Кольцов сидел на чурбачке возле поддувала печки и палочкой шурудил угольки. День стоял свежий, по-сентябрьски ясный. В Магадане — там в такое время серо и тускло, туман кропит улицы. А здесь, вдали от побережья, хорошо. Железная емкость надежно прикрывает от ветерка из долины. Тепло сидеть в затишке, щуриться на солнце.
Однако в городе свои преимущества. Можно в кино сходить, на танцы в Дом культуры, в душе хоть каждый день мойся, а в красном уголке в бильярд играй. Смотря какое общежитие, конечно. В Ягодном, где Дунин, или попросту Дуня, жил раньше, общежитие хорошее, коменданта он даже на свадьбу пригласил. Зря не послушался, ушел — переселился к ее родителям. С того и покатилось все вниз…
— Меня тоже в город не затянешь, — сказал Дуня. — То ли дело на свежем воздухе. Кругом тайга!
Он очертил головой дугу. Далеко на горизонте белели вершины гор. Перед горами сине-желтой полосой простиралась тайга. Еще ближе, от тайги до самого ручья, тянулось широкое поле тундры.
Кольцов поскреб щетину на темной шее, выплюнул окурок и промолчал.
Опущенный концом в емкость шланг дергался, как вена на перетруженной руке. Вода замерзала лишь ночью, покрывалась ледяной корочкой, однако печь под емкостью топили и днем. Мало ли чего — раствор в скважину должен поступать бесперебойно.
— Глины бы хватило, — озабоченным голосом произнес Дуня.
Кольцов покривился:
— Это уж не наша забота. Наше дело — бурить!
Он встал и, не оглядываясь, начал взбираться по лесенке. Дуня поспешил за ним.
Рядом с платформой и на ней шум оглушал не так, а когда распахнулась измазанная глиной дверь, сразу заложило уши. Дуня знал: надо постоять немного и снова станешь слышать хорошо. Кольцов тем временем забивал гвоздь в дверь — прилаживал отогнувшийся лоскут рубероида. Он взял неудобную подкладную вилку, а не кувалду, лежащую у двери, — ему трудно держать тяжелые предметы правой рукой.
Сменщик Ромка, увидев их, выскочил из каркаса и сбросил каску на доски. Бригадир не спешил смениться. Посмотрел, как Кольцов взялся за рычаги, помолчал, гоняя папиросу во рту. Потом сказал:
— Сто-полста есть. Давай помалу…
С лицом застывшим, будто его оскорбили, Кольцов кивнул. Дуня хотел сказать бригадиру что-нибудь про перевыполнение, но посмотрел на Кольцова и промолчал.
Когда бригадир неторопливо, вразвалку ушел вслед за сменщиком Ромкой к теплякам, Кольцов сказал:
— Поле-то сейчас у нас — круглый год… В управление механизации зовут, двести двадцать прямого — не пойду!
Работать вдвоем у станка предстояло целую смену, слов требовалось много.
Чтобы сбить мусор, Дуня колотил вилкой по штанге, подавал ее к станку. Лебедка поднимала штангу в темную высь под крышу каркаса, потом опускала к устью скважины. Дуня ставил вилку на конец трубы, одним оборотом она закручивала штангу, и та уходила вниз, в землю. Дуня бросал вилку на печку в углу и шел за следующей штангой. А когда приближался к пульту управления, за которым стоял Кольцов, говорил несколько слов: разведка, она самая настоящая работа; он, Дуня, больше всего уважает осень; есть чудаковатые, все годы просидевшие в четырех стенах, в конце жизни они жалеют об этом. А такие вещи надо понимать сразу…
— Чудак, он… хуже волка, — хмуро процедил Кольцов.
Дуня чуть штангу на ногу не уронил.
— Почему? — не понял он. — Чудаки, как говорится, украшают жизнь. Я читал…
— По книгам оно, может, так. Вставляй…
Зазевавшись, Дуня косо направил штангу в скважину, она ударила в заворот и наклонилась. Хорошо, Кольцов лебедку затормозил. Так и на человека упасть может, а то резьбу сорвет. Кольцов не кричал. Дуня сам понимал свою вину, поэтому не говорил оправдательных слов: «Быстро ты больно» или «Скользко, черт!» Главное, резьбу не повредить. Вставили штангу, и она пошла. Кольцов продолжал как будто ничего не произошло:
— Я на Чукотке тогда бригадиром на ударно-канатном бурил. Попросил один: «Возьми, хочу на «Запорожец» заработать!» — «Ну, давай, дело хорошее». Ребятам наказал присмотреть, пока не пообвыкнет, — Север, он есть Север. Через месяц-другой звеньевой молит: «Забери, не надо мне его!» — «Что такое?» — «А ты приди!» Время было как сейчас, конец полевого сезона — каждая минута решает. Прихожу на объект. Он сидит у огня с бумажкой: «Я стихи пишу». Потом мне ребята рассказали: то сапоги жмут, кто-то ему свои дает; то костром чуть полтундры не спалил; то заворотный ключ в скважину уронил. Спрашиваю: «Если поваром поставлю, не отравишь нас? — «Не знаю, — отвечает. — Я-то на одном чае могу». Гнать жалко, держать нельзя: ясно, что вредный для бригады человек. И пропасть без присмотру в тундре может, отвечай за дурака…
— Как же с ним? — после паузы спросил Дуня.
— В камералку перевели пробы дробить. Там вроде тоже не прижился. Пиши ты стихи свои после смены, не мешай людям!
Дуня посмотрел на висящие возле печки членистые, как велосипедные цепи, ключи для заворота штанг вручную. Автоматика — штука хорошая, однако нет-нет да приходится, поплевав в ладони, засучивать рукава. Ключи топорщились ребрами, так и норовили спрыгнуть с проволоки и уползти в кусты, цепляясь позвонками за кочки и камни. Да, такой в скважину уронишь, — смену, а то и две провозишься, доставая. Побить тебя за это не побьют, а в глаза бригадникам потом не посмотришь.
С новым рвением Дуня принялся носить штанги, обивать их вилкой и подавать на лебедку. Свинченные по две в «свечу», они таинственно и тихо скользили вниз.
Исправно поступал по трубе из емкости глинораствор, далеко в глубине растекаясь по стенкам скважины и схватывая их цементной коркой. Стучал мотор насоса, гремела за стеной дизельная станция, в буровом станке на разные голоса пели маслонасосы и шестерни, скрипел лебедочный трос. На душе стало спокойно. И Дуне казалось — всем людям на свете сейчас хорошо. И зверям, и птицам, и рыбам тоже. А что? Он неплохо разбирался в дизелях, и, может быть, ему скоро повысят разряд. Пять шагов на платформу за штангой, пять обратно в каркас — бурение идет. В свой срок наступит и зарплата, и аванс, и, если перевыполнят план проходки, премия. Зверям и птицам легче — везде тебе и стол и дом, запасай жир на зиму.
Такую работу, как сейчас, Дуня любил: дышится вольно, думается легко. Сквозь шум стал доноситься хор голосов: «Пам, пам-тарам! Давай носи!» Мужчинам подпевали женщины, тонко, тоже негромко: «Не спеши, тарарам!» Когда Дуня долго ехал в поезде, то в стуке колес начинал слышать такие же голоса. Это означало, что он дремал, даже если глаза открыты. Плохо, что Дуня не курил. В самый раз засмолить папироску, чтобы встряхнуться.
Кольцову, видать, тоже захотелось немного освежиться. Он перекинул рычаг стопора и сказал:
— Пойти перекусить…
Кивнул головой в сторону насоса, закачивающего бетонитовый раствор:
— Выключи пока. Чего тратить.
При перерыве на обед бурение обычно останавливали. Но когда геолог пристально рассматривал керны и качал головой, агрегат не отключали даже для профилактического ремонта. Это называлось «аварийная ситуация», потому что буровой снаряд шел сквозь валунно-галечные отложения и стенки скважины осыпались. Сегодня геолог за кернами приедет только к вечеру…
— Скоро нижний горизонт, здесь валунов нету, — словно угадал Дунины мысли Кольцов. — Спокойно пойдет до самого слоя. Я-то знаю.
Они вошли в тепляк-кухню и принялись греметь, чтобы повариха Надя проснулась. Она будто и не спала, тут же вынырнула из-за своей загородки, зевая и почесываясь.
— Чегой-то рано. Так не прокормлю!
— Жрать неси, — скомандовал Кольцов. — За свои едим. — И добавил, посмеиваясь: — Ох, молодой я метал, только за ушами хруст! Когда чего было метать, конечно…
— Утка с утра осталась, подавать?
— Подавай, еще настреляем! — сказал Дуня и поглядел на Кольцова.
Тот пробурчал что-то. Но сегодня не стал укорять за пустую трату патронов. Сам Дуня не имел ружья, только самодельный охотничий нож из лопаты. Когда Кольцов разрешил взять ружье, он доставал нож из тумбочки и вешал на пояс. Ручей, на котором велась разведка водоносного слоя почвы, назывался Правая Козлинка, и Кольцов говорил: «Козлов боишься? Их здесь нет давно! Да и промажешь!» Ничего, стрелять Дуня научится. Здесь важна тренировка.
После еды повариха убрала со стола, погремела крышками исходящих паром кастрюль на плите и ушла за перегородку. На вахте всем работать много приходилось. Повариха Надя кормила их через каждые шесть часов и спала урывками.
Сытый Кольцов подобрел. Он ковырял пальцем в желтых зубах и рассказывал, время от времени сплевывая:
— В молодости организм работает на будущее, мол, все потом. Вот и запасает жирок. А сейчас много есть ни к чему. Опять, — он обтер пальцы о штаны, — к женщинам уже не так. Молодым был, вроде тебя, тоже ни черта не понимал. Жениться — ну, все, конец света!
