Этот вечер был часом триумфа Генри Хоупа. К концу вечера Блэкмор высказал предложение, что не хватает музыки. Призвали О’Молли. Коротышка-ирландец вошел, бросая вожделенные взгляды на остатки еды и пустые бутылки. Он извлек из скрипки несколько приятных печальных звуков, благодаря чему за столом вскоре воцарилась тишина. И тут мелодия по громкие аплодисменты перешла в сумасшедшую ирландскую джигу, офицеры пустились в пляс, и по своему накалу это бурное веселье напомнило Дринкуотеру Битву при Лунном Свете, в которой эти лихие парни сыграли такую роль. Коротышка О’Молли получил в награду две гинеи и раскланялся с подобострастием, из которого можно было сделать вывод, что в процессе поджарки тех самых каплунов, на чьи обглоданные скелеты кок взирал с такой завистью, он уже успел снять с них хорошую пробу.
Несмотря на ощущение, что вечер прошел успешно, Дринкуотеру проснулся с чувством, что не все так прекрасно. Голова болела от непомерного количества выпитого, но было еще что-то. Он напряженно копался в памяти, надеясь найти причину своего беспокойства. Поначалу ему казалось, что сделал что-то не так. Мысль, что он мог опозориться в присутствии адмирала, заставила его желудок болезненно сжаться. Но тут обрисовавшаяся в полутьме твиндека фигура внезапно вернула ему память. Это был Моррис, который пришел сказать ему, что настал черед Дринкуотера нести якорную вахту. В свете фонаря лицо Морриса выглядело каким-то демоническим. Остальные части его тела были неразличимы в темноте кокпита. Увидев, что Дринкуотер не спит, «злой дух» изверг свистящим шепотом целых поток ругательств, сопровождаемых страшной гримасой. Натаниэля сковал ужас, который еще более усугублялся уязвимостью его позиции. Моррис буквально излучал гнев и зависть, и они только усилились, когда старший мичман учуял страх Дринкуотера. Ярость душила его.
— Ну-ка, адмиральский подхалим, вытряхивайся из койки и тащи свою сальную задницу наверх, да поживее!
Дринкуотер не ответил, только покрепче стиснул одеяло. Несколько мгновений лицо Морриса висело над ним, горящий злобой взгляд, казалось, пронизывал Натаниэля насквозь. Быстрым движением Моррис вдруг выхватил нож. Свет фонаря задрожал на лезвии. В этот ужасный момент Дринкуотер внезапно почувствовал, что страх ушел. Он напрягся и приготовился к неизбежному…
Моррис взмахнул ножом. Удерживающие койку веревки разорвались, и Дринкуотер с шумом рухнул на пол. Выбравшись из-под одеяла он обнаружил, что остался один в наполненной скрипом темноте.
На палубе лил дождь, и дул пронизывающий ветер. Дринкуотер поежился и поплотнее запахнул плащ. Признаков рассвета еще не было, и фигура Морриса, тщетно пытавшегося укрыться от непогоды за бизань-мачтой, казалась почти неразличимой. Вдруг она стала более зримой и приблизилась к Дринкуотеру. Скрытое тьмой лицо Морриса придвинулось вплотную к Натаниэлю. Старший мичман с силой ухватил младшего за руку. На щеке Дринкуотер почувствовал яростный плевок.
— Слушай сюда, — прошипел Моррис, — если ты, маленький ублюдок, думаешь, что можешь проповедовать тут свои черт побери откуда взявшиеся идеи, то ты ошибаешься. Треддл не забыл, как его высекли, и никто из нас не забыл про Хамфриса. Так что имей это в виду. Понял?
Дринкуотер не мог сопротивляться яростному натиску Морриса. Этот голос, плевок и железная хватка на руке пугали его. Колено Морриса вонзилось ему в живот. Дринкуотер застонал от боли.
— Ты понял, черт тебя побери? — с ноткой сомнения спросил Моррис.
— Д… да, — выдавил Дринкуотер, скрючившись от боли и накатившей дурноты. Из пелены дождя вынырнула другая фигура. На один пугающий миг Дринкуотеру показалось, что это Треддл, но тут он услышал голос Тригембо:
— Все в порядке, мистер Дринкуотер?
Он почувствовал, как замер Моррис, и распрямился. По щекам лились слезы, но Натаниэль собрался и ответил:
— Да, спасибо.
Приглушенным голосом Моррис распорядился принести часы.
— Лейтенанты сегодня ночью освобождены от вахты. В три склянки свистать всех наверх.
Подошел квартирмейстер, неся песочные часы, рассчитанные на тридцать минут. Нижняя колбы была почти полна.
— Восемь склянок, мистер Моррис.
— Ну так бейте.
— Есть, сэр.
Четыре часа утра.
Когда Моррис спустился вниз, Дринкуотер подошел к наветренному борту. Капли дождя секли ему лицо. Это его успокаивало. Боль в животе стихала, голова прояснялась. И тут на него накатил приступ тошноты. От совокупности боли, вина и чувства презрения к себе его вырвало в темные, шипящие волны Спитхеда. Ему стало легче. Он стоял на наветренном борту, сжимая руками поручни. Его презрение к себе становилось все больше. Почему он не ударил Морриса в ответ? Хотя бы разок? Ему пришлось признаться себе, что он струсил вопреки всем своим твердым решениям, которые принял и готовился воплотить жизнь при первом удобном случае. И таковой ему только что представился: Моррис напал на него. До того он лелеял надежду, что Моррис решит-таки оставить его в покое. Но тот явно не намерен этого делать.
Как ему хотелось бы, чтобы он никогда не узнал о Моррисе того, что узнал. Это было так отвратительно, что возникшая в его живом воображении картинка заставила Натаниэля вздрогнуть. Впрочем, его испуг от увиденного едва ли был большим, чем испуг тех, кого он застал. Именно ужас лежит в основе той силы, которою он получил над Моррисом. Моррис действовал жестоко, но за своей жестокостью он безуспешно пытается спрятать страх. У него нет другого выхода.
Вдруг Дринкуотер осознал, что кто-то стоит рядом с ним.
— Ха-хм, — раздалось осторожное покашливание.
Дринкуотер резко повернулся.
— Прощенья просим, сэр…
— Что такое?
— Я видел, че случилось, сэр. Я видел, как он ударил вас. Коль скажете, буду свидетелем, сэр.
— Нет, Тригембо, спасибо, — Дринкуотер замялся. Он припомнил их разговор на Средиземном море. Перед его мысленным взором промелькнул Хамфрис, потом вспомнились Треддл, Шарплз и наказание, полученное Тригембо. Натаниэль напряженно посмотрел на матроса. Тригембо ждет, что Дринкуотер не даст спуску Моррису, иначе он будет считать мичмана трусом…
Внезапно Дринкуотер припомнил, как несколько минут назад страх покинул его. Натаниэля обуяла решимость. Он не станет более терпеть тиранию Морриса и вызовет старшего мичмана на дуэль. В такие мгновения отчаянные решения принимаются легко, вот только воплотить их в жизнь будет не так просто.
— Нет, Тригембо, это дело кокпита, как ты однажды сказал, — ответил Дринкуотер, страясь, чтобы его голос звучал твердо. — Буду признателен, если ты не станешь болтать.
Моряк ушел, обуреваемый разочарованием. Он просчитался, предлагая помощь молодому джентльмену. Тригембо думал, что тот станет использовать для обуздания Морриса законные средства. Ему припомнилась двадцать девятая статья Свода: по ней Дринкуотер мог притянуть Морриса даже если увидел бы, как тот держит кого-то за руку. Тригембо недоумевал. Он «ставил» на молодость, и не понимал, почему молодежь не задала Моррису хорошую трепку, свидетелем чему ему приходилось быть на многих кораблях. Тригембо был слишком безыскусен, чтобы понять чувства, владевшие Дринкуотером, так же как и Дринкуотер не мог понять, что поступки Морриса диктуются его черной душой — факт, совершенно ясный для Тригембо.
При первых проблесках рассвета Дринкуотер смотрел, как матрос уходит.
— Тригембо!
— Сэр? — моряк замер.
— По-тихому попроси одного из помощников плотника выстругать из куска ясеня два шеста. Каждый должен быть три фута в длину, понял?
— Есть, сэр. И спасибо.
Дринкуотер не имел ни малейшего представления, за что Тригембо хочет его поблагодарить, но почему-то падающие на лицо капли показались ему вдруг теплее.
Вести о продаже приза и обещание допустить на борт посетителей сделали «Циклоп» самым счастливым кораблем на якорной стоянке. Еще до конца утренней вахты матросы с необычным для такого дела радостным настроением надраили палубу и привели в порядок такелаж. Когда на палубу поднялся Дево, вся медяшка уже блестела в бледных лучах восходящего солнца, обещающих, что идущий на смену дождливой ночи день окажется ясным. Люди не сводили глаз со свинцовых вод, отделяющих их от форта Джилкикер и гавани Портсмута. В течение нескольких дней наемные ялики и вельботы, груженые женщинами и детьми кружили рядом с кораблями. Большинство из женщин были шлюхами, но встречались среди них и жены, законные перед лицом бога или властей. Располагаясь прямо у бортов кораблей, эти лодки представляли собой унылое зрелище. Иногда матросам удавалось обменяться с их пассажирками парой фраз или помахать рукой, пока окрики офицеров и боцманов не вынуждали их снова вернуться к работе. Часто лодки вынуждены были уходить из-за рвения офицеров или морских пехотинцев-часовых, иногда их отгоняли патрульные катера флота. Для их экипажей это доставляло особую радость: если тебе не дают получить удовольствие самому, то можно хоть не дать насладиться другому.
