повеселиться в обществе молодых людей. Чувствуя себя крайне неловко, Мария-Луиза с натянутой улыбкой кивала и незаметно поглядывала по сторонам — не хватало еще, чтобы ее увидели в столь нежелательной компании. В дверях она заметила Сюзанну, которая с кем-то оживленно беседовала и громко смеялась. Мария-Луиза воспользовалась возможностью улизнуть к кузине, оставив Луи наедине с назойливой гостьей. Участники шествия образовали небольшой кружок во главе с герцогиней де Бизачча. Сюзанна, не переставая болтать со своими новыми подругами, обернулась. Зашелестели платья, и кузины внезапно оказались лицом к лицу. С той отстраненной, слегка наигранной непринужденностью, которую она превратила в защиту, Сюзанна воскликнула:
— Дорогая, как я рада тебя видеть! Прелестный костюм, — сказала она, клюнув кузину в щеку.
А затем, грациозно повернувшись к своему небольшому кругу, продолжила тоном скорее церемонным, чем сердечным:
— Дамы, позвольте представить вам маркизу де Шасслу-Лоба.
На лицах дам, окружавших Сюзанну, заиграли насмешливые улыбки. Некоторые из них, более лицемерные, чем остальные, одарили ее снисходительно-благосклонным взглядом. Сердце Марии-Луизы сжалось от обиды. Она не знала, что причиняет ей больше страданий — смех, который она вызвала у знатных друзей Сюзанны, или тот факт, что кузина предпочла не упоминать об их родстве. В порыве бунтарства уязвленная Мария-Луиза решила заставить ее заплатить за излишнюю осторожность:
— Кузина, вы были просто великолепны! По-моему, все смотрели только на вас!
— О, а я и не знала, что вы родственницы, — оживилась герцогиня Бизачча, предвкушая нежданное развлечение.
— Придет время, и вы все узнаете, дорогая, — прервала ее Сюзанна. — Пойдемте же в бальный зал — слышите, играет оркестр?
Компания удалилась, не удостоив Марию-Луизу ни словом, ни взглядом. Оставшись в одиночестве посреди такого веселого собрания, она, краснея, вернулась к мужу, которого обнаружила возле буфета — он все еще разговаривал с мадам Розенбаум. От стыда за себя, она разозлилась и на мужа, неспособного избавиться от нежелательной компании.
— Идемте, мой друг, нам пора.
— Ну что вы, Мария-Луиза, бал же только начался! Вам нездоровится? — встревожился он.
— Я очень устала. Пожалуйста, давайте уедем. Я не могу больше здесь оставаться.
Не дожидаясь согласия мужа, Мария-Луиза прошла через комнату и вышла в сад. Ей был нужен свежий, чистый воздух.
13
Вернувшись домой, Луи погрузился в чтение газеты, в то время как Мария-Луиза в своей комнате раздраженно стирала один за другим следы сорванного праздника. Она не могла не задаваться вопросом, какое впечатление производит на окружающих. Стоило ли вообще играть в игру тех, кто осуждает, высмеивает, обобщает, критикует или просто-напросто заблуждается?
Стоя перед туалетным столиком, она внимательно себя рассматривала — лицо, волосы, глаза, нос, грудь, бедра. Кто она? У нее возникло чувство, что она сама себе чужая. В этом мире для нее не находилось места, и, несмотря на мнимые проявления радушия, ей никто не был по-настоящему рад. Мария-Луиза разрывалась между несколькими «я», которые, похоже, было невозможно объединить. Она позаимствовала стиль одежды, вкусы и манеру речи из чужого мира. Это было подражание — и она оказалась отличной ученицей. Но она видела, что этого недостаточно и никогда не будет достаточно. Ей удалось заключить этот вожделенный брак. Она примерила личину католической аристократки, но оказалась не способна насладиться престижем и авторитетом, которые обыкновенно сопутствовали этому статусу. Ей хотелось затеряться на заднем плане, раствориться в этом океане притворства. Общество превратило ее в лицемерку, разодетую марионетку в комедии, которая разыгрывается каждый день. В ней укоренилось невыносимое чувство, что другие чем-то выше ее. По сравнению с окружающими она чувствовала себя скучной, невзрачной, ничтожной. У них было то, чего не было у нее, то, что она тщетно пыталась обрести, — уверенность, своего рода право на существование, данное рождением. Жизнь ее унизила, поэтому ею руководила одна мысль, один инстинкт — вырваться из этого унизительного положения. Она готова была отдать все, лишь бы избавиться от стыда за то, что она не такая, как все. За то, что она еврейка.
В том театре, где спектакль разыгрывает сама жизнь, лучшие места всегда занимают самые худшие люди. Все те, кто с рождения оказался на вершине, всегда будут видеть в ней выскочку. В их глазах она оставалась незваной гостьей, с несмываемым родовым пятном. Ее присутствие воспринималось как нечто предосудительное, будто она бросала вызов общественным устоям одним своим существованием. Когда она входила в салоны частных особняков, ее окружало ледяное молчание. «Деньги их не меняют», — шептались люди — достаточно громко, чтобы она услышала. Не в глаза, нет, — только шепот, сплетни за спиной и улыбки, в которых читалась угроза. Пряча лица за веерами, богатые вдовы напускали на себя оскорбленный вид. Их возмущало еврейское бесстыдство. Все указывало на то, что она оставалась для них семиткой, хоть и принявшей христианство. Той, что заняла место их сестры или кузины без гроша в кармане. Это было оскорблением их звания и сословия.
14
Я отыскал несколько гравюр и газетных вырезок, посвященных балу у Шабрилланов, — сегодня великолепие этого вечера трудно себе представить. Глядя на эти выцветшие изображения, я вспомнил фотографию из детства. Фотографию, украденную у седой старушки, в которую превратилась Мария-Луиза. Теперь я знал о ней немного больше, но личность той женщины, что стояла рядом с ней, мне еще предстояло выяснить. Я знал лишь имя: Анни. Но кто она? Не сестра, не кузина. Как узнать, где была сделана эта фотография?
В результате предпринятых поисков я все-таки сумел обнаружить, что за таинственное место послужило фоном для этой старой фотографии. В 1906 году баронесса де Ланглад купила замок в Кютсе, маленькой деревушке на границе департамента Уазы. Это поместье XVII века, состоящее из главного здания с двумя флигелями по бокам, покрытое сланцем и окруженное рвом, сразу же очаровало Люси. Во время Первой мировой войны здание стало вспомогательным военным госпиталем и было захвачено немцами после ожесточенных боев: многие французские пациенты погибли от рук вражеских солдат. В результате бомбардировок и пожаров замок превратился в открытые всем ветрам руины на фоне пустынного ландшафта. Насколько хватало глаз простирались поля черной земли, напоминавшие о кровопролитных сражениях. Кладбище под открытым небом — так подумала Люси, когда спустя несколько недель после окончания войны остановилась перед мостом через высохший ров.
Представляю, как морозной зимой 1919 года она шла к развалинам, где остались лишь почерневшие от огня стены. В большой гостиной — осколки обрушившейся люстры. Над камином — большое позолоченное зеркало, расплавившееся в пожаре. В углу — остов обугленного дивана. Что же делать? Пройдет много времени, прежде чем можно будет получить компенсацию за нанесенный войной ущерб. Восстановительные работы займут
