Очередная сцена — четырехместное купе в поезде до Коросты. Трое мальчиков, включая Акси-Вакси. Сопровождающая энкавэдэшница, не запомнившаяся ничем, кроме мелких геометрических фигурок на воротнике, то ли треугольнички, то ли кубики. Ах да, вот еще одна примета: она поет: «Мы красная кавалерия, и про нас / Былинники речистые ведут рассказ — / Про то, как в ночи ясные, / Про то, как в дни ненастные / Мы пьем без удовольствия наш пролетарский квас».
Она поет, мурлычет вот это тошнотное. Думает, что все мальчики спят, раскачивается, один глаз закрывается, другой открывается, терзается, берет себя за горло, мычит, стонет.
Утром прибываем в Коросту. У мальчиков у всех уже подтянуты ремешки: штанишки не спадают, чуть-чуть сползают чулки, слегка пуговицы висят на размотавшихся нитках, помочи могут стать подобием мышиного хвоста.
Чекистка сдает своих подконвойных. Для Акси-Вакси начинается полугодичное пребывание в спецдетдоме. Часами он стоял перед огромными окнами, кое-где заколоченными фанерой. Подсвистывал ледяной ветерок. Высокие своды монастырской церкви еще сохранили не вполне затертые лики святых. Дядя Сталин улыбался с картины, держа на руках свою Мамлакат в матроске. Казалось, он ее щекотит. Казалось, хочет слегка съесть.
То, что получилось из монастырского кладбища, то есть сад для прогулки детей, расчищала от снега какая-то команда с красноармейцем во главе. Седловина сугроба почти за один день становилась черной от ниспадающего производственного дыма. Однажды ребенок увидел, как дюжина субъектов в ватных штанах протащилась вдоль старинной ограды чугунного литья. Над ними раскачивался любимый предмет тринадцатого, руководящий штык. За ними во всю ширь растянулась лиловая полоса заката. Ему показалось, что он уже жил вон там, за высокой оградой чугунного литья, и стынь какая-то стеклярусом влеклась над ним.
Он научился исчезать с поверхности и переползать из-под одной койки под другую. Иногда в угловой паутине лежал и дрожал. С миром соединялся только при помощи слоника. Иногда няньки находили его и вытягивали за ногу, в другой раз не находили.
В тот раз он собирался уйти в подкоечное царство надолго, но вот услышал грубые голоса нянек, говоривших о нем. Кто-то приехал по его душу. Привез законную справку из главка гэпэу. Дежурный педагог приказал умыть указанного в справке и одеть по первому сроку. Он долго полз и прислушивался к голосам: они то отдалялись, то звучали прямо над головой. Иногда в их скороговорку вплетался знакомый мужской баритон. «Извольте найти ребенка и как можно скорее!» «Почему он отсутствует, а не присутствует?» «Где находится кабинет дежурного педагога?»
Акси-Вакси, как мышка, выглянул из-за горшка и увидел, что в середине палаты возле стола сидит на венском стуле донельзя знакомый человек: широкий, плечистый, высоченный лоб, зачесанные назад волосы, очки, костюм в елочку… Папа, наконец-то догадался он и возопил что есть мочи: «Папа! Папа!»
Миг — и он уже бежит, несется от ночного горшка до папиной коленки. Обхватывает коленку, у которой, как недавно он выяснил на медосмотре, есть еще какая-то дивная папина чашечка. Забирается на коленку. Папа гладит его по голове и вдруг начинает весь трястись, то есть рыдать и бормотать: «Ваксик мой родной, Аксик мой…»
А почему не Ваксюканчик? Он обнимает папу за шею и целует плохо побритые щеки. Хочет спросить про маму, но боится накликать беду.
Няньки растерянно мечутся туда-сюда, как будто не знают, что делать. Одна приносит две страницы бумаги. Папа сворачивает их до размеров восьмушки и прячет во внутренний карман. «Что же вы, товарищи, так запустили ребенка?» — строго пеняет он этим представительницам медперсонала.
Няньки топчутся, отворачивают взгляды. Лишь одна оправдывается с хлюпаньем: «Да ведь не ест ничего Вакся…»
Еще одна нянька, запыхавшись, приносит мешочек с его ботинками, пальтишко, в рукава которого протянута лямка с варежками, и стопку чистого чего-то, то есть трусики, ковбойка и буденновка с красной звездой, что категорически не налезает на его бритую под машинку голову.
«Черт бы вас всех побрал», — еле слышно бормочет папа, помогая одеваться сынишке. Так или иначе, они пересекают черно-белое кладбище-сад и проходят через избушку на курьих ножках, в которой сидят два недобрых гнома.
«Пойдем быстрее!» — Папа берет его за руку и тащит, тащит, как можно быстрее, чтобы все это, оставленное позади, навсегда скрылось.
Трудно вспомнить, что там было по пути к вокзалу: какие попадались люди, подводы, автомобили, смеялся ли кто-нибудь или все хранили суровое молчание, — одно лишь оказалось неизгладимым: вокзал, звон колокола, вход в сверкающее. Сверкала большая люстра и рожки по стенам. Одна стена сверкала вся, до самого потолка, большущее многоцветие стекла. Акси-Вакси рассчитывал перед такой стеной увидеть дядю с длинной бородой, но вместо него там стояла тетенька в белом халате.
Отец, заметив, как обомлел малец при виде такого великолепия, спросил, приходилось ли ему раньше посещать такие залы. А-В уверенно кивнул. Да, конечно, он бывал в таких местах. Он был там с няней Фимой и бабой Дуней. Это цирки, тут «звоняют и моляются». Они сели за один из многочисленных столов. Тетенька в белом принесла им графинчик с простудой и горку «Мишек на Севере».
«Папа, давай с тобой уедем куда-нибудь насовсем», — предложил мальчик.
Мужчина выдул сразу всю простуду, горько вздохнул и поцеловал его в щеку.
«Ваксик-Аксик, я ведь не папа тебе», — сказал он.
«Нет, ты папа!» — обиженный, воскликнул мальчик и даже сердито топнул валенком.
Ему вдруг показалось, что таким спором можно маленького мальчика даже убить.
«Я родной брат твоего отца Павлуши, — сказал не-папа. — Значит, я твой родной дядя, дядя Антоша из Самарканда. Ну, посмотри на меня внимательно, Аксик, разве ты не видишь, что я родной? Поэтому я и похож на твоего папу, однако я не твой папа».
Ударил третий колокол. Отправляется поезд на Булгары!
Бежим, а то опоздаем!
В бывшей городской усадьбе инженера Аргамакова нынче процветала коммунальная квартира. Мальчик с робостью, но в то же время и с восторгом из уголка, с продавленного чемодана, наблюдал за жизнью всевозможного люда. Солидный, в гетрах, проходил мастер электровелографии Майофис. Он напоминал Акси-Вакси его деда, фармацевта, у которого даже усы были под стать майофисовским — а-ля генерал. Женщина-одиночка Фатима проносила со своего примуса сковородку жареного картофеля с кружочками колбасы. Боба Савочко, обтянутый сетчатой майкой, корячился с гирями. На трехколесном велосипеде по израненному паркету колесила ребенок Галетка Котельникович, тыкалась в еще более израненные комоды, шкафы; на руле у нее сидела кукла Аврора с одним закрывающимся глазом и с другим нарисованным. Верхние пролетарии, которые известны были своим трудолюбием, в общем Касимовы, развешивали на лестнице парное постельное белье… Стоял умеренный гвалт, готовый в любой момент перерасти в столкновения, в словесный или в толчковый способ выяснения. Ванда-Людовна, учительница немецкого языка, быстренько, почти невесомо проскальзывала по общему коридору, время от времени исчезая, сливаясь то с занавеской, то с отслоившимися обоями. Там и сям постукивали соски умывальников, струилась вода. В жилых выгородках тарелкообразные радиоточки передавали концерт певицы Пантофель-Нечецкой, арии из оперы «Ночь перед Рождеством». Впрочем, сотрудник Татарского театра имени Габдуллы Тукая, товарищ Яшметов, мирно скользил по коротким волнам огромного ящика «Телефункен». Большие оркестры, сидящие на облаках, несли серебристые звуки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
