— Здравствуйте, — сказал Шрудель кассирше и коротко взмахнул перед окошком своей журналисткой корочкой, не дав той ни малейшего шанса осмотреть удостоверение. После чего добавил уверенной скороговоркой:
— Владимир Шрудель. Газета «Комсомольская правда». Делаем материал по поводу архитектурных достопримечательностей столицы.
Гриша подумал, что у его друга просто врожденный актерский талант — он умудрился произнести эту фразу так, что сразу стало ясно: он никакой не журналист, но кто именно, не имеет права говорить. Что-то такое туманное и слегка зловещее.
Для поддержания общего эффекта Гриша решил нахмуриться еще сильнее.
— Тогда я позову администратора, — испуганно пробормотала кассирша, глядя то на одного, то на другого.
— Не стоит, — сурово, но вежливо остановил ее Шрудель.
— А что именно вы хотите посмотреть?
— Мы с коллегой хотели бы осмотреть подземный проход, который здесь, по нашим сведениям, имеется.
Шрудель сделал небольшой акцент на словах «нашим сведениям», чем окончательно парализовал волю кассирши. После чего придавил жертву тяжелым и многозначительным взглядом.
— А-а-а… — протянула та каким-то сдавленным голосом, словно ее действительно чем-то придавили. — Конечно.
Она встала и открыла гостям дверь. Шрудель обернулся и незаметно подмигнул Грише.
Из подвала пахнуло подземельной сыростью. Кассирша щелкнула выключателем и пропустила журналистов в подвал.
— Дальше мы сами, — не терпящим возражения тоном сказал Шрудель.
Кассирша, как загипнотизированная, вернулась на свое место.
Гриша и Шрудель сделали несколько шагов вперед, вошли в очередную дверь и наконец стали спускаться по ступенькам вниз.
— Ну что, похоже? — спросил Шрудель почему-то шепотом.
— На что?
— Ну, на то, что было.
— Похоже. Только ощущения не те.
— Ощущения могу организовать.
— Это как?
— Можно выключить свет. В темноте переломаем руки и ноги, и будут ощущения.
— Очень смешно.
Они прошли весь коридор, лавируя между макулатурными подшивками и кинопленочными коробками.
— Ну что? — снова шепнул Шрудель. — Мы подходим к финальной части путешествия. Готов ли ты, мой юный друг?
Гриша ничего не сказал, а только обогнал Шруделя, поднялся по лестнице и решительно толкнул дверь. В лицо брызнул свет, и Гриша невольно зажмурился. Через пару секунд они стояли в предбаннике перед входом в фойе.
— Здравствуй, будущее! — театрально всплеснул руками Шрудель и стал мотать головой, ища в обстановке что-то необычное. — Я прибыл к тебе… эээ… я прибыл в тебя… Я приветствую тебя, светлое будущее…
— Ну, ты глянь! — раздался чей-то ворчливый голос. — С утра поддали и давай фулюганить!
Только сейчас друзья заметили уборщицу, которая возила в углу мокрой тряпкой.
— Ну что уставились? — недовольно буркнула она, выпрямившись. — Сейчас дружинников позову, будет вам «светлое будущее». Ну как будущее… Пятнадцать суток точно.
— В твоем времени дружинники есть? — шепнул Шрудель Грише.
— Не-а.
— Понятно.
— Вы закончили осмотр, товарищи? — возникла в дверях знакомая кассирша.
— Да, — после небольшой паузы кивнул Шрудель. — Спасибо.
— Куда теперь? — спросил Гриша, когда они вышли на улицу. Говорить о неудаче не хотелось. Тем более что он чувствовал себя как бы даже слегка виноватым, словно обманул Шруделя.
— В театр, конечно, — ответил Шрудель, не поворачивая головы.
— Что значит «конечно»? Других вариантов, что ли, нет? Да и потом, — какой театр в три дня?
— Старик, — с досадой почесал щетину Шрудель, — давай мыслить логически.
«Сейчас начнется триумф логики», — подумал Гриша, но без раздражения.
— В кино ты идти отказался. В читальный зал ты вроде не собирался. Большой любви к классической музыке, опере и балету я у тебя что-то не заметил. В гости нас никто не звал. Операция по перемещению во времени провалилась. Остается что? Правильно! Театр.
— Вообще-то много чего еще остается, мистер Холмс, — хмыкнул Гриша, судорожно соображая, куда еще можно было бы пойти, но как назло ничего не приходило на ум. Наконец, он вспомнил самый простой вариант.
— А в редакцию нас тоже никто не звал?
— Редакция — это святое, — уважительно качнул головой Шрудель. — Но не надо быть святее папы римского. Мы — творческая составляющая редакции. Это значит, что наша задача — набираться впечатлений и вдохновения. А в четырех стенах этого не сделать. Так что остается что? Правильно. Театр.
— Ну, хорошо, — сказал Гриша, поняв, что спорить со Шруделем бессмысленно. — Театр так театр. И на что мы идем?
— Какая-то труппа из Душанбе на гастроли приехала.
— А что играют?
— «Приключения Буратино».
— Ты шутишь? — засмеялся Гриша. — Мы что, на детский спектакль идем?
— А тебе что, Солженицына подавай? — огрызнулся Шрудель.
Гриша хотел что-то возразить, но ему вдруг стало лень: Душанбе так Душанбе, Буратино так Буратино. Его больше волновал провал с «Иллюзионом». Что-то тут не совпало, но что?
Около Театра сатиры, где проходили гастроли театра из Душанбе, вопреки ожиданиям Гриши, который был уверен, что они будут единственными зрителями в этот жаркий летний день, творилось что-то невообразимое. Уже от метро их начали теребить, спрашивая лишний билетик. Шрудель, поправляя темные очки, вежливо отстранял надоедливых попрошаек и гордо шагал сквозь толпу, изредка вызволяя приятеля из цепких рук желающих попасть на спектакль. Поразительно, но в бурлящей толпе, которая по мере приближения к театру превращалась в тягучее болото, не было ни одного детского лица.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Гриша. — Спектакль «Приключения Буратино», а вокруг одни взрослые.
— Шутишь, что ли? — хмыкнул Шрудель, орудуя локтями. — Откуда ж тут взяться детям? Это же детский спектакль!
Логика его была не более безумной, чем обычно, но всякому безумию есть предел.
— Я, наверное, чего-то не догоняю, — сказал Гриша, стараясь не раздражаться, — но детские спектакли обычно для детей делаются. Иначе зачем их так называть?
— Ну, ты даешь, старик, — искренне удивился Шрудель. — Ты прямо сам как дитё. Когда это прилагательное «детский» в СССР означало «для детей»? Это, может, у вас там все наоборот. А у нас все правильно.
С этими словами он взял у администратора два входных, и они прошли внутрь. Там было прохладней и свободней. Шрудель отошел к стене, ведя за собой Гришу.
— Ты сам подумай, — продолжал он просвещать своего неразумного спутника, пряча темные очки в карман клетчатой рубашки. — Детский — это какой? Это свободный, не идеологический. Это как… ну… «косить под дурика». У меня был приятель. Написал рассказ. Вполне невинный. Ну, почти невинный. Про то, как паренек в пионерском лагере пытается пролезть через забор к детям деревенским, потому что его достало ходить строем и песни пионерские у костра распевать. В итоге он вместе с приятелем роет тоннель под забором, и они убегают. А назывался рассказ «Тоннель к свободе». И вот понес он его по редакциям — везде зарезали. Тем более что как раз Солженицына выслали — ну, сам понимаешь, все на ушах. Да и аллюзии уж больно прозрачные: лагерь, тоннель, свобода. А потом он изменил название и приписал «Рассказ для детей», а для конспирации еще пару рассказиков присовокупил. И в «Детгизе» с руками оторвали. А ты говоришь! Он еще и спектакль поставил по нему.
— Да? А где?
— В третьей Гиляровского.
— Где?
— Ну, в дурдоме. В психиатрической больнице имени Гиляровского на Матросской Тишине.
— Как это? — опешил Гриша. Финал истории показался ему не соответствующим игривому тону Шруделя. — Его что, в психушку упекли?
— Зачем упекли? — недоуменно спросил Шрудель. — Он сам спятил. Так сказать, без посторонней помощи. А что тебя смущает? Хорошая клиника. Если будет желание, могу устроить экскурсию.
— Да уж спасибо, я как-нибудь обойдусь, — сглотнул комок Гриша.
— Ну и зря. Можно было бы сходить, посмотреть что-то. Надо только для виду посетителями заделаться. У них там прям все для творчества. И, кстати, драмкружок просто отличный. В Кащенко тоже ничего, но сцена меньше. Там же дурдом. Кругом одни психи — чего с них возьмешь? Они и ставят, чего им в голову взбредет. Такая антисоветчина — любой Таганке сто очков форы даст. А какая там стенгазета!
Тут Шрудель мечтательно закатил глаза и зацокал языком.
— Это ж песня, а не газета. Какие названия, какие рубрики! Например, рубрика «Здоровая критика». Это в дурдоме-то. Или «За нами будущее!». Или «Кто не с нами, тот против нас». Да-аа… Нет, положительно, товарищ Гранкер, нам надо посетить дурдом.
Гриша хотел что-то возразить, но неожиданно выхватил в толпе у буфетной стойки знакомое мужское лицо. Вот только кто это, он никак не мог сообразить. Каково же было его удивление, когда этот мужчина лет тридцати пяти неожиданно помахал ему рукой. Гриша растерянно посмотрел по сторонам, но тут же понял, что машут не ему, а Шруделю.
