– Проваливай отсюда, чтоб духу твоего здесь не было! Из-за тебя здесь одни неприятности. Тебе надо денег? Денег тебе надо? – Он сунул ему в руку несколько монеток. – А теперь давай, вали отсюда да поскорее!
Ксавье зажал деньги в ладони, но «проваливать» никуда не стал. Начальник приказал остальным браться за работу.
– А ты, – сказал он Лазарю, ткнув молодого бригадира в грудь грозящим пальцем, – еще раз такое вытворишь, и Клиника с принудительным отдыхом тебе обеспечена, картина тебе ясна? Поняли
мы, надеюсь, друг друга?
Философ предложил Ксавье сходить к врачу. Подручный отказался. Рабочие не спеша снова принимались за работу; Ксавье все еще не мог различать цвета. Ребра и левая рука сильно болели. Несмотря на это, он попытался поднять молоток, чтобы внести свою лепту в общее дело, но спину пронзила настолько острая боль, что он чуть не лишился остатка той малой толики сознания, которое в нем еще теплилось. Безмолвные Пески настаивал на том, чтобы отправить его в клинику, но подручный снова решительно отказался. Прораб приказал старику оставить парнишку в покое и идти работать, следуя примеру остальных. Но Философ все равно спросил Ксавье:
– Почему бы тебе не вернуться обратно в Венгрию? Я так понял из того, что ты мне говорил, у тебя там сестра, которая тебя любит, и ты ее тоже любишь. Возвращайся к ней, и живите себе там с ней вместе.
Ксавье нашел в себе силы пробормотать:
– Завтра увидимся, – пытаясь пошевелить обессилившими пальцами.
Он ушел со строительной площадки чуть живой, но ушел он оттуда подручным. По дороге Ксавье наткнулся на группу бездомных, которые не посмели сделать ему ничего дурного. Он хотел было им улыбнуться, но челюсть его так болела, что все лицо исказила гримаса боли. Какая-то сволочь бросила в него ком земли и попала прямо в глаз. А под рубашкой Ксавье от планок его собственной конструкции остались только воспоминания.
Глава 5
Если не вдаваться в детали, Пегги дважды согласилась пройтись с этим парнем. Точнее говоря, полтора раза. Он часто попадался ей на глаза в ее квартале. Одевался он как-то странно. Куртка была ему тесновата, но он всегда застегивал ее на все пуговицы; из-под куртки торчал жесткий воротничок, какие носили в начале века, а на голове у него красовался котелок. При ходьбе, казалось, он не сгибает ноги и заставляет себя двигаться через силу. Она подумала, что с деньгами у него, должно быть, туго. Манеры у него были какие-то нерешительные, но вместе с тем грубые, надменные, можно сказать, даже злые, как будто он страдал от постоянных унижений. Или запах у него изо рта был такой, какой он сам не переносил. Но глаза его казались ей замечательными. Он так часто встречался ей, что Пегги даже пришла в голову мысль о том, что он ее преследует. Но он вроде как не обращал на нее никакого внимания.
Она ведь и с другими людьми постоянно сталкивается. Должно быть, он работает где-нибудь по соседству. Она представила его себе скромным чиновником, который марал бумагу, принужденный к этому силой обстоятельств. Но вместе с тем он был неизменно предан какой-то мечте, крепко угнездившейся в его сознании.
Как-то днем, стоя на тротуаре перед салоном красоты – был небольшой перерыв, и она курила там с одной из подружек, – Пегги увидела его в витрине аптеки на другой стороне улицы. Она обратила внимание на то, что он пристально на нее смотрит. Пегги сказала себе: «Ну и что здесь такого? Это лицо мое, наверное, показалось ему знакомым, вот он и думает, где мог меня видеть. Надо же, какие у него красивые глаза, я взгляд гордый и неподкупный».
Она улыбнулась ему, как, бывает, улыбаются незнакомому прохожему. Улыбка осталось безответной. Но к концу смены, то есть около девяти вечера, она заметила, что парень стоял на том же месте, за той же витриной и в той же позе, причем он поднял голову с таким видом, как будто ждал именно ее. К счастью, в тот вечер она поехала домой на такси вместе с хозяйкой.
На протяжении следующих двух недель то же самое повторялось четыре или пять раз. Это было настолько очевидно, что в конце концов даже подруги по работе стали спрашивать Пегги, что за парень маячит за аптечной витриной, поскольку было ясно, что его интересовала только она, – он с нее глаз не спускал. Другие девушки, как обычно, по этому поводу над ней постоянно подтрунивали. Пегги это очень раздражало, и она обычно тут же гасила только что прикуренную сигарету. В последний раз перед тем, как вернуться в парикмахерскую, она сурово и пристально посмотрела на парня. Глаз он в сторону не отвел. Как будто смотрел на нее, оставаясь невидимым. И частенько по вечерам, когда дневные труды были завершены – она никогда не знала об этом заранее, – он так там и стоял. Сначала хозяйка предложила Пегги решить вопрос очень просто – она каждый вечер будет увозить ее с собой на такси. А иногда они даже могли бы посидеть вечерком где-нибудь в кафе и расслабиться, что им мешает? Почему бы и нет? Это стало у них своего рода традицией. Хозяйка слушала ее со спокойной улыбкой, в которой не было и тени начальственной снисходительности. Польщенная тем интересом, который ее скромная персона вызывает у птицы такого высокого полета, как ее хозяйка, Пегги раскрывала ей свою душу. И никто по этому поводу не шушукался, не болтал, что она хозяйкина любимица.
В конце концов, в пятницу вечером, после изматывающего однообразия беспрерывной дневной работы, она решила, что сыта по горло, и сказала хозяйке:
– Подождите меня, пожалуйста, минуточку. Она решила уладить это дело без дальнейших проволочек – раз и навсегда. Пегги твердым шагом направилась к аптеке. Молодой человек увидел, что она переходит улицу, и поджал хвост, как побитая собака. Когда Пегги вошла в дверь и преодолела несколько ступенек, в аптеке его уже не было. Парень дал деру через черный ход. Пегги вернулась к хозяйке. У входа в парикмахерскую их уже поджидало такси; хозяйка собралась было открыть ей дверь, но Пегги отказалась ехать, сославшись на то, что ей хочется вечером подышать свежим воздухом и прогуляться. Выражение хозяйкиного лица изменилось, огорчение ее было заметным до странности. Но она тут же взяла себя в руки.
– Ты уверена в этом? – спросила она. – Не боишься, что этот ненормальный вернется?
Пегги устало провела рукой по волосам.
– Я хотела бы побыть на воздухе. Мне станет легче, если я дойду до дома пешком.
Хозяйка натянуто улыбнулась, потом села в машину и уехала – ни здравствуйте вам, ни до свидания. Пегги резво направилась к дому. Если она так будет идти всю дорогу, за полчаса дойдет. Было ветрено, полы ее плаща развевались, как крылья, мешая идти. Ей пришлось завязать пояс, хоть делать это она не любила. С завязанным поясом фигура ее казалась мешковатой. Она шла, сердито глядя себе под ноги. В конце концов Пегги дошла до дома, распахнула парадную дверь и… даже вздрогнула от неожиданности и удивления. Тот самый парень поджидал ее, держа одну руку за спиной. Она быстро огляделась – по улице шли пешеходы. Решила, что бояться ей нечего. Парень сделал шаг в ее сторону и пробормотал что-то нечленораздельное. Она попросила его повторить, но он только смотрел на нее и хлопал своими ресницами, закованный, как в броню, в кургузую куртку и рубашку с жестким воротничком. Тем не менее в итоге он все-таки повторил сказанное, но и на этот раз она разобрала только последние его слова: «… и ты будешь последней».
Пробормотав это, он вынул из-за спины руку. В ней был букет цветов. Пегги – женщина. Сосулька в душе ее растаяла. Теперь он уже не был назойливой мухой, которая липла к ней две недели кряду, смешным недотепой в своем дурацком котелке, который, казалось, вот-вот свалится у него с головы. Он был бедным застенчивым малым, подарившим ей цветы, потратив на них, должно быть, свои последние гроши.
– Я подумал, – сказал он, – может быть, мы бы могли… – он не докончил фразу.
– Могли бы что? – мягко спросила Пегги.
