— Роза ничего не понимала в лошадях, — сказал Пол.
— О чем ты говоришь?! Прекрасно она в них понимала. Циркачи учили ее ездить верхом.
Пол сел за письменный стол. Болтовня этой бабы действовала ему на нервы.
— Какие еще циркачи? — устало спросил он.
— Роза в тринадцать лет убежала из дому и прилепилась к бродячему цирку. Странно, что она про это тебе не рассказывала.
Полу хотелось ее оборвать. Мысль о том, что его жена придумывала всякую чушь, чтобы развлечь проститутку, вызывала у него почти такое же отвращение, как молочно-белые икры женщины. Неужели она знала о Розе больше, чем он? Она уловила его раздражение и пошла наверх.
— Почему она это сделала? — донеслось до Пола ее бормотание. — В воскресенье в Отейле разыгрывали Большой приз.
Перед Полом возник молодой человек в куртке шинельного сукна. Пол сразу признал в нем американца — по самолетной сумке, по тому, что тот не заговорил первым и ждал, чтобы к нему обратились, по затравленному взгляду, так хорошо знакомому Полу.
— Хотите снять номер? — по-французски, назло парню, спросил Пол.
— Да. Я из Дюссельдорфа. Очень уж долгая там зима.
Все они говорили одно и то же. Дешевое представление, которое разыгрывали сбежавшие из армии дезертиры, оставляло жалкое впечатление, но они исправно платили за комнату — скорее по привычке, чем из необходимости.
— Вот вы и уехали не сказавшись? — спросил Пол.
Американец утвердительно кивнул:
— Кстати, о паспорте. Я получу его через пару дней.
Пол снял с вешалки ключ и пошел наверх. Он открыл комнату рядом с той, где до похорон предстояло покоиться Розе; молодой человек бросил сумку на кровать, обернулся и с признательностью глянул на Пола.
— Что до денег, — сказал он, — то не знаю, когда смогу заплатить.
Пол молча на него посмотрел. Деньги его уже не интересовали, но равным образом не интересовала и роль доброго дядюшки. Он захлопнул дверь, оставив за ней молодого дезертира, и пошел к лестнице.
Глава десятая
Красивая девушка, плакавшая на авеню Джона Кеннеди, могла бы привлечь к себе и больше внимания. Один за другим вспыхивали уличные фонари, но их бледные огни терялись в слепящем пламени автомобильных фар — машины шли бампер в бампер, ревели, упорно стараясь вырваться из общего потока, им не было дела до пешеходов, робко теснившихся на тротуарах. Встречные мужчины первым делом смотрели на ноги девушки, потом на грудь, а когда добирались до лица и замечали слезы, Жанна уже терялась в толпе.
Она отерла глаза рукавом, внезапно решилась и свернула в первый попавшийся бар, окунувшись в сияние ламп дневного света и шашлычный чад. Быстро пройдя сквозь галдевшие ряды продавщиц и мелких служащих, она направилась к телефонной кабине в самом конце помещения.
Порывшись в кошельке, она извлекла жетон, опустила в щель и набрала номер Тома. Он сразу ответил, но у Жанны перехватило горло. Молчание на другом конце провода взбесило Тома, он стал ругаться.
— Так я и знала, — наконец сказала она, — ты сразу начинаешь грубить… Послушай, мне нужно с тобой поговорить, а объяснять нету времени… Я в Пасси… нет, не по телефону… Встретимся в метро…
Она снова расплакалась и повесила трубку. Всем от нее что-то нужно, ей некогда отдохнуть, негде приткнуться. Ею пользуются как вещью; от чего-то ей придется отказаться. Она подумала про Тома, как он со своей камерой проникает в самые потаенные уголки ее жизни. Вот уж этому, конечно, пора положить конец.
Она вышла из brasserie[13], торопливо вернулась на станцию метро, спустилась на платформу; Том должен был прибыть на соседнюю, через путь. Она ждала, глубоко засунув руки в карманы пальто, провожая взглядом ярко-красные поезда, и думала о Поле; слезы высохли; ее раздирали противоречивые чувства.
Том стоял на противоположной платформе и в упор смотрел на Жанну.
— Что ты там делаешь? — спросил он.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Он направился к лестнице, но Жанна его остановила.
— Не ходи! — крикнула она. — Стой где стоишь.
Том был раздражен и одновременно сбит с толку. Он окинул взглядом платформу и лишь затем спросил:
— Почему ты не захотела поговорить по телефону? Почему именно здесь?
«Потому что здесь тебе до меня не дотянуться», — хотелось сказать Жанне. Здесь ей ничего не грозило, хотя бы в эту минуту.
— Найди себе другую, — заявила она.
— Для чего?
— Для своей картины.
Тома как током прошило.
— Почему?
— Потому что ты используешь меня в своих интересах, — сказала она. — Потому что заставляешь делать то, чего я никогда не делала. Потому что отнимаешь у меня время… — эти упреки она давно хотела бросить Тому в лицо, но не могла, и снова заплакала от усталости и чувства бессилия, — и потому что мне приходится делать все, что придет тебе в голову. С фильмом покончено, ясно?
Том в замешательстве простер к ней руки. Подкатил поезд, скрыв их друг от друга, и Жанна поняла, что это конец: поезд отойдет, унося с собой Тома, и все ее проблемы разрешатся сами собой. Она благодарила судьбу, что нет времени ни радоваться, ни мучиться. Все просто-напросто завершилось.
Поезд ушел. Тома не было.
Она повернулась — он стоял у нее за спиной.
— Хватит меня насиловать! — завизжала она.
Они сцепились, как остервенелые коты. Он неловко стукнул ее кулаком, но удар скользнул по плечу, не причинив боли. Она в ярости с размаху хлестнула его сумочкой. Их потасовка напоминала бузотерство детишек в песочнице. Они беспорядочно молотили воздух руками, ругались, наконец выдохлись и упали друг другу в объятия.
Глава одиннадцатая
Алжирец, похоже, не знал отдыха. Прерывистые мелодии, которые он извлекал из своего саксофона, напоминали Полу муки живого существа, загипнотизированного собственным плачем. Пол вытянулся на кушетке в своей комнате так, чтобы видеть в холле конторку и лампу, горевшую вполнакала. Ядовито-зеленый неоновый круг рекламы «Рикар» на противоположной стороне улицы как бы замыкал собою самый дальний предел его мирка. Пол задремал.
Он проснулся разом, ощутив у себя на груди чью-то руку. В полумраке он различил массивный силуэт тещи; кутаясь в шаль, она примостилась на краешке кресла.
— Эта музыка мне спать не дает, — пожаловалась она.
На миг Полу привиделось, что это Роза, — похожий голос и такое же прикосновение.
— Я пришел в эту гостиницу на одну ночь, — как во сне произнес Пол, — а застрял на пять лет.
— Когда мы с отцом содержали эту гостиницу, народ приходил сюда спать.
В ее голосе не было укора, но Пол знал, что она его осуждает.
— А теперь чем тут только не занимаются, — заметил он чуть ли не с гордостью. — Скрываются, принимают наркотики, играют на инструментах…
Ее рука давила ему на грудь нестерпимым грузом. Одна мысль о человеческой плоти, стиснутой в этих убогих стенах, — его ли, ее или постояльцев — вызывала у него отвращение. В ее жесте он уловил нечто помимо утешения.
— Уберите руку, — попросил он.
Но ей казалось, что она постигает его одиночество. В конце концов, он был Розе мужем, и ее долг — облегчить ему боль. Прикосновение к нему успокаивало и ее тоже. Она чувствовала, что Роза выбрала в мужья того, кого считала настоящим мужчиной.
— Ты не одинок, Пол, — шепнула она, ощущая под пальцами его широкую грудную клетку. — Я рядом.
Он осторожно приподнял ее руку и стал разглядывать; она испытала прилив благодарности. Потом поднес руку ко рту и внезапно, со звериной сноровкой, цапнул зубами.
Матушка охнула и, схватившись за кресло, попыталась от него отодвинуться. Укушенную руку она прижимала к груди.
— Ты сумасшедший! — крикнула она. — Теперь я начинаю понимать… — и осеклась.
Пол знал, что она хотела сказать: что это он довел Розу до самоубийства. Он не возражал выступить и в этой роли: она была ничуть не нелепей, чем его нынешнее амплуа — овдовевшего мужа, тайного любовника, управляющего гостиницей.
Он вскочил с кушетки.
— Хотите — покончу с этой музыкой? — спросил он и пошел через комнату к электрощитку. — Прекрасно, сейчас они у меня заткнутся.
— Что ты задумал, Пол? — со страхом спросила она.
— В чем дело, Матушка, вы что, боитесь? — спросил он, переходя на английский; он говорил захлебываясь, с презрением. — Не волнуйтесь, бояться вам нечего. Ничего не стоит заставить их перетрусить.
Он выключил рубильник, и дом погрузился во мрак. Она охнула и вцепилась в кресло. Пол надвинулся на нее.
— Хотите знать, чего они боятся? — спросил он громким голосом. — Так я вам скажу. Представьте себе, темноты, вот чего.
Он грубо схватил ее за руку и вывел в холл.
— Идемте, Матушка, познакомлю вас с моими приятелями.
— Свет, — сказала она, — свет включи!
Он потащил ее к лестнице. Саксофон захлебнулся и смолк. На верхних этажах захлопали двери, зашаркали подошвы, послышалась приглушенная разноязыкая речь.
