личное дело.
***
Крист никогда особенно не понимал людей и поэтому попадал в неловкие и глупые ситуации. Например, он довольно быстро выучил, что спрашивать людей про что-то, связанное с сексом, неприлично. Но долго не понимал, где граница между сексом и не-сексом у людей проходит. Потому что, понятное дело, у ящеров всё иначе. Кстати, ещё одно: Крист, как и все прочие ящеры, себя привык называть человеком, а людей — двуногими. Что тоже довольно неловко.
И дальше: поцелуи у людей большей частью связаны с сексом, но не всегда; прикосновения допустимы только в каких-то специальных условиях, иначе будут считаться сексуальными и оскорбительными; интересоваться чьей-то жизнью до определенного момента вежливо, а потом — неловко.
Но до Стафена Крист не особенно-то своим непониманием огорчался. Потому что сперва все двуногие были ему на одно лицо. А потом он получил диплом и первую в своей жизни работу. А к работе прилагалась штука, при которой ты свои мозги частично уступаешь напарнику, а он тебе свои. Совсем немного, но оттого не менее странно.
И Крист, конечно, подписал трудовой договор, а в приложении к нему — договор о временной ментальной связи начального уровня. Но почувствовал себя обманутым. Он читал про связь в книжках, связь означала всегда что-то хорошее. А для Криста связь оказалась дополнительными кошмарами по ночам — у напарника они тоже случались часто и неконтролируемо; и резкими одергиваниями громких мыслей Стафена. Ничего хорошего.
То есть нет, хорошее бывало тоже: стало легче успокоиться, если огорчен или напуган, ну и просто — ощущение не-одиночества. Но Кристу мало. Мало.
Ему мало платят за эту дурацкую работу, и книжки его обманули, ему не дали человека, которого Старикан, директор Сторм, называл, рассказывая про войну, “человеком-у-сердца”. Вроде как всем таких выдают. А Кристу — не выдали.
***
Втайне Стафену всё отвратительно.
Но — сам виноват.
У него звенит в ушах, в желудке что-то щемит, перед глазами мельтешат мушки. Он с трудом стоит. Лес, кажется, жрёт, не стесняясь.
Стафен трёт глаза, пытаясь сообразить, что происходит и — главное — что сделать, чтобы происходить перестало.
Стафен трёт и трёт глаза, но не особенно помогает.
Он вспоминает инструкцию, наиболее подходящую к случаю: вдыхает и выдыхает, пытаясь выровняться и успокоиться.
Но всё зря — и он блюёт аккурат рядом с мерзким яйцом.
Мерзкое яйцо продолжает пульсировать. Никуда не девается.
Стафен думает: нужно найти Криста. Жив ли? Именно здесь и сейчас Стафен напарника не чувствует вообще. Никакого обрыва связи не было, и Крист не умер — говорят, смерть напарника ну никак не пропустишь. Это такая маленькая смерть и большая боль.
— Крист! Ау-у-у! Крист!
Криста зовут Кристофером — но без фамилии, а только с номером. Номер у него тысяча пятьдесят шесть. Это значит, что он тысяча пятьдесят шестой вышедший из инкубатора Кристофер. А имя ему дали согласно журналу имён. Полное своё имя Крист не любит.
— Крист!
Яйцо пульсирует. И пульсирующей болью отдаёт в голове.
***
Есть те, кто не сумел пробить скорлупу. Такие есть всегда, такое случается и в тех гнёздах, где детей ждут.
Но чаще скорлупа остается нетронутой в интернатовских инкубаторах. Будто те, кто сидели в яйце долгий год, за это время окончательно убедились — там, снаружи, нет ничего хорошего.
Говорят, души невылупившихся уходят в призраки. Злые, завистливые духи леса: потопники, лешие и злокозненные гнездовые, которые подбрасывают в гнёзда и инкубаторы крыс и гусениц. Души тех, кто не родился, стремятся не дать родиться тем, кто этого хочет.
Крист сидит в яйце.
Он знает, что он однажды уже сидел вот так же, в желто-красном подрагивающем нутре, ничего особо не думал, а просто существовал в ожидании.
И вот он снова здесь. У него есть уже крылья, у него есть прошлое — но он снова яйце.
И он думает: а так ли мне нужно наружу?
***
Василь никогда не хотел быть начальником. Так вышло, что обычно остальные просто хотели быть начальниками ещё меньше. Это ведь как бывает: сгонят куда толпу. Неважно, кого: ящеры, люди — всё едино. И вот эта толпа галдит, ничего делать не хочет и не умеет, а кто-то вовсе отбился в сторону или где-то в уголке дрыхнет. А нужен какой-то результат от существования этой толпы. И Василь вертит башкой. И видит, что не будет у этой толпы результата.
Тогда Василь делает шаг вперед и начинает командовать. Для этого даже не обязательно кричать, достаточно просто каждому ткнуть пальцем и сказать, что делать. Никаких угроз. Никакого принуждения. Люди (и ящеры) обычно любят, когда непонятное становится понятным, а растерянность сменяется чётким алгоритмом действий. Василь поклоняется инструкциям. Инструкция — высшая форма человеческой мысли.
Но нет такой инструкции, как сделать так, чтобы люди под началом Василя никогда не гибли. Давненько никто в его нынешней конторе не погибал на рабочем месте. И… тяжеленько это. Ох, тяжело.
Эти-то, может, живы ещё. Но мало шансов, конечно. Обычно промоины и протечки с концами схлопываются. Так что — мало надежды. И Клара это тоже понимает, Клара в конторе работает с самого начала. Ещё лет пятьдесят назад это было совсем другое место со средней смертностью в три процента на каждые десять лет. И все, кто шли сюда работать, это понимали. Так что…
А хорошая пара, перспективная. Вернее, Стафен перспективный, в следующем году мог бы уже в начальники участка идти. Напарник его непонятен пока, ни рыба, ни мясо. Но тут уж всё от Стафена зависело. Как себя поведёт. Но могла быть очень перспективная связка, да.
Василь, конечно, и не такое переживал. Он помнит, что здесь было после революции.
Но вот если бы перспективная связка продемонстрировала свою перспективность прямо сейчас и выжила.
— Ну, — сказала Клара. — Тряхнём стариной?
В отличие от людей, ящеры внешне не стареют. И вообще растут всю свою долгую жизнь. И ведь никто не скажет, что Клара и Василь в один год родились. Только Клара на пенсию собралась, а Василю ещё пахать и пахать.
***
Лиза решила, что если тот симпатичный сантехник вернется живым (все сновали с такими лицами, будто сейчас в подъезд несут гроб), то она, пожалуй, даже пожертвует в фонд какой-нибудь помощи какую-нибудь сумму. А ещё возьмёт себя в руки и позовет сантехника в кафе. В конце концов, двадцать первый век на дворе, почему бы девушке не взять инициативу на себя.
***
Стафен
