Таня ждала меня в монастырском парке, на скамейке, упирающейся спинкой в недавно оштукатуренную, сияющую рафинадной белизной стену монастыря. По дрожкам парка лениво бродили узбеки с тачками, полными палой листвы.
— Хорошо тут!.. — вздохнула Татьяна, неотрывно смотря на противоположный берег Луды — холмистый и лесистый. — Я в детстве была в Крыму, — не помню, как это место называлось, — там тоже такие холмы, — высокие как горы… Здесь они, конечно, пониже слегка, но всё равно, очень похоже… Всё-таки я благодарна тебе за то, что ты открыл мне Стрельцов. Такое красивое место! И Васю я здесь встретила. Так что, не горюй: есть и в тебе польза.
Она сидела, засунув руки в карманы длинного, широкого светлого плаща, вытянув ноги в невероятно дорогих (это даже я понял) туфлях… На меня не смотрела, — смотрела на больно искрящуюся под вечерним солнцем Луду. Я сел рядом с ней.
— На машине приехала? — спросил я её. — Что у тебя? БМВ?
— Нет, я машину не вожу, — равнодушно ответила она. — Я ими брезгую… Понимаешь, однажды я поняла, что они похожи на жуков… Ты помнишь, я всегда насекомых боялась… А они — как жуки с твёрдыми спинками… Даже не жуки — клопы…
Я замолчал, поражённый до глубины души таким наблюдением. Она усмехнулась:
— Ладно, не принимай близко к сердцу: мало ли что глупой бабе в голову взбредёт? Но я даже с Васей в автомобиль не садилась.
После этого мы долго молчали.
— Я всё думаю, — продолжила она наконец, — могли бы мы с тобой тогда?.. — и снова замолчала.
— Ну, ну! — я вскипел от нетерпения. — Договаривай! До чего же ты додумалась? Могли бы или нет?
— А ты как считаешь? — она взглянула на меня, с вялым любопытством ожидая ответа.
— Конечно, могли бы! — отрубил я. — Кризисы в каждой семье случаются, и у меня хватило бы сил перебороть себя. Хватило бы! А вот ты — сорвалась. Если бы ты немного потерпела, всё было бы иначе.
— Вот именно, — вздохнула она. — Всё иначе! Без этих чудных лет с Васей. Он, между прочим, тут лежит, совсем недалеко… На новом монастырском кладбище… Там есть такая дорожка для крутых… Родичи его расстарались, — огромный мавзолей отгрохали… За мой счёт.
Мы снова замолчали. Сознание близкого присутствия Васи убило во мне желание продолжать разговор. И мне не нравилось, как она лениво цедила слова, как изображала из себя Чайльд-Гарольда в юбке.
— Нет, Серёжка, — вдруг сказала она проникновенно. — Ты ведь, наверное, злишься на меня страшно? Мол, пришёл к ней, а она несёт какой-то бред да о муже своём вспоминает, — нет, чтобы о наших студенческих годах поговорить!.. Ты ведь этого хотел, да?
Она заглянула мне в глаза:
— Ностальгия замучила? Ну, что ты молчишь? Ты меня не пугай. Смутная догадка тревожит мне душу: уж не хочешь ли ты снова посвататься ко мне? А? Признавайся!
Я промедлил, подыскивая достойный ответ, и она самодовольно усмехнулась:
— То-то! Я уж вижу! У тебя на лице написано! Всё-таки, я в своё время научилась тебя понимать. От меня не скроешься!
— Ну, допустим, что так! — почти выкрикнул я со злобой. — Допустим! Да, представь себе! Я по-прежнему тебя люблю, и хочу всё начать сначала! Ты вот не поинтересовалась даже, есть у меня сейчас женщина или нет…
— Ну и что? Есть?
— А вот — нету! Нет, и не было! — крикнул я так, что двое узбеков обернулись на нас, и один даже съехал своей тачкой с дорожки.
— Хорошо, хорошо… — сказала она. — Только орать-то не стоит. И ты неправду говоришь. Мне передавали…
— Что передавали?
— Всё. Всё передавали. Видели тебя с этой, как её…
— Ни с кем меня не видели! Не правда!
— А ты всё кричишь, кричишь, — вздохнула она устало. — Тогда тоже всё вопил без умолку… Вот Вася — голоса ни разу не повысил, — а все его слушались, — и работники в компании, и родичи его бесчисленные…
— Отлично! — сказал я, пытаясь говорить тихо. — Я понимаю: Вася и всё такое… Где уж нам уж. Нам мавзолей не построят. Нам не станут…
— Да погоди ты: опять на крик срываешься, — сказала она мягко. — И ты зря так принижаешь себя. Я хочу тебе сказать… Хочешь верь, хочешь не верь… А ты мне каким-то непонятным образом дорог… Особенно теперь. Ты не представляешь, я так обрадовалась, когда тебя увидела. Я сама удивилась своей радости, честное слово… И потом ты целоваться полез, — это тоже было… не неприятно, понимаешь? И сейчас мы с тобой сидим… Помнишь, на Кораблях, на берегу залива… Там какие-то кирпичи, кирпичи всюду навалены, — их, наверное, убрали уже? А мы тогда купили это вино… Как же?..
— Ркацители.
— Да, точно! И тоже солнце садилось… Только гор таких не было… А мы с Васей ходили на эти горы… Ты извини, что я его всё время вспоминаю, но я не могу иначе. Мы с ним даже в пещеры забирались… И Вася мне рассказывал про одну пещеру, что там кто-то спит… Какой-то монах… Ты не слышал эту легенду? Будто в древности, за месяц до прихода татар бродил по тамошним пещерам какой-то монах из Екатеринки. Ходил-ходил, утомился, заснул, и с тех пор так и спит там. Братия его нашла, — а он спит. И первый татарский набег проспал, и через десять лет не проснулся. Братия сделала ему особое ложе — целую часовню… А потом татары снова разорили монастырь, всех монахов перебили, и никто уже не мог вспомнить, в какой пещере он лежал… Ты слышал про это?
— А ты как думаешь? Кто же в Стрельцове не слышал про монаха Луку? Искать его пещеру — это местный спорт: все, кому не лень, ищут её. Мы школьниками тоже бегали по Волковым горкам, а нас потом родители с милицией отлавливали.
— Правда? А Вася меня уверял, что он нашёл пещеру и Луку видел! Смешно, да! Но ты знаешь, он так серьёзно это говорил!.. Он вообще по натуре не был шутником. И я просто не знала — верить ему или нет!
— Что же он рассказывал?
— Ну, что там действительно часовня небольшая, и пахнет медовым ладаном, и не так темно, как в других пещерах, — можно видеть без фонаря.
— А Лука? Самого-то Луку он видел?
— Да! Он там лежит в гробу, весь укрытый длинной-длинной белой бородой… И слышно его дыхание…
— И лампада горит? Многие рассказывают про лампаду. У нас ведь испокон века ходят байки о том, что кто-то добрался до Луки. Все детали уже известны. Даже брошюра есть научно-популярная — «Легенда о Луке Стрелецком», — мы в детстве ею зачитывались.
— Нет… Я про эту книжку не слышала… И о лампаде Вася не рассказывал. Тебе не холодно сидеть? Может, побродим по бережку?
Взявшись за руки, мы пошли по каменной монастырской набережной. Богатырские купола Святой Софии ещё отражали закат, а у реки, под гранитной стеной парапета уже наступила ночь. Там в темноте копошились рыбаки-пенсионеры и нежно шлёпали волны по камешкам. Я не чувствовал себя на родине: сахарная громада отреставрированной Екатеринки не сочеталась ни с одним из моих детских воспоминаний. То мне казалось, будто я за границей, то будто совершил путешествие во времени или перенёсся в другое измерение, — всё вокруг было не так. И то, что моя рука сжимала Танькину холодную ладошку, тоже было невозможным, невообразимым чудом. Мы уже не говорили ни о монахе Луке, ни о моём сватовстве, — мы вспоминали былые дни, и — вот ещё одно чудо! — ни разу нам на память не пришли наши ссоры, обиды, и дни сумрачного отчуждения, и скучные будни в хрущовке на Приморской. Нам вдруг показалось, что вся наша совместная жизнь состояла только из радости, — какой бы год не всплывал в памяти, мы не могли отыскать в нём ничего плохого. Мы вдруг вспомнили котёнка, который прожил у нас неделю, а потом разодрал Танино платье и убежал, — почему-то нас до слёз рассмешило это воспоминание. Мы вспоминали свою поездку на Байкал и жизнь на турбазе, в крошечном вагончике… Мы вспоминали работу над дипломом. Мы тогда подрабатывали гардеробщиками в БДТ и, пока шёл спектакль, раскладывали на стойке десятки пухлых томов, черновики, обрывки тетрадей, — я однажды притащил даже пишущую машинку… Готовились. Время от времени в гардероб случайно забредал кто-то из товстоноговских корифеев, — удивлялся, укоризненно смотрел на нас и уходил, качая головой. Однажды Стржельчик даже поинтересовался, когда же, наконец, состоится наша защита и гардероб перестанет воображать себя публичной библиотекой… Танька совсем растаяла от ностальгии, и за целый час разговора ни разу не вспомнила о Васе. Зато мы припомнили всех наших однокурсников, и, перебирая их, неизбежно заговорили о Ньюкантри.
— Вот ещё фрукт! — расхохоталась Татьяна. — Помнишь, какой он был в Универе? Рыжий такой, кудлатый, с пузцом. Знаменитостью потом стал! А как вы с ним подрались на свадьбе! Не помню, кто кого победил? Ну да, он же ко мне приставать начал! Да так настырно! Я перепугалась вся…
— Он сейчас здесь, — сказал я и понял, что нарушил тайну. — Только об этом нельзя никому говорить.
— Здесь, в Стрельцове? Материал для газетки собирает? Ну, здесь есть о чём написать! Тот же Лука…
