Лаклан был огромным и могущественным кланом, куда больше Кенси – клана. Но я-то про себя подумала, что как раз это могло быть удобной причиной попытаться посеять рознь и раздоры меж кланами. Столкнуть обитателей Высокогорья друг с другом: пусть перебьют друг друга, а самому ради этого пальцем не шевельнуть… Очень похоже на умысел Дракана!
Но даже если Хелена Лаклан назвала меня «мадемуазель Тонерре» и угощала за своим собственным столом, я вовсе не думала, что Хелена Лаклан склонна принять от меня совет. Так что я, снова принявшись за хлеб с медом, придержала язык за зубами.
Прежде чем мне позволили выйти собрать подорожник, мне пришлось рассказать все, что я вспомнила о лже-Лаклане, писцу Хелены Лаклан, который тщательно все это записал.
Я же, послушавшись совета Каллана, спросила, есть ли у кого-нибудь из Лакланов время пойти со мной за подорожником, и Хелена поручила это своему младшему внуку:
– Тавис, пойди-ка с мадемуазель Тонерре и покажи ей дорогу. Веди себя достойно и делай все, что она скажет.
Тавис был нынче, пожалуй, скорее телохранитель, нежели проводник, но мне не хотелось говорить ему об этом.
А Тавис был проворный, смышленый рыжеволосый юнец с ослепительной улыбкой проказника и лицом, усыпанным веснушками, – просто звездный парад веснушек.
Мне куда удобнее было отправиться с ним, чем, к примеру, с Ивайном, который наверняка скоро потерял бы терпение и вспомнил о более важных делах.
– Сколько тебе лет? – спросила я, когда мы отошли от Хелены Лаклан настолько, что услышать нас она не могла.
– Девять, – ответил он. – А сколько тебе?
– Одиннадцать.
Он смерил меня взглядом. Я была едва ли на ладошку длиннее его.
– Мгм, – пробормотал он. – Но ты-то девчонка!
– О чем ты? – спросила я, хотя было яснее ясного, что он имел в виду.
– Ничего! – ответил он, улыбаясь своей широчайшей и самой невиннейшей из улыбок. – Куда отправимся, мадемуазель?
– Найди мне какой-нибудь луг или обочину канавы. Ты знаешь, какой он, подорожник?
– А на что он тебе?
– Врачевать раны моего брата. Не годится лишь остролистный. Plantago Lanceolata.
– Это еще что такое?
– Так называется это растение по-латыни.
Я сказала, чтобы мальчишка знал: есть кое-что такое, что мне прекрасно известно, а он и не слышал.
Нам не пришлось ходить далеко за пределы города, чтобы найти небольшую делянку, где росла бы никем не затоптанная и не покрытая глиной трава. В самом первом обнаруженном нами таком месте лютики заглушили почти все.
– Если пройдем немного вдоль дороги, мы, пожалуй, найдем какие-нибудь подорожники, – сказал мне в утешение Тавис.
– Только бы нам не пришлось спускаться за ними полдороги под гору в Низовье, – вымолвила я.
В этих словах, пожалуй, было опасение, но больше потому, что я беспокоилась за Давина.
– Может, ты не привык ходить так далеко?
– Еще чего!
Тут снова начались вопросы: «На что вообще нужны девчонки?»
Это начало меня раздражать. Быть может, взрослый телохранитель все же был бы лучше, чем девятилетний дерзкий сопливый щенок с веснушками и дерзкими повадками.
Мы прошли немного вдоль дороги – две колеи переваливали через вершины холмов и в нескольких местах врезались так глубоко, что образовали проход в горах, и ничего нельзя было разглядеть по обеим сторонам тесных откосов. Высоко над нашими головами плыл на легких крыльях жаворонок и пел, да так, что на душе становилось все веселее.
Солнце стояло высоко в небе и уже грело по-настоящему.
– Хочешь пить? – спросил Тавис, и я подумала, что мальчишка и сам хочет напиться.
– Немножко!
Уйдя с дороги, он, поднявшись выше, перешел наискосок вершину холма. Там проходила небольшая вытоптанная, по всему видно, овцами тропка. Повсюду валялись черные кучки овечьего помета. На мне были мои новые ворсистого сукна сапожки, так что я, боясь их запачкать, пыталась во что бы то ни стало не наступить на эти кучки, но это было трудно, так как они валялись повсюду.
Тавис был в деревянных башмаках, и ему было все равно, запачкает он их или нет. На другом склоне холма тропка зигзагами спускалась вниз на дно ущелья, где вплотную к зарослям орешника возвышались березы. Однако же среди листвы виднелись мерцающие отблески ручья, а вскоре я услыхала и как журчит вода.
Мы скользнули вниз к броду, куда приходили на водопой овцы, и Тавис тотчас сбросил свои деревянные башмаки и уселся на бережке, болтая ногами в воде.
А я присела на корточки и зачерпнула немного воды ладонью. Я пила эту прохладную, кристально чистую воду, пока не утолила жажду.
– Что это там за гул? – спросила я, потому что мне послышался шум воды куда громче того, что мог бы издавать маленький ручей.
Тавис указал вниз вдоль ручья:
– Это Мельничья быстрина. Там внизу есть старая водяная мельница. Она уже развалилась, так что там никто не живет. – Он слегка покосился на меня. – Мы можем запросто спуститься туда. Но это не для девчонок. Там водятся привидения.
Опять он со своей болтовней о девчонках! Ну его!
– Что еще за привидения? – спросила я. – Ты, верно, просто болтаешь, думаешь – я испугаюсь!
Он покачал головой:
– Нет, это правда. Я сам слышал об этом. Когда стоишь на краю стены у Мельничьего пруда, слышно, как кто-то плачет. А еще сказывают, будто ночью ее можно видеть.
– Кого?
– Старую Анюа. Анюа Лаклан, бабушку моего дедушки с отцовской стороны. Мою прапрабабушку. Она ищет свое утонувшее дитя.
Я быстро посмотрела на него, чтоб узнать, правда ли то, что он сказал. Да! Так оно и было. Или по крайней мере он сам верил в это.
– Анюа нашли в Мельничьем пруду несколько недель после того, как ее маленькая девочка утонула. Никто не знает, утопилась ли Анюа по доброй воле или упала в воду, когда искала дочку.
Тавис взглянул искоса, чтобы увидеть, удалось ли ему испугать меня. А я и вправду почувствовала, как от страха по всему телу забегали мурашки в самый разгар полуденного тепла.
– Будем искать подорожник, – сказала я. – У нас нет времени глазеть на мельницы.
И ведь это тоже было правдой. Но я видела, что Тавис все же думал: я сказала это со страху.
Мы немножко посидели, и тут парочка стрекоз промчалась над водной гладью. А потом я вдруг заметила, что мы не единственные расположившиеся у ручейка.
– Смотри! – сказала я. – Торговцы!
Тавис поглядел, куда я указала. Чуть выше, у настоящего брода, где ручей был шире и почти становился рекой, небольшая кучка людей и животных утоляла жажду, как и мы. Пожалуй, там было человек и животных семь-восемь да две повозки, увешанные медной утварью и другими товарами.
– Эгей! – изо всех сил заорал Тавис и помахал рукой.
Один из торговцев, подняв голову, всмотрелся, а затем поднял руку в знак приветствия.
– Мы пойдем туда, – сказал мне Тавис. – Поглядим, чем они торгуют.
– А подорожник? – напомнила ему я.
– Да ладно! Пошли! Ведь это всего на минутку. А после мы поищем твою траву.
Я неохотно кивнула:
– Но только на минутку!
– Ведь я же сказал…
Тавис еще раньше сунул свои мокрые ноги в деревянные башмаки и был уже на пути вдоль узкой тропки по бережку ручья. Я последовала за ним. Когда живешь так далеко в Высокогорье, как мы, нечасто доводится видеть проезжающих мимо торговцев, и, даже беспокоясь о Давине, я не могла заставить себя избавиться от щекочущего любопытства. Что у них в повозках?
У Бартола-Котельщика, что приходил в Баур-Кенси раз или два в месяц, всегда были с собой карамельки – белые, и красные, и желтые… А нам, детям, позволяли попробовать по одной. А кому хотелось больше, надо было их купить… Но столько для всего другого требовалось денег… К тому же одной-единственной карамельки – если ее осторожно сосать – хватало почти на целый час. Стоило только подумать об этом, как у меня слюнки потекли, и я решила, что торгаши там, на бережке ручья, окажутся столь же щедрыми, как и Бартол. А почему бы и нет? Я, по правде говоря, никогда в жизни не видала таких прекрасных лошадей, запряженных в повозку мелких торговцев. Одна, длинноногая светло-гнедая лошадь, сверкала, будто медь на солнце.
– Счастливой встречи и добро пожаловать в Лаклан, – приветствовал торговцев Тавис, поклонившись столь учтиво, что вполне можно было бы подумать, что он какой-то там камердинер с кружевными рукавами, а не маленький веснушчатый мальчонка с мокрыми ногами, обутыми в деревянные башмаки. – Можно спросить: что у вас, господа торговцы, в повозках?
– Всякое разное, – ответил один из них, ответил резко и холодно, как мне показалось.
То был широкоплечий чернобородый человек, походивший скорее на воина, нежели на торговца. Что-то в нем было такое… Не видала ли я его раньше? Какое-то беспокойство зашевелилось у меня в животе.
– Тавис, – прошептала я, – остановись! Мы уходим!
– Как? Сейчас? Мы ведь так ничего и не видели!
