- Пустяки,- сказал Шмидт, гладя собаку.- Отличный пес, такой ласковый и верный. Кстати, он Фипс или Хипс? Хипс звучит более по-английски, а стало быть, благороднее. А впрочем, так или иначе, он может считать себя званым и желанным гостем, если, конечно, он не против того, чтобы ужинать в кухне, так сказать, за музыкантским столом. За нашу добрую Шмольке я ручаюсь. Она обожает пуделей, а если к тому же рассказать ей о его верности…
- Тогда она,- подхватил Дистелькамп,- уж верно, сыщет для него кусок пожирнее.
- Несомненно. В чем я всецело ее одобряю. Ибо верность, о которой нынче говорят все, кому не лень, становится все более редкой добродетелью, и даже пример Фипса, сколько мне известно, никого по соседству не вдохновляет.
Эта небрежная и, казалось бы, шутливая фраза Шмидта была острием своим направлена против обычно покровительствуемого им Фридеберга, чей неудачный брак явно страдал недостатком верности, особенно в периоды отлучек к живописным красотам Вольтерсдорфского шлюза. Фридеберг почувствовал шпильку и хотел было выпутаться из затруднительной ситуации, отпустив Шмидту, какую-нибудь любезность, но не успел он открыть рот, как вошла Шмольке и, поклонившись гостям, шепнула на ухо профессору, что «кушать подано».
- Тогда, дорогие друзья, прошу.- И, взяв под руку Дистелькампа, хозяин проследовал через прихожую в гостиную, где уже был накрыт стол. Собственно столовой в квартире не было. Фридеберг и Этьен шли следом.
Глава седьмая
Это была та же комната, где Коринна день назад принимала госпожу советницу. Теперь посреди комнаты стоял густо уставленный свечами и бутылками, накрытый на четверых стол. Над ним висела лампа. Шмидт сел спиной к оконному проему, напротив своего друга Фридеберга, тот со своего места мог сколько угодно глядеться в зеркало. Между бронзовыми подсвечниками красовались трофеи с какого-то благотворительного базара: две фарфоровые вазы с краями частию зубчатыми, частию волнистыми, dentatus et undulatus[38], как говорил Шмидт; в вазах торчали рыночные букетики незабудок и лакфиолей. Перед строем рюмок лежали продолговатые тминные хлебцы, коим хозяин, как и всему, сдобренному тмином, приписывал несметные целительные свойства.
Главного блюда покамест не подали, и Шмидт, дважды наполнив рюмки трарбахским мозелем и обломав хрустящие горбушки своего хлебца, уже начал выказывать заметные признаки досады и нетерпения, когда наконец отворилась дверь из прихожей и Шмольке, багровая от волнения и кухонного жара, вошла в комнату, неся на вытянутых руках полную миску раков.
- Ну, слава богу! - воскликнул Шмидт.- А то я уж думал, что раки назад попятились,- замечание крайне неосторожное, ибо, усилив румянец Шмольке, оно в той же мере испортило ее настроение. Шмидт быстро спохватился и, как опытный полководец, попытался исправить дело с помощью нескольких любезностей, но преуспел в своем намерении лишь наполовину.
Едва Шмольке вышла, Шмидт принялся изображать радушного хозяина, конечно, на свой лад.
- Прошу, Дистелькамп, этот прямо создан для тебя. У него одна клешня большая, другая маленькая, такие самые вкусные. Бывает, что игра природы значит больше, чем просто игра, для мудреца это перст указующий; к примеру, я помянул бы еще апельсины корольки и борсдорф-ские яблоки с пятнышком. Ибо установлено: чем больше пятен, тем вкуснее… Здесь, перед собой, мы видим одерских раков, выловленных, если я верно информирован, в окрестностях Кюстрина. Невольно кажется, что слияние Одера и Варты принесло особенно добрые плоды. Между прочим, Фридеберг, вы не оттуда ли родом? Из Неймарка или из Одербруха? - Фридеберг отвечал утвердительно.- Так я и знал. Память редко меня подводит. А теперь скажите нам, как, по-вашему, надлежит ли считать этих раков сугубо местным продуктом, или одерские раки подобны вердерским вишням, которые растут по всей провинции Бранденбург?
- Я полагаю,- отвечал Фридеберг и движением вилки, обличающим виртуоза, ловко извлек бело-розовую шейку из панциря,- я полагаю, что здесь соблюдается верность флагу и что в этой миске мы имеем подлинных одерских раков, товар без подделки, не только по названию, но и de facto[39].
- De facto,- с довольной улыбкой повторил Шмидт, знающий цену Фридеберговой латыни.
Фридеберг же продолжал:
- Вокруг Кюстрина по сей день ловят огромное количество раков, хотя, разумеется, они уже не те, что прежде. Я еще видел потрясающие уловы, но и они не идут ни в какое сравнение с тем, что рассказывают старики. Лет сто назад, а может, и больше, раков было так много, что по всей пойме, когда, бывало, в мае сойдет половодье, их просто стряхивали с деревьев тысячами, сотнями тысяч.
- Сердце радуется такое слушать,- сказал Этьен, бывший великим гурманом.
- Это оно здесь радуется, за столом, но в Одербрухе люди не радовались. Там раки стали божьей карой, там они, разумеется, совершенно утратили цену, а всякого рода прислуге, которую просто закармливали раками, они так опротивели, что существовал даже официальный запрет кормить батраков раками более трех раз в неделю. Пять дюжин раков стоили пфенниг.
- Слава богу, хоть Шмольке этого не слышала, не то бы у нее во второй раз испортилось настроение. Как истинная берлинка, Шмольке помешана на экономии, и, доведись ей узнать, что она окончательно и бесповоротно прозевала эпоху раков «по пфеннигу за пять дюжин», она бы этого не вынесла.
- Зря ты над ней смеешься,- сказал Дистелькамп.- Это добродетель, которая в нынешнем мире встречается все реже и реже.
- Пожалуй, ты прав. Но моя Шмольке проявляет в данном вопросе les defauts de ses vertus[40]. Верно ли я сказал, Этьен?
- Верно,- подтвердил Этьен.- Жорж Занд. Так и хочется после «les defauts de ses vertus» добавить «comp-rendre c'est pardonner»[41]. Вот, по сути дела, два изречения, ради которых она жила.
- Ну и, наверное, хоть немножко ради Альфреда де Мюссе,- добавил Шмидт, который никогда не упускал случая блеснуть познаниями в новейшей литературе, конечно, не в ущерб своему классицизму.
- Если угодно, то и ради Мюссе. По счастью, это все предметы, коими история литературы не занимается.
- Не говори так, Этьен, не по счастью, а к сожалению. История почти никогда не занимается тем, что более всего следовало бы сохранить для потомков. Если Старый Фриц на закате своих дней запустил клюкой в голову тогдашнему председателю апелляционного суда - уж и не помню, как того звали,- и если он, что еще любопытнее, требовал похоронить его рядом с собаками из королевской псарни, ибо род людской, «гнусная порода», вконец ему опротивел, для меня это по меньшей мере так же важно, как Хоенфридберг или Лейтен. А его общеизвестное обращение в ходе битвы под Торгау. «Канальи, вы что же, хотите жить вечно?» - для меня важнее, чем сама битва.
Дистелькамп улыбнулся.
- Чистейшая шмидтовщина! Ты всегда тяготел к анекдотам и жанровым сценкам. Меня же в истории занимает лишь великое, а отнюдь не малое и второстепенное.
- Как сказать. Второстепенное - и здесь ты прав - ничего не значит, если оно лишь второстепенно, если в нем не заложен какой-то скрытый смысл. Но если заложен, тогда второстепенное становится главным, ибо именно оно может поведать нам об истинно человеческом.
- С точки зрения поэтической ты прав.
- С точки зрения поэтической - при условии, что мы вкладываем в это понятие несколько иной смысл, нежели моя приятельница Женни Трайбель,- поэтическое всегда истинно и всегда превосходит историческое.
Для Шмидта это была одна из любимых тем, развивая ее, старый романтик - а романтизм в нем преобладал над всем прочим - мог показать себя во всем блеске. Но нынче ему никак не удалось оседлать своего конька, ибо, прежде чем он успел выдвинуть основополагающий тезис, из прихожей донеслись голоса, и в комнату вошли Марсель и Коринна, Марсель - смущенный и словно бы сердитый, Коринна - по-прежнему в отменном настроении. Она подошла к Дистелькампу, тот был ее крестным отцом и всякий раз отпускал ей какой-нибудь комплимент, потом подала руку Этьену и Фридебергу и, наконец, подошла к отцу и от души его расцеловала, после того как он, по ее требованию, вытер рот салфеткой.
- Ну, детки, что скажете? Садитесь к нам. Места для всех хватит. Риндфлейш написал, что не будет… «Греческое общество»… а два его бесплатных приложения отсутствуют без объяснения причин. Но более ни одной шпильки, я обещал исправиться. Итак, ты, Коринна, сядешь рядом с Дистелькампом, а ты, Марсель, между мной и Этьеном. Приборы Шмольке сейчас принесет, я надеюсь… Так, так, вот и хорошо. Совсем другой вид! Когда между гостями зияют пустоты, мне всякий раз мерещится дух Банко. Но ты, Марсель, благодарение богу, ни в чем с Банко но схож, а если и схож, то умеешь прятать свои раны. Теперь ?ассказывайте! Как поживает Трайбель? И как поживает моя приятельница Женни? Пела ли она нынче? Готов подбиться об заклад, что была исполнена традиционная моя песня, где есть знаменитая строка: «Сердце сердцу весть подает», и в сопровождении Адолара Кролы. Ах, если бы я мог читать у него в душе! Впрочем, он, вероятно, воспринимает все это более кротко и терпимо. Кого ежедневно зовут на два обеда и кто принимает по меньшей мере полтора приглашения… но ты позвони, Коринна.
