Сейчас Ванда тоже привела с собой какого-то человека, который все-таки не выглядел любовником. Ему могло быть около пятидесяти. На нем был измятый костюм и грязная рубашка. Манжеты, выглядывающие из-под серого пиджака, висели бахромой. Анна не услышала его фамилии, когда их знакомили, так как он промычал что-то с откровенным к ней пренебрежением. Но Ванда, вероятно, считала его фигурой настолько широко известной, что даже не сочла необходимым называть его фамилию. Она только сказала:
— Бернард, позволь представить тебе мою сестру, пани Лещеву.
И оставила их вдвоем в будуаре. Станислав тем временем ретировался к себе в кабинет. Анна сидела на диване и молча наблюдала за маленьким щуплым человечком, который, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания, ходил задумавшись по комнате, время от времени вынимая руки из карманов и нетерпеливо ероша волосы. Наконец он остановился перед Анной и заявил категорическим тоном:
— Вы напоминаете мне Анелю Божимову. Такой же тип. Вы не находите?
— Не знаю, — ответила Анна.
— Так я вам это говорю.
Он лихо поскреб по темени, поднял голову, прищурил глаза и спрятал руки в карманы, выпячивая вперед слегка вырисовывающийся живот. Он выглядел так, точно где-то в пространстве заметил нечто, что приковало его внимание.
— Кто это может быть? — ломала голову себе Анна.
— Вы живете в деревне, — вдруг изрек его милость, — этим и отличаетесь от пани Анели.
— Я не могу судить, так как не знаю ее.
— Что?.. — удивился он. — Это героиня моей последней повести. Вы не читали?
— Вы знаете, — решила сманеврировать Анна, — столько всего читаешь… А как она называется?
— «Незаконнорожденные».
— Этого я еще не читала.
Он взглянул на нее и снисходительно улыбнулся.
— В провинцию новости доходят позднее, — объяснила она.
— Разумеется, разумеется, — ответил он безразличным тоном и отчасти с сожалением. — А «Факел» вы читали? Может, «Оскорбленные»?
— Да-да, — обрадовалась она, — конечно, читала!
— Ну вот видите… Хм… Это хорошо.
Сейчас она знала, с кем разговаривает. Автором «Оскорбленных», нудной и нашумевшей повести, был Бернард Шавловский. Она знала несколько его вещей и помнила, что они импонировали ей не талантом или мыслями, а просто изумительной эрудицией автора.
— Извините, — откликнулась она, — но я не расслышала вашу фамилию. Я читала «Оскорбленных» и «Масляные лампы», и… сейчас, сейчас…
— Наверное, «Метель»?
— Нет. Что-то другое.
— Прочитайте «Метель», это развлечет вас, потому что «Факел» не для вас.
— Почему?
— Пришлось бы долго объяснять. И «Незаконнорожденных» нужно прочитать. Это заинтересует вас как женщину. Весьма актуально. Со времен Бальзака никто этой темы не затрагивал так глубоко. Вам не кажется, что синтез является тем, в чем у меня немного конкурентов?
— Наверное, — нерешительно ответила Анна.
В дверях стояла Ванда.
— Не выпьете ли кофе? — спросила она.
— Пожалуй, — проворчал Шавловский.
— Я распорядилась, чтобы подали, — мягко ответила Ванда, присаживаясь возле Анны с улыбкой: — Как поживает твоя дочурка?
— Литуня? Спасибо, здорова. Мне пришлось оставить ее под присмотром бонны. Ты знаешь, что я получила должность здесь и переезжаю в Варшаву?
— Принеси мне папиросы, Бернард, — обратилась Ванда к Шавловскому. — Коробка стоит, если я не ошибаюсь, на камине в салоне. Да возьми еще томик Рильке, где-то лежит, в коричневом переплете. Я хотела показать тебе кое-что. Прости, Анка, так ты переезжаешь в Варшаву?
— Да, я приглашена в «Мундус».
— Куда?
— В агентство «Мундус». Это туристическое бюро.
— Так я же знаю. Удивительное стечение обстоятельств! Представь себе, мой хороший знакомый пан Дзевановский, вспоминал, что занимает в «Мундусе» какую-то ответственную должность. Ты не знаешь его?
— Нет. Я в бюро только с сегодняшнего дня.
— Это знакомство может тебе пригодиться. Ты познакомишься с ним: он должен прийти сегодня вечером. Щедронь говорит, что он представляет собой ходячую энциклопедию…
— Кто это? — возмущенно спросил Шавловский, входя в комнату с большой коробкой красного цвета.
— Я говорила о Марьяне.
— О Дзевановском? Да он просто ничто.
— Ошибаешься, — спокойно ответила Ванда.
— Потому что красивый! — победно рассмеялся Шавловский. — Но при этом ничто. Человек без собственного, без какого бы то ни было мнения. Три часа ему можно что-нибудь доказывать с математической точностью, а он никак не может решить, где белое, а где черное, где верно, а где идиотизм. Тупой. Но я люблю его.
— Его глазами, — задумчиво сказала Ванда, — видится мир, точно через увеличительное стекло. Целое теряет очертания, становится загадочным и таинственным, а детали вырисовываются с невероятной выразительностью. Мы обнаруживаем их, отмечаем их сложность, их огромную значимость.
— Нонсенс, — задохнулся Шавловский.
— Марьян умеет присматриваться, но не умеет смотреть, — продолжала Ванда своим спокойным голосом, не обращая внимания на раздражение Шавловского, — и это результат его знаний.
— Пан Дзевановский профессиональный литератор? — спросила Анна.
— Он ничто! — взорвался Шавловский. — Он пожиратель книг и абсолютный нуль, перечеркнутый посередине. Медуза! Студень, приготовленный без единой кости. Чего стоят знания без основания, без цемента? Твой муж, разумеется, преувеличивает, называя его энциклопедией. Он наглотался какой-то информации, но это еще не знания.
— Бернард, ты часто обращаешься к нему за различной информацией, нужной для твоих повестей, — мягко напомнила ему Ванда.
