А когда Иудал стирал и уничтожал старые надписи на возах, бричке, телеге и прибивал вместо них новые:
«Карел Иудал — крестьянин, Борковицы», всем борковицким казалось, что каждый гвоздик, каждая дощечка отмечены прикосновением Берната. Вещи словно впитали в себя частицу души погибшего хозяина и служили более настойчивым напоминанием, чем красный листок, сорванный спустя две недели ветром.
В октябре, когда пруды заволакивает туманом, а испарения гниющего тростника смешиваются с запахом ила и обнаженных мелей, в час, когда над топями мерцают болотные огоньки и каждый укор совести встает грозным призраком, к вахмистру Кудрне пришел борковицкий староста. Пришел крадучись, поздно вечером, в темноте. С отчаяньем человека, застигнутого на месте преступления, опустился он на стул; блуждающий, растерянный взгляд уже заранее выдавал его мысли жандарму.
— Будь, что будет… Сил моих больше нет.
Как понятно было Кудрне мучительное состояние старосты. Разве сам он не переживал того же? Разве они с Соучком не были в течение полугода рабами этой неотвязной мысли? Разве не читал он ее своим испытующим взглядом в глазах всех борковицких жителей?
— Что вы надумали, староста? — спросил он напрямик.
— Я думаю… надо бы поджечь его дом… амбар… хлева… все сразу.
Этими отрывистыми взволнованными словами, такими неожиданными в устах рассудительного крестьянина, была выражена вся беспомощность, все смятение борковицких жителей, измученных жаждой мести. В Кудрне поднялся протест. Поджог! До чего же они дошли?
Мысль, созревавшая в нем в бессонные ночи, ожидала этой минуты чужой растерянности и теперь сразу встала в его сознании четкая и законченная. Но так как он был вымуштрован двадцатью годами жандармской службы, то сперва рявкнул:
— Никакого самоуправства! Не потерплю! Судить его будем!
А затем без единой запинки, без единой остановки изложил старосте свой план, выношенный ненавистью в долгие бессонные ночи.
Через несколько дней после крещения, в такой же трескучий мороз, какой стоял, когда увезли Берната с семьей, вахмистр поджидал Иудала на высоких горках в том месте, откуда проселочная дорога переваливает через лесистый хребет и идет крутым обледенелым спуском к Борковицам. Два часа он простоял здесь в хрустящем от мороза снегу. Только около восьми часов вечера, когда все вокруг поглотила тьма безлунной ночи, внизу под горой заскрипел велосипед.
Это Иудал возвращался из города.
Издалека раздавался в морозной тишине скрип снега под его каблуками, доносилось дребезжание плохо прилаженного крыла велосипеда, а вскоре стало слышно, как он пыхтит, поднимаясь в гору.
В ту минуту, как Иудал взобрался на вершину и собирался вскочить на велосипед, чтобы спуститься с холма, Кудрна вышел на дорогу и ослепил Иудала лучом фонаря.
— Отчего вы ездите без фонаря, Иудал? — крикнул он по служебной привычке.
Иудал испуганно заморгал от света, но, узнав голос Кудрны, успокоился и тут же разозлился, что мог испугаться такого дурака. Нащупывая ногой педаль, он сердито заворчал:
— Перестаньте светить в глаза, слышите?
Но вахмистр, попрежнему направляя на него фонарь, подошел ближе и спокойно вынул из кармана вчетверо сложенную бумагу.
— Подождите, Иудал, я хочу кое-что прочесть вам.
Только теперь, сосредоточив на себе внимание Иудала, он направил свет на бумагу и, сдерживая дрожь в голосе, прочел официальным тоном:
«Чрезвычайный народный суд в Борковицах на заседании от 15 декабря 1943 года вынес нижеследующий, имеющий законную силу, приговор; Карел Иудал, земледелец из Борковиц, виновен в преступном доносе на Франтишка Берната, Анну Бернатову, Антонина Берната и Алоиза Ваха, за каковое преступление он именем Республики присуждается к смертной казни».
Дочитав, Кудрна погасил фонарь и снова сунул бумагу в карман. Даже впотьмах он заметил, что Иудал весь затрясся от страха. Руки на велосипеде так вздрогнули, что крыло задребезжало снова.
— Возражений нет, Иудал?
— Дайте сюда, — рявкнул тот из темноты надтреснутым от испуга голосом. В эту минуту мрак, одиночество и мороз вдруг стали на сторону его врагов. Ему хотелось бежать, куда глаза глядят. Он судорожно осмотрелся по сторонам, повернулся острым птичьим лицом к придорожным канавам. Не там ли притаились его палачи?
— Не могу, — сказал спокойно вахмистр, — это официальная бумага. Я должен был устно сообщить вам приговор, чтобы вы знали, что вас ждет!
Спокойная сухая уверенность в голосе вахмистра отрезвила Иудала. Он снова почувствовал свое превосходство над этим дураком в мундире, которого мог придушить одним движением руки. Страх и ярость овладели им одновременно, он стал выкрикивать бессмысленные угрозы:
— Я вам покажу, наглецы! Всех, всех вас туда отправлю! Под топор!
— Не отправите, Иудал! Больше уже никого не отправите!
Достаточно было этих слов, чтобы нервы Иудала сдали. Внутренний холод пронизал его с головы до пят, горло сжалось, зубы застучали. Ноги у него подкашивались. Крыло дребезжало неистово…
— Вы хотите… застрелить меня… — запинаясь, выговорил он.
— Я еще не сошел с ума. Меня завтра же забрали бы в гестапо!
— Что же… Что тогда?
Кудрна протянул руку к велосипеду Иудала и слегка отстранил его от себя, как вещь, которую пора убрать.
— Ступайте домой, Иудал. С вами рассчитаются без расстрела.
Обессиленный Иудал не мог сдвинуться с места. Пошатываясь, держался за свой велосипед, ожидая ударов откуда-то из холодной мглы, не в силах угадать, с какой стороны надвигается на него смерть. Кудрна, словно невзначай, задел за ремень карабина.
Жест был легкий, едва заметный. Только человеку, обезумевшему от ужаса, он мог показаться умышленным, и все же из-за этого движения весь страх Иудала сосредоточился на ружье Кудрны. Иудал ждал, что его застрелят. И в эту минуту инстинкт самосохранения придал силы его парализованным от страха ногам. Он сделал несколько неуверенных шагов, подтолкнул велосипед, вскочил на него и, ощущая позади направленное на его спину дуло ружья Кудрны, с бешеной быстротой заработал педалями. По скользкой оледеневшей дороге мчался он к Борковицам, с каждым метром усиливая скорость. Жандарм зажег другой фонарик и первые двадцать метров держал удаляющийся велосипед в световом луче.
Потом погасил фонарь со спокойствием человека, выполнившего свою обязанность. Еще несколько секунд внимательно прислушивался к шуршанию шин и затихающему дребезжанию крыла. Предсмертный ужас — самое страшное на пути к небытию — не миновал Иудала. Пусть хотя несколько секунд чувствует, что такое путь на плаху.
Вахмистр пошел в Борковицы окружным путем через лес. В девять часов он постучался в окно к старосте. В большой комнате сидели шесть борковицких жителей. Молча, в нетерпеливом ожидании, устремили они глаза на Кудрну, когда он появился на пороге. У печки примостился жандарм Соучек, протянув ноги к раскаленной дверце печки, словно стараясь вобрать побольше тепла в промерзшие ступни.
— Можете начать, пане председатель… — сказал Кудрна старосте, остановившись посреди избы. Староста — председатель этого суда, неумело произнес краткую, официальную формулу. Это было нужно. Именно эта обрядность снимала с них чувство вины, потому что это были пахари, жнецы и сеятели, не привыкшие проливать кровь. Не снимая шлема, Кудрна стал перед этим трибуналом.
— Докладываю, что приговор, согласно решению, сообщен осужденному Иудалу в восемь часов…
Тогда поднялся жандарм Соучек, с самого своего прихода не произнесший ни слова, и, оставляя на белом сосновом полу мокрые следы, тоже вышел на середину комнаты и стал рядом с Кудрной.
— Докладываю, что непосредственно после этого приговор был приведен в исполнение.
Шестеро сидевших вокруг стола людей молча кивнули головами. И хотя каждый из них был потрясен принятым решением, все они твердо знали, что не могли поступить иначе. На прощание они пожали друг другу руки, скрепляя тайну расплаты, без которой уже нельзя было дышать в этой деревне.
Произошел такой обычный в зимнее время несчастный случай. Посреди крутого склона, в том месте, где вдоль высокой дорожной насыпи тянулось два ряда каменных столбов, велосипед Иудала соскользнул с обледеневшей дороги и перелетел через канаву. Иудал разбил себе голову о ближнюю сосну. Утром в половине восьмого ребятишки, спешившие в борковицкую школу, нашли его окоченевшее тело. Дети прибежали прямо в жандармское отделение. Вахмистр Кудрна и жандарм Соучек отправились выполнять служебный долг. По пути они остановились у дома Берната, где жена Иудала готовила корм свиньям, и официально предложили ей итти с ними.
Внимательно осмотрели место происшествия.
