Владимир Козлов
Попс
Над кроватью Джея — портрет Че Гевары, рядом — красно-желто-зеленый флаг растаманов, фотографии Джелло Биафры, Ноама Чомского, Ральфа Нейдера и прочих «левых», про которых я ни разу не слышал, пока не попал в Америку и не поселился в комнате с Джеем.
Джей достает из шкафа банку от кофе, открывает, высыпает на бумажку «траву», сворачивает косяк. «Траву» выращивают его друзья — они снимают большой старый дом рядом с кампусом колледжа.
Джей поджигает косяк зажигалкой. Он затягивается, передает косяк мне.
За окном — зелень деревьев, красная стена соседней общаги и далекие горы. Из колонок звучит «Dead Kennedys», песня «Too Drunk To Fuck» — «Слишком пьян, чтобы трахаться».
Я затягиваюсь, отдаю косяк Джею. Он спрашивает:
— Когда ты летишь домой? Ты говорил уже, вроде, но я забыл…
— Послезавтра.
— А я уеду в понедельник. Останусь на уикенд. На церемонию, конечно, не пойду — я ни мантию, ни шапку не заказывал. Можешь представить меня в шапке и мантии, на этой тупой выпускной церемонии?
— Нет, не могу.
— Это придумано для идиотов, а большинство людей и есть идиоты. Вся жизнь у них расписана заранее. В колледже надо бухать, трахаться, курить «траву», но при этом еще и учиться, чтобы не выгнали. Потом получить диплом, напялить шапку и мантию — пусть полюбуется родня из Айовы, такая же тупая. Потом — найти работу, просиживать штаны, делать карьеру, получать повышения. Скука, короче…
Я киваю. Джей затягивается, отдает мне косяк, продолжает:
— А мы устроим нормальную радикальную «парти» у Дэна: упьемся текилой под правильную музыку. «Dead Kennedys», «Conflict», «Crass». Оставайся и ты, потусуешься…
— Не могу. Билет уже куплен.
— Ладно, забудь. А вообще, домой хочешь? Не надоело здесь за три месяца? Или понравилось?
— Так…
— Говори, что думаешь. Мне не нужна эта жвачка, про то, как здесь все хорошо. Америка — страна идиотов во главе с тупоумным уродом. Надеюсь, что на второй срок его не выберут — хватит сраному ковбою рулить страной. А может, и выберут. Потому что большинство — кретины.
— Наверно.
— Не бойся, скажи мне, что думаешь. Я тебе объяснял свои взгляды сто раз. Надеюсь, когда-нибудь эта система взорвется…
— И что это будет? Революция?
— Может быть, революция. Может быть, все сгниет изнутри. Неважно.
Джей забирает косяк. Меня начинает вставлять.
— Трава ничего. Ты в Москве часто куришь траву?
— Нет, нечасто. Я не то, чтобы очень любитель…
— Да, в России — главное водка… Шучу. Знаю, это — стереотип…
— В общем, да, стереотип… Но это правда.
Джей кидает окурок в окно, глядит на часы.
— Еще только одиннадцать. Поехали в бар?
— Поехали. А кто поведет?
— Я.
— А не боишься водить под кайфом?
— А я разве когда-нибудь не под кайфом?
Джей хохочет, я тоже.
Машину обгоняет джип «Рэнглер», в нем сидят человек десять. Чувак в красной футболке висит на подножке, что-то орет нам. Я его не понимаю. Джей вертит руль, глядя перед собой. Поначалу мне было страшно, а теперь уже все равно.
Бармен льет пиво в бокал Джея. Я отпиваю из своего. В баре — море народу: бородатые мужики в коже и джинсах, студенты в кофтах с эмблемой колледжа, тетки в джинсах-бананах, как в фильмах про восьмидесятые. По телевизору идет без звука американский футбол. Играет музыка кантри.
Мы чокаемся, делаем по глотку. Джей отставляет бокал.
— Алекс, есть для тебя идея.
— Я слушаю…
— Организуй панк-группу в Москве…
— Нафига?
— Ты говорил, что тебе скучно жить, что хотел бы чем-нибудь заниматься…
— Я не умею играть…
— Херня. Научишься. Это не джаз и не классика. Панк-рок может играть каждый. Главное, чтобы было, что сказать людям.
— Думаешь, у меня есть, что сказать?
— Есть, конечно. Хотя бы, «пошли вы на хуй, уроды!»
Мы хохочем.
— Нет, правда. Я не шучу. Поедем завтра в «пон-шоп» и купим тебе гитару. Я ее подарю тебе. Это будет мой вклад в глобальное продвижение панка.
Людей в баре стало поменьше. В углу два старика играют в «дартс». Элис сидит на коленях у Джея, Джун положила мне голову на плечо. Джей говорил, что в прошлом семестре он и Элис вместе учили «Феминизм и политику». Он часто называет себя феминистом.
Джун спрашивает:
— Алекс, ты тоже изучал экономику, как и Джей? И ты тоже марксист?
— Нет, я изучал электронные технологии. Я не знаю, почему меня к нему поселили. Наверное, по ошибке.
— Как это, по ошибке? Специально, чтобы он из тебя сделал марксиста. У него получилось?
— Не знаю. Со стороны виднее.
— Какой еще марксизм? — Элис поворачивается к нам. — Сейчас две тысячи четвертый год. Какой может быть марксизм в две тысячи четвертом году?
— Очень даже нормальный, — говорит Джей. — Выпьем еще по пиву? Сейчас объявят последний заказ.
Я и Джей ждем на улице. Два чувака ссут на стену бара. Мимо проезжают набитые до отказа машины. Из окон высовываются чуваки и девчонки, что-то орут.
— Алекс, ты видел, куда делись бабы?
— Нет, не видел. По-моему, в туалет…
— А, по-моему, они просто нас кинули.
— Нет, давай подождем…
— Нечего ждать. Они давно отвалили. Поехали в «ликер-стор», возьмем еще пива…
Джей держит одной рукой руль, другой — банку «Миллера». Он резко тормозит. Машину заносит, задние колеса съезжают с асфальта.
— Знаешь, что я подумал? Надо поставить нормальную музыку.
Джей допивает пиво, бросает банку в окно, наклоняется к бардачку, упершись мне локтем в живот. Он роется в бардачке. На пол летят чеки, рекламные флаеры, жвачки с налипшим мусором, сломанные сигареты. Джей находит кассету, вставляет в магнитофон, жмет на «play». Играет что-то быстрое и жесткое. Я не разбираю ни слова, но мне наплевать.
— Группа называется «Minor Threat». Они распались лет двадцать назад. Это — старая запись. Как тебе?
— Супер.
— Отлично.
Джей заводит машину.
Я и Джей лежим на полу в нашей комнате, докуриваем косяк. К потолку прилеплен постер «Rock Against Bush» — «Рок против Буша». На нем идиот-президент зажимает уши.
— …Революция случится обязательно, — говорит Джей. — Может быть, даже сначала в России. Потому что у вас это было однажды и потому что у вас сейчас самый дикий, самый ублюдочный капитализм…
Я вырубаюсь.
* * *
Дождь. К стеклу прилипают зеленые листья. За Каширкой — деревянные будки строй-рынка и серые коробки домов. По шоссе, одна за другой, едут две фуры «Лиггет-Дукат». С автозаправки выезжает черная «Волга».
Я втыкаю шнур в музыкальный центр, другой конец — в гитару «Fender». Джей выполнил обещание и купил мне ее в «пон-шопе» — комиссионке — за две сотни баксов. Я и не пытался за нее заплатить: у меня оставалось долларов десять.
Настраиваю вторую струну, прижимая ее на пятом ладу. Настраивать научил меня Ант, а заодно показал десяток аккордов. Это было лет пять назад. Я приходил к Анту и бренчал на его гитаре — покрашенной в черной цвет и облепленной картинками. Ант много лет пишет стихи и песни, но никому не показывает и не играет. Он говорит, что все делает для себя, и не хер лезть в душу поэту.
Мы учились с ним в одном классе, потом Ант поступил в иняз, вылетел после сессии, через год поступил в педуниверситет, но и оттуда ушел почти сразу. Сейчас он нигде не работает и не учится, от армии отмазали родители. Знакомые говорили, что Ант «торчит», но правда это или нет, я не знаю. В последний год я с ним виделся редко.
Я смотрю на свое отражение в зеркале «шкафа-купе»: чувак бренчит на гитаре, можно подумать, что что-то умеет. Но это всего два аккорда — «е-эм»-«дэ-эм», — остальных я не помню.
Звонок в дверь. Вернулась с работы мама. Я снимаю гитару, прислоняю к дивану, иду открывать.
* * *
Я и Настя сидим в «Баскин-Робинсе» на Белорусской. За соседним столом — семья: мать, отец и ребенок. Ребенку лет пять, щеки вымазаны шоколадным мороженым.
Настя не спеша ест свои три шарика — манго, шоколад и кофе. У меня — апельсин, ананас и йогурт.
— Ты изменился, — говорит Настя. — Но я пока не поняла, в чем конкретно. Позавчера, когда ты только приехал, я ничего особого не заметила. Может, потому что соскучилась… А ты скучал по мне там, на стажировке?
— Да, скучал. Я уже говорил тебе.
— А как тебе американские девушки? Что, ни одна не понравилась?
— Я с ними почти не общался. Там все сами по себе. Американцы тусуются со своими, китайцы — со своими, русские — тоже. Но русских вообще там не любят.
— За что? Из-за глобальной политики?
— Нет, не из-за этого. Мне Джей говорил — сосед по комнате, — что русские больше всех мухлюют, списывают на экзаменах. А там у них это не принято, их с детства учили, что нельзя мухлевать. А потом приезжают всякие русские… Кстати, они зовут русскими всех, кто из бывшего СССР.
