Утром его разбудил бодрый голос Шруделя:
— Вставайте, граф.
— Меня ждут великие дела? — спросил Гриша, не в силах разлепить веки.
— Нет. Тебя ждет великий поджопник.
— За что это?
— Ты мне весь балкон заблевал.
Гриша приоткрыл один глаз и покосился на бетонный пол. Реальность соответствовала брошенному обвинению.
— Ладно, — уже более миролюбиво произнес Шрудель, — балкон — не квартира, раскладушка — не кровать, Баум — не еврей. Разберемся. Кофе, кстати, готов. Одеваться не предлагаю, так как вы вчера, монсиньор, заснули в одежде. Впрочем, как и я.
Гриша привстал, щурясь от солнца, бьющего прямо в лицо, и сполз с раскладушки, стараясь не вляпаться в собственную тошноту. Затем глянул с балкона на улицу — детская площадка была оккупирована шумными детьми. На доме напротив висел огромный красный транспарант с надписью «Решения Партии в жизнь!» и портретным профилем Ленина.
— Кстати, звонили из газеты, — донесся из гостиной (она же спальня, она же кабинет) голос Шруделя. — Твой материал пошел в номер. Поздравляю. В нашей газете это означает, что ты — полный бездарь и нам подходишь.
— Очень мило, — зевнув, сказал Гриша.
Оскорбление он пропустил мимо ушей, а вот то, что у него есть работа, было новостью отрадной.
— А жить пока можешь у меня. Только давай договоримся — поблевал один раз и хватит. И так срач тот еще. Короче, подъем — я там на кухне кое-что приготовил.
Шрудель убежал на кухню, а Гриша вошел в приятную тень гостиной.
— Какие планы на сегодня? — донесся из кухни бодрый голос Шруделя.
— Не знаю, — вяло отозвался Гриша. — В кино, может, схожу.
— Да? А что там интересного?
— Понятия не имею. У тебя есть какое-нибудь расписание?
— В прихожей газета вчерашняя лежит, глянь.
Гриша прошлепал в прихожую. На тумбочке под черно-белой фотографией Хемингуэя в рамке лежала газета. Но, прежде чем взять газету, он остановил свой взгляд на американском классике. Только сейчас Гриша заметил, что поверх окладистой бороды Хэма было размашисто выведено черным карандашом: «To my dear friend Shrudel».
— Ого, — удивился Гриша, — это че?
— Че «че»? — Шрудель вышел в прихожую, вытирая руки о фартук.
— Ну, это… надпись «Моему другу Шруделю». Где это ты с Хемингуэем встречался?
— Ну… была одна турпоездка. На остров, так сказать, свободы.
— Вов, он умер в начале 60-х.
— Да ты что?! — охнул Шрудель и покачал головой. — Вот беда-то.
— Где ж ты с ним встречался пятнадцать лет назад?
— Ну, что ты привязался? Может, я пионером на Кубу ездил. Ну, ладно, ладно. Раскусил меня, змей дотошный. Это я сам написал.
— Зачем?
— А чего такого? Захотел и написал. Кстати, все верят. Ты первый такой недоверчивый. Скучно с тобой. На, вон, свою газету. Иди в кино.
Он протянул газету Грише.
Гриша пожал плечами и раскрыл ее на странице с расписанием кинотеатров. Список впечатлял.
«Подвиг Москвы»
«Фильмы о городах-героях»
«Москва» (киносборник номер 20)
«Рассказ о Москве»
«Мир социализма»
«Тридцатая свободная весна»
«Космическое содружество»
«К старту готовы»
«Письма из тайги»
«Незабытая песня»
«Фронт без флангов» (2 серии)
«Виннету — сын Инчу-Чуна»
Идти в кино резко расхотелось.
— Ну, как, выбрал что-нибудь? — спросил Шрудель.
— Ага, — сказал Гриша, откладывая газету, — «Винни-Пух — сын Чунги-Чанги». Можешь выбрасывать.
— Ты что? — возмутился Шрудель, забирая газету. — А сортир на что?
Только сейчас Гриша вспомнил, что вчера перед сном, будучи в сомнамбулически пьяном состоянии, зашел в туалет, чтобы «отлить», и долго пялился на пухлую стопку аккуратно порванных газетных листов, пытаясь понять, что это.
— А туалетную бумагу купить нельзя, что ли? — спросил он и тут же пожалел, что спросил.
— Бумагу? — подозрительно прищурился Шрудель. — А вас, молодой человек, МОССАД не предупреждал, что в СССР с туалетной бумагой напряженка? Может, тебе еще биде соорудить?
— Зачем биде? — испугался Гриша. — Я ж не девушка. А газета… в смысле бумага…
— Ладно, ладно, — успокоил его Шрудель. — Замнем для ясности.
На кухне уже был накрыт стол. Причем накрыт щедро. Тут был и свежий батон, и плавленый сыр, и докторская колбаса, и даже какие-то конфеты.
— Это на какие шиши? — вздрогнул от сих щедрот Гриша, подозревая худшее. — Осталось от вчерашнего?
— Ха! Оставшееся от вчерашнего было пропито в районе двух ночи в компании поэтессы Мордатенко и ее мужа актера Дряги.
Гриша плохо помнил эту часть вечера. Помнил только, что высокий красавец с неприятной фамилией Дряга много и несмешно шутил, а поэтесса с непоэтической фамилией Мордатенко много и незаразительно смеялась. Шрудель же, как обычно, рассыпался в комплиментах, а потом, поддавшись общему дружескому настрою, выдал экспромт в несколько строф, из которых Гриша запомнил только повторяющийся рефрен из двух строчек:
И когда такая грянет Дряга,Можно в Мордатенко схлопотать.
Стихи были не то чтоб очень смешные, но для пьяного экспромта вполне.
Правда, когда Шрудель их дочитал, Мордатенко сказала дрогнувшим от обиды голосом, что она вообще-то — Мордатенко́, а не Морда́тенко. А Дряга, хоть и смеялся на протяжении всего стихотворения, поддержал жену и сделал вид, что тоже слегка обиделся. В итоге Шрудель обиделся на них обоих, и все закончилось на какой-то неприятной ноте.
Только сейчас Гриша вспомнил, что именно эти две строчки всю ночь крутились у него в голове, и его передернуло.
— Ты, кстати, не помнишь, что было после? — спросил Шрудель, усаживаясь за стол.
— После чего?
— После той передряги с Дрягой.
— Нет, — мотнул головой Гриша, — кажется, ей ты сказал, что ее стихам не то что до Цветаевой, но и до Ахмадулиной срать и срать, а ему, что… я уже не помню.
— Да ты что?! — огорчился Шрудель. — Надо же. Ни хера не помню. А чего это я?
— Так после твоего экспромта.
— А-а, — с досадой протянул Шрудель. — Как напьюсь, вечно тянет на импровизацию. Тут меня надо одергивать. Ты это запомни на будущее, товарищ Гранкер.
Он взял нож, кусок хлеба и вдруг замер.
— Баума хвалил?
— Хвалил.
— «Последнюю шпалу»?
— Ну да.
— Блять! — с досадой швырнул нож Шрудель. — Так и знал. Как выпью, эта его шпала прям куском в горле застревает — начинаю ее хвалить. Сам не пойму почему. Прям рефлекс условный. А вещь-то так себе, на троечку. Проклятое наследие шестидесятых. Они кончились, а я по инерции все еще ищу смыслы какие-то… глубины… Вечно идиотом выгляжу. Ты все-таки должен меня одергивать.
— Хорошо. Буду. Так что насчет завтрака?
— В каком смысле? А-а… Ты насчет денег? Будь спок! Продал кое-что из твоего неприкосновенного запаса, — сказал Шрудель и начал сооружать себе бутерброд. — Значок с надписью какой-то по-английски.
На значке была надпись «Fuck off». Значка как такового Грише было не жалко, но это был сувенир от Галки, а значит, и память о ней.
— Когда это ты успел? — спросил он с легким недовольством в голосе.
— Здрастье. Время-то — второй час, — сказал Шрудель, намазывая плавленый сыр на хлеб.
— И много слупил?
— Пятерик, — небрежно бросил тот и зачавкал, орудуя челюстями.
Гриша, который только-только начал ориентироваться в ценах 75-го года, был вынужден оценить хватку Шруделя. Впоследствии ему еще не раз пришлось в этом убедиться.
— А это что? — удивленно спросил Гриша, махнув рукой в сторону содержимого своей сумки, которое было выложено на подоконнике в аккуратный ряд.
— Как что? Твои вещи. Готовлю к продаже.
— Алло, гараж! — возмутился Гриша. — Может, сначала меня стоит спросить?
— Да? — недоуменно спросил Шрудель. — А что ты можешь ответить?
— Как это «что»? Например, «нет».
— «Нет» — это не ответ.
— Вот, например, — Гриша взял мобильный телефон с подзарядкой и гневно потряс ими в воздухе перед носом Шруделя. — Это даже трогать не смей.
После чего нервно запихнул их обратно в сумку.
— А что это? — спросил Шрудель. — Похоже на какой-то передатчик. Все ж таки ты — шпион, Григорий. Нутром чую.
— Блин, Вов. Потом объясню. Все равно не поймешь.
— Твоя техническая разработка? Ну-ну. Ты, я гляжу, еще и в физике петришь. Если такой умный, починил бы радио лучше. Второй месяц не фурычит. И телефон заодно. А то с тех пор как жена мне им в голову запустила, он звонить как-то странно стал.
— Надо будет, починю, — буркнул Гриша и сел за стол.
— Ладно, ладно, не дуйся, — добродушно откликнулся Шрудель, громко чавкая.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Кто это? — слегка напрягся Гриша.
