— Куда?
— Нужно мне.
— Так дождь же на улице!
Натягивая платье, Иринка сказала нечленораздельно.
— Пройдет же он…
— Ну-ну… — отозвалась бабушка и как бы между прочим спросила: — Ты мне хотела все про Женю узнать. Не узнала еще?
— Для вас, для взрослых, все кажется простым, — застегивая пуговку на туфле, ответила Иринка. — А все и не просто совсем… Я скоро приду, бабушка. Ты не скучал…
— Плащ надень, Ира. Слышишь? — крикнула ей вслед бабушка.
Но Иринка уже выскочила в дождливый сумрачный день.
Дверь ей открыла Елизавета Васильевна.
— Бог ты мой! — всплеснула она руками. — Настоящая утопленница!
— Не понимаю, — Иринка вытерла ладошкой мокрое лицо. — Сами против всякого шаманства, сектанства. А как слово, так бог и господи.
Елизавета Васильевна обескураженно хлопнула ресницами и, не сдерживаясь, расхохоталась.
— Вот это, я понимаю, критика! Прямо и лоб! Наповал! Продолжая смеяться, она потащила Иринку в комнату. — Иди сюда, чудо ты… ореховое!
Иринка посмотрела на белые зубы, на искрящиеся зеленые глаза и сама невольно улыбалась, но тут же посерьезнела и сказала с досадой:
— И совсем несметно, Елизавета Васильевна. Если б вы знали…
Из соседней комнаты закричала Катька:
— Это ты, Иринка, иди сюда!
— Иди, иди, — подтолкнула Иринку мать Катьки. — Она тоже так: не знаешь, не понимаешь… Бегает куда-то. Конспираторы.
Через пять минут Елизавета Васильевна принесла Иринке стакан горячего молока и какую-то таблетку.
— Выпей, — сказала она.
— Что я под дождем никогда не была?
— Была или не была я не зною. А береженого…
Иринка быстро взглянула на нее. Та опять засмеялась, поставила молоко на стол:
— Не буду, не буду. Ну вас… — и договорила без смеха: — А молоко ты все-таки выпей. — И вышла.
Дуя на молоко и отпивая его маленькими глотками, Иринка требовательно спросила:
— Значит, не пойдешь?
— Ну что я его мать не знаю, что ли! — закричала вдруг рассерженно Катька. — Не пустит — и все.
— Пустит, — произнесла Иринка твердо и со стуком поставила стакан на стол. — Пусть только попробует не пустить.
— Испугалась она тебя, хмыкнула Катька.
Иринка встала.
— Значит, не пойдешь?
— Ну, знаешь… — Катька в сердцах сорвала со стула платье.
Наблюдая, как Катька одевается, Иринка допила молоко, хрустнула таблеткой.
— Сладкая, — сказала она. — Это от чего?
Катька сердито промолчала. Притворно вздохнув, Иринка выглянула в дверь.
— Елизавета Васильевна! Мы пошли…
— Та-ак, — протянула мать Катьки. — Сейчас же наденьте плащи. Ты, — ткнула она в сторону Иринки, — наденешь мой.
Сопротивляться было бесполезно: Елизавета Васильевна стояла в дверях и грозно полыхала пожаром своих волос.
— Ну и давайте свой плащ, — пожала плечами Иринка. — Просто смешно.
По раскисшим улицам они двинулись к Жениному дому. Шли гуськом. Иринка поминутно вытягивала из грязи то одну, то другую ногу, погружая туфли до самых пуговок в вязкую, как глина, грязь.
В плаще было жарко.
— Долго еще идти? — спросила Иринка.
Катька промолчала.
«Вот вредная, — подумала Иринка и откинула капюшон. Волосам дождь даже полезен: лучше растут». И сразу же вспомнила маму. Мама летом всегда набирала для Иринкиных кос дождевой воды, а зимой в Москве находила где-то снег белый, нетронутый. В тазу ставила его на плитку и потом снеговой водой мыла Иринке голову. Наверно, от этого у Иринки такие густые и блестящие волосы. «Каштанка», — так звала Иринку мама за каштановые волосы, за каштановые с золотистым отливом глаза. Иринка вздохнула. Пошевелила под плащом плечами. Мама сказала, что писем не будет долго.
— Слушай, Катя, а письма с Северного полюса долго идут?
— Что? — повернулась к ней Катька.
— Письма, говорю, долго идут с Северного полюса?
— Смотря откуда. — Катька остановилась, задумчиво почесала переносицу. — Соскучилась? — спросила она и обдала Иринку лучистым понимающим взглядом.
— Очень, — вздохнула Иринка, и нос ее сморщился.
— Я тоже ужасно скучаю, когда мамы нет дома. А ее больше не бывает… — проговорила Катька, и носик ее тоже сморщился. — И еще я всегда волнуюсь, как бы с ней чего не случилось.
— Да, да… — подхватила Иринка и опять прерывисто вздохнула. — Я тоже очень волнуюсь.
— Но с мамой никогда ничего не случается…
Иринка вскинула глаза.
Они постояли еще друг перед другом, помолчали, разглядывая друг друга, словно видели впервые, потом враз улыбнулись и, взявшись за руки, пошли дальше.
Катька оказалась права. Как ни били они в калитку, как ни стучали, к ней даже никто не подошел.
— Ну и ну, — покрутила головой Иринка.
Катька сосредоточенно покусала палец и, отойдя от калитки, полезла на завалинку.
— Ничего, — сказала она, хмуря тоненькие темные брови. — К калитке не подходят…. А вот сейчас я в окошко подубасю — небось, откроют.
На отчаянный Катькин стук к окну приникло большеглазое Кристино лицо. Увидев девчонок, исчезло — и на окне плотно сомкнулись занавески.
— Ах, так!.. — Катька спрыгнула с завалинки. Оглядела дом сердито сверкнувшими глазами. — Ладно… а я через забор. Пойдем-ка.
Но на заборе не было ничего такого, за что можно было зацепиться. Высокий и гладкий, он возвышался как неприступная стена. Они обошли его с трех сторон, исследовали каждую доску и с пудовыми от налипшей грязи ногами вернулись к калитке.
День кончался. Из-за рваных опустевших и сразу ставших легкими туч голубым ласковым глазом глянуло небо. Ветер понес остатки дождливого тряпья вниз по реке. По дороге какая-то тучка еще выдавила из себя несколько капель, не сдаваясь, проворчал за лесом гром, а солнце уже сияло, отражаясь и лужах, и взлохмаченные мокрые воробьи зачирикали от радости на всю улицу.
— А ну-ка подсади меня. Сможешь? — сказала Катька и еще раз смерила забор взглядом.
— Попробую.
— Ну-у, р-раз!.. Ой! — Проехав по забору коленями, Катька шлепнулась и грязь.
Иринка фыркнула.
— Ну что смеешься? Нашла, над чем. — Катька хотела подняться, но поскользнулась и встала на четвереньки. Иринка закатилась смехом.
Покраснев от гнева, Катька закричала:
— Что смеешься, руку дай!..
— Ах, да… На… — кусая губы, чтобы не смеяться, Иринка протянула подруге руки.
— Ну, на кого я похо-о-жа, — чуть не со слезами протянула Катька, разглядывая свой плащ, платье, растопыренные грязные руки.
— Пошли на реку, — решительно сказала она.
На берегу Катька быстро разделась, залезла в воду.
Окунувшись, вылезла из воды.
— Нет худа без добра, — сказала она, отжимая потемневшие густо-медные волосы. — Водичка — прелесть! Пойди искупайся.
— Не хочу, — отозвалась Иринка.
Пальцами причесав волосы, Катька оглянулась. Иринка стояла, сцепив руки, и, не мигая, смотрела на воду.
— Ты что? — заглянула ей в лицо Катька.
— Ходили, ходили, — начала Иринка, — вымокли, вымазались и ничего не сделали.
— Не сделали сегодня, сделаем завтра, — бодро сказала Катька.
Иринка подняла голову, посмотрела влево. Там на возвышении, среди высоких тополей, видный и отсюда и с широкого простора реки, стоял черно-мраморный обелиск… Иринка снова опустила глаза.
— Завтра, — сказала она негромко. — Завтра, может, поздно будет.
— Да брось ты, правда. Что в самом деле?
— А вот и что. — Иринка упрямо тряхнула головой. Я библиотекаршу спрашивала про сектантов. Она мне такое рассказала!.. Чтобы попасть в рай, или как там у них называется, они даже голодом себя замаривают.
— Как это?
— А так. Отказываются от пищи, от всего, и если к ним на помощь не прийти, они умереть могут… от дистрофии…
— Ну, а остальные, что смотрят?
— Кто — остальные?
— Сектанты. Кто еще? — пожала Катька плечами.
— Фу ты… — возмущенная Катькиной непонятливостью, Иринка топнула ногой. — Ну что здесь непонятого?.. Они же сектанты, они все такие!
— Ну хорошо, сектанты… А зачем ты потащила меня к Жене?
— Вот библиотекарша и говорила…
— Опять библиотекарша?
— Ну да… Она сказала, что сектанты никуда не ходят, ни с кем не дружат, только между собой. Потому что и кино, и книги, и все для них — грех.
— Понят-я-тно, — протянула Катька, но тут же закончила скороговоркой: — Я ведь тоже так думала.
— Ну вот видишь! — обрадованно сказала Иринка. — И вот еще домик тот… Помнишь, что Шурик говорил: люди в черном. А мы ведь тоже видели людей в черном. Помнишь, тогда? А куда они деваются? В развалинах их нет, в часовне тоже. Не могли же они провалиться сквозь землю? А домик рядом, а о нем никто не подумал! — торжествующе закончила Иринка.
