время недавнее,как у нас на Дону было весело.А теперь времена изменилися;нет у вас вожаков, нет и волюшки.Атаманы у вас с есауламиразжирели, как свиньи от лености,не дают удалым позабавиться.Нет, не то казаком называется!Тот казак, кто с избою не знаетсяи с конем, пока жив, не расстанется!Казаку изба — поле чистое!Казаку жена — сабля острая!Казаку торговать не товарами,а лихим мечом, алой кровию!Что добудет войной, тем и кормится,а пропьет до гола, не заботится;соберет удалых, соберется и сами добудет добра, сколько надобно.Без кровавой потехи и жизнь не красна,от безделья хвороба заводится,а в болести лихой, да в поганой избеказаку умирать не приходится!Так ли, братцы?
Шпрынка прислушивается, ожидая ответа. И вдруг слышит крики:
— Так, атаман! Веди нас на Москву!..
— Коня!..
Шпрынке коня подводят. Конь бьет копытом, высекая искры из камней подковой; из ноздрей пышет огонь… Шпрынка прыг в седло:
— За мной, товарищи!
Конь взвился на дыбы, но Шпрынка удержал его своей могучею рукою и, дав козла, конь кинулся вперед…
Вдали видна Москва. Река. Конь — прыг… Шпрынка через коня — кувырк. В реку. Брызги. «Батюшки, тону! Тону! Мамынька! Тону!»
— На полатях не утонешь! Чего кричишь? Али пригрезилось, — говорит Анисимыч, поворачивая Шпрынку со спины на бок…
— Дядя, Анисимыч! А конь-то где же?
— Чей конь?
— Дак мой; я с коня в Москва-реку свалился..
Анисимыч зевнул и ответил:
— Конь, надо полагать, убег. Спи. А то чуть с краю не свалился.
И, похлопывая Шпрынку по спине, словно тот был малое дитя, Анисимыч шопотом припевал:
А баю-баю-баю,не ложися на краю:со краешку упадешь,головушку расшибешь…
5. Кинжал
Шпрынке спать не хотелось. Но не спалось и другим, только кто-то один у стенки храпит. По тесноте, по зевкам Шпрынка разобрал, что на полатях не спят и отец его, и Лука и Мордан. Все пробудились привычно в тот час, когда по казармам проходили с колотушкой сторожа. Сладко зевая, Анисимыч вслух сказал:
— А губернатор-то долго-о-о будет спать…
— Его бы, дяденька, колотушкой! — посоветовал Мордан…
— А, повеселел, парень? Ну что, как? Болит? Али опять в драку?
Снизу из-под полога послышалось поскрипывание досок, где в одиночестве на одной кровати спала Дарья, а на другой Марья.
— Не наговорились, милая, мужики-то. Всю ноченьку разговор.
— А говорят еще, что бабы болтать любят.
Шпрынка прошептал Анисимычу:
— У нас из-за тебя разнобой выходит. То все начитывал — бей, да грабь, «Стенька Разин», «Чуркин», да «Пугачев» — а до дела дошло: стоп, машина. Я-то ничего. А мои, кой-кто, малость сдрефили. Мордан-то от чего стонает, да мучится — ты думаешь, ему больно — нет: это его совесть мучает, — он, когда Шорина разбивали, там одну штучку стяпал. Вот бес!
— Какую штучку?
— Циркуль — кружки делать. Он этим циркулем-то уколол кого-то в училище — ну, тут его и принялись крыть — думали, кинжал. Что с циркулем теперь делать? Мордан, ты спишь?
— Нет. Я слышу.
— Дай-ко сюда циркуль.
Мордан пошарил у себя в изголовьи и подал Шпрынке через спину Анисимыча циркуль.
Шпрынка тихонько кольнул Анисимыча в грудь через рубаху ножками циркуля. Анисимыч вздрогнул. Шпрынка фыркнул.
— Дай-ко сюда! — Анисимыч поймал Шпрынку за руку и отнял циркуль, повернулся на другой бок лицом к Мордану и спросил:
— Парень, не спишь? Хочешь Луку спросим — он, може, с тебя грех сымет?
— Да.
— Лука? Не спишь.
