— Посиди, почитай, — попросту предложил я, но встретил в ответ такую волну гнева, что испугался:
— Читать?! — мистер обозлился не на шутку. — Читать?! Да я давным-давно всё что нужно прочёл! Ещё в школе! А в Универе и сверх того добавил! Мне вредно засорять голову чужими мыслями! Я должен помнить свою мысль! Нельзя всю жизнь питаться готовым продуктом! Понаписали всякой дряни, — он широко повёл рукой в сторону туго набитых отцовских стеллажей, — и думают, что умные! Писать-то всякий сумеет, дело не хитрое, — я вон, девять книг написал… А интернет провести не могут! Как я буду без интернета? У тебя что отец — интернетом не пользуется?
— Не стоит так вопить, — заметил я. — Ты уже позавтракал?
— Как я мог позавтракать? Разве ты меня накормил?
— Я оставил тебе завтрак на кухне.
— Мне нельзя это есть! Мне нужна вегетарианская пища!
— Посыпь яичницу толчёной маниокой, — и вегитарианствуй, сколько влезет.
После завтрака Ньюкатри успокоился.
— Ты не сердись на меня! — сказал он миролюбиво. — Я всегда по утрам злой. Ничего не поделаешь, это уж натура такая. Чего люди обижаются, не понимаю, — я же отходчивый. Покричу-покричу, а через минуту успокоюсь и не помню из-за чего шумел.
Я как мог объяснил ему, что придётся сидеть в квартире безвылазно в течении двух недель, — как это ни горько, а нужно терпеть. Он кротко согласился с моими доводами, и даже высказал ту мысль, что лучше сидеть в тёплой квартире, чем лежать в холодном морге. Произнеся эти мудрые слова, он набычился, сунул руки в карманы и принялся ходить из комнаты в комнату, видимо, пытаясь таким образом скоротать время заключения. Я достал с антресолей подшивку журнала «Крокодил» за 1971 год и торжественно вручил ему. Ньюкантри слегка поворчал в том смысле, что смех не улучшает карму, но журналы схватил охотно. Через минуту он уже простодушно гоготал, разглядывая карикатуру на обложке: «Смотри, алкаша нарисовали! Вот назюзюкался, дурень!»
* * *
Прошли сутки, — сутки непрестанного Олежкиного нытья, ворчания, визга, хрюканья, топанья ногами… Ньюкантри бешено рвался на волю, — и не то, чтобы я так не выпускал его в город, — нет, он сам до дрожи боялся выходить, но в маленьком его сердце страх перед киллерами и жажда свободы никак не могли найти общий язык. Не зная, чему отдаться, соблазну или осторожности, он бурно бесился и изливал на меня свою горькую обиду. Я услышал много интересного о себе, своём отце, о своём родном городе, о Воробьёве с Пироговым…
— Олег! — говорил я кротко. — Ты забыл, что я тебя спасаю? Зачем ты портишь отношения со мной? Ты не боишься меня обидеть?
— А ты не обижайся! — рявкал он. — Не на что обижаться! На правду не обижаются! Я ничего такого не сказал! Я вообще сам с собой разговариваю, — а ты подслушиваешь мой разговор, — это подло! Мне тяжело, я не привык жить в клетке, я — вселенская душа!
— Послушай, вселенская душа, а как же ты неделю просидел в собственной квартире с обрезанным телефоном? Там ты на кого орал?
— Так то же была моя квартира! — Ньюкантри даже подпрыгивал на месте от возмущения. — Мой личный космос! Там все пропиталось моей эманацией! Я там — как в коконе Бауэра! Ах, ты не знаешь, что такое кокон Бауэра?!. Ужас… Где я очутился?..
— Ладно, великий махатма, я же тебя не держу. Хочешь выйти — выходи! Не думаю, что за дверью тебя ждёт засада. Выходи, выходи! Что же ты? Вперёд!
— Так ты, гонишь меня? — с тихой обидой говорил он. — Ты, значит, хочешь от меня отделаться? У тебя не хватает благородства довести дело до конца? Какой же ты мелкий!..
— Нет, Олег, что ты, я тебя не гоню… Погуляй и возвращайся! Ты же хотел свободы? — пользуйся. А сюда всегда можешь вернуться…
— Ага, вернуться… Ногами вперёд? Нет уж! — и он поглубже забивался в кресло, и смотрел на меня, как хорёк из норы: «Попробуй-ка, выцарапай меня отсюда!»
— Хорошо, — говорил я, — пойдём вместе! Я буду держать тебя за руку.
Он лишь горько кивал головой в ответ. Я продолжал:
— Тогда я пойду один, а ты здесь посиди.
Олег тяжело задумался, но от внезапного мозгового усилия у него тут же заболела голова и он согласился.
Вдруг в прихожей зазвонил телефон. Я испугался так, что даже присел: я был уверен, что это вновь звонят охотники на Ньюкантри. Увидев мой испуг, перепугался и Олег: соскочил с кресла и опрометью метнулся в ванную, словно решил, что бандиты смогут увидеть его через тяжёлую чёрную трубку нашего допотопного аппарата. Но это звонили люди не опасные, это звонил мой старый приятель, редактор стрельцовской молодёжки Станислав Носов. В прежние времена название у его газеты было самое немудрящее — «Стрельцовский комсомолец», а теперь её пышно именовали «Лудой Великой». Когда-то я пописывал в «Космомолец» и в «Луду», (пока там платили гонорары), и с Носовым был на самой короткой ноге. Оказывается, он умудрился заприметить меня в автобусном окошке, когда проезжал мимо на своей машине, и теперь хотел пригласить на праздник: «Луде Великой» исполнялось сто лет.
— Как это сто? — удился я. — Она же при советской власти возникла, в тридцатые годы…
— Так это «Комсомолец» возник при советской власти, а «Луда Великая» издавалась до революции, — пояснил Носов. — Приходи! Ты наш собственный петербургский корреспондент, тебе будет оказан особый почёт!
Я ответил что-то благожелательно-неопределённое, повесил трубку и снова снял её; палец мой сам собой начал набирать татьянин номер, язык мой сам собой пригласил её прогуляться по городу. И Татьяна после двух секунд колебаний согласилась.
ГЛАГОЛ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ. ДАРМА ПОЁТ ПЕСНЮ РАДОСТИ
О, поля, поля, леса, луга и горыНа острове Ады!О Небеса Великие, лазурная кровляНад островом Ады!Волны шумят, шумят, птицы кричат, кричатВкруг острова Ады!Звери малые, крылатые твари, жуки, что кружатсяПо острову Ады!Солнце ко мне явилось, Солнце!Луну я встречаю, Луну!Солнце обнимаю, Солнце!Луну целую, Луну!Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как пляшет отец ваш, Дарма!Были времена — седые, древние,Жили люди, не зная горя;Горе пришло, пришёл Потоп,Люди погибли все до единого!Все до единого, все как один,Только великий Кам не погиб,Великий Кам, великий Кам,Отец могучий великого Дармы!Премудрый Кам построил Ладью, —Он поплыл, поплыл по бурному морю,По бурному морю, по чёрному морю, —Высока волна и ветер сердит.Но светили над ним, светили над нимЛуна и Солнце — Ягга и Яр.Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как пляшет отец ваш, Дарма!Великий Кам Дарме сказал:Владей всей землёй, возлюбленный сын!Пойдёшь ли на север, — всё будет твоё!Пойдёшь ли на юг, — не найдёшь чужого!Что на западе встретишь — себе забирай!Что лежит на Востоке — тебе достанется!Вот жена тебе — славная Ада,Величавая Ада, высокородная!Она родит тебе близнецов — Элу и Эли, сына и дочь!Будешь ты царём над царями, —Отец близнецов, невиданных прежде!Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как пляшет отец ваш, Дарма!Злые, злые, трижды злыеСыны Абида и гордой Аши!Зачем вы, злые, не сбереглиЭлу и Эли — своих царей?Я вам позволил на них посмотреть,Я вам позволил их подержать, —Стали баюкать, стали укачивать,Преисполнились великой гордости!Преисполнились великой радости,Хохотали, пели, плясали, безумные!Пили вино, меры не знали,Упились до темноты в глазах,Сорвали хитон с Великого Рада,Колыбель драгоценную перевернули,Элу и Эли на землю бросили!Плачет солнце, плачет луна:Элу и Эли уносит смерть!Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как плачет отец ваш, Дарма!Дарма плачет день, Дарма плачет другой,Дарма плачет год и десять лет.Луна и Солнце смотрят на Дарму,Луна и Солнце так говорят:Если будет плакать Дарма Великий,Кто тогда станет править землёй?Кто напишет законы, кто прочертит границы,Кто помирит враждующих, наградит достойных?Давай, Луна, сойдём на землю!Давай, Солнце, утешим Дарму!Ты, Луна, будешь дочерью,Ты, Луна, назовёшься Яггой!Ты, Солнце, будешь сыном,Ты, Солнце, назовёшься Яром!Станем детьми великому Дарме,Станем его детьми-близнецами.Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как пляшет отец ваш, Дарма!Великое дело — родить близнецов,Великое дело и небывалое.Многие могут родить близнецов — сына и сына, дочь и дочь!Но никто никогда не рождал доселе сына и дочь одновременно!Сын и дочь в утробе одной, — словно Отец в первозданном раю,Великий Отец, жены не знавший, жену носивший в теле своём,Сам себе и жена, и муж, сочетает достоинства двух полов!О первые дни в несказанном Эдеме! О слава немеркнущая вовек!Ягга и Яр, Яра и Ягг — единый Отец, первозданный Отец!Соединитесь, как муж и жена, соединённые матерним чревом!Не будет Ягги, не станет Яра — будет единое солнце людское!Вновь откроются двери Эдема, вновь вернётся на землю рай!Ягга и Яр, дети мои,Смотрите, как пляшет отец ваш, Дарма!
* * *
Таня ждала меня в монастырском парке, на скамейке, упирающейся спинкой в недавно оштукатуренную, сияющую рафинадной белизной стену монастыря. По дрожкам парка лениво бродили узбеки с тачками, полными палой листвы.
