Вадим стал торопливо подтягивать лямки. Ему надо было успеть за стремительно бегущие секунды отдыха отрегулировать «лифчик», чтобы его тяжесть – тяжесть восьми автоматных магазинов и двух гранат в маленьких боковых кармашках, хоть как-то уравновешивала груз, который висел за спиной.
На нем было навьючено не менее двадцати килограммов. Другом несли больше: Варегову сделали поблажку как новичку.
«Хорошо еще, что снял бронежилет», – подумал он.
Бронежилет Вадим, который ему ради дешевой шутки выдал каптерщик, оставил внизу, у БМП.
Перед подъемом в гору удивленный взгляд лейтенанта остановился на неуклюжей фигуре Варегова, успел подловить смущенную ухмылку Мухина и насмешливый прищур сержанта, командира отделения.
– Хрены моржовые! – выругался взводный, – Молодого потренировать захотели? Для этого спортзал имеется! …Возьми у наводчика «лифчик», – обратился он к Варегову, – «Броник» оставь здесь, в нем на подъеме сдохнешь. Эти дураки сами же тебя на себе тащить будут.
«Лифчик» – брезентовый нагрудник с четырьмя большими продолговатыми карманами под автоматные магазины на груди и двумя маленькими сбоку – под гранаты. Наводчик умудрился воткнуть в свой разгрузочный жилет аж восемь акашных рожков.
– Два ряд подряд пуля не пробивает, лучше тебе всякий «броник», – популярно объяснил солдатское усовершенствование хозяин «лифчика»-узбек, – В «броник» в первый стенка пуля попадет, через второй не выходит. Обратно пойдет, будет тебе кишка рвать. … – Страшный дел… – поцокал он языком, – Потом запас патрон в зад не трахает. Надевать знаешь как, молодой?
Во взводе из молодых был только Вадим.
Он ощупал ребристые бока «лимонок». От этого прикосновения к тяжелому и страшному в своей увесистости металлу Вадим понял, что жизнь его перевернулась окончательно и бесповоротно. В голову залетели слова разухабистой песенки, слышанной когда-то в телевизионной передаче:
"Когда воротимся мы в Портленд,
Мы будем счастливы как дети,
Про зло забудем мы на свете.
Вот только в Портленд возвратиться
Нам не придется никогда…"
…Острый осколок камня режет ляжку. Варегов, наскоро подтянув лямки разгрузочного жилета, уселся прямо на него. Но сейчас ему не до перемены мест: нужно до команды лейтенанта успеть сделать глоток из фляжки. Не успел.
– Время! Пошли!
Тело горит, словно стоишь у большого костра. Струйки пота, сбегающие по спине, не приносят даже краткой прохлады. Может, их нет вовсе, и остались лишь воспоминания о том, что в твоем организме когда-то была влага? Галлюцинации… «В потолке открылся люк и оттуда вылез глюк… Глюк… Это же композитор…»
– Быстрей, быстрей!!! – подгоняет лейтенант.
– Шевелись, Варяг… – скрипит за спиной Мухин.
Вадим хочет что-то ответить, разлепляет сухие губы, но слова застревают в шершавом горле. Даже проглотить их обратно больно.
РД уже не тянет назад, он давит к земле вместе с «лифчиком». Прямо перед глазами – сухие былинки в бурой земле.
В голове – никаких мыслей. Ты – автомат, запрограммированный на ходьбу по горам. Ты чувствуешь, как ссыхается твое тело, твои мозги. Мысль, и та с трудом пробивает через них дорогу. Они напрягаются, но это лишь напрасный труд. Всего лишь ненужное движение, сродни спазматическому сглатыванию несуществующей слюны. Боль – и больше ничего.
Ты боишься этого движения, но все-таки делаешь его.
«Господи, когда же…»
– Отдых! Две минуты!
«Он что железный, этот лейтенант?»
Жесткая щеточка усов, жесткий черный взгляд из-под кепи – белков не видно. И – белые зубы среди потрескавшихся губ. Улыбка.
– Ну как, Варегов, нормально?
Вадим опрокидывает флягу и горячая влага течет струей сквозь сухую корку горла.
Течет, течет… И не будет этому конца…
Тонкие сильные пальцы с забившейся под ногти землей выдергивают из рук Вадима флягу.
– Обопьешься, – говорит лейтенант, – Надо маленькими глотками. Всего их нужно сделать два-три. Тогда вода впитается в организм, а не провалится в желудок и не испарится в виде пота за минуту…
Взводный закручивает пробку и протягивает фляжку обратно Вадиму:
– Взвод! Подъем!
Теперь легче. Спина взмокает и порыв ветра («откуда он взялся?») приятно холодит ее.
Легче…
Надолго ли? Еще один зигзаг по вихлястой тропке, задирающейся прямо в небо, и в горле опять застрял наждак.
Нога Вадима опирается на круглый камень. Тот, словно играясь, выскальзывает из-под ступни. Колено утыкается в склон. Обе руки – с автоматом и без, падают вперед, тонут в перемолотой чужими ногами пыли.
… – Сука… – скрипит Мухин, ему покатившийся камень стукнул по лодыжке. Тут же он оборачивается и кричит, – Камень! Осторожно, лейтенант!
Командир делает шаг в сторону и булыжник с обвальным шорохом и стуком скатывается вниз.
Всего это Вадим не видит, продолжая с упорством и обреченностью Сизифа карабкаться на гору. Чувствует потной спиной, что именно так все и происходит.
Голос лейтенанта:
– На камни не наступать!
Корявое деревце, опаленное огнем. Около него тропа делает свой очередной поворот.
– Раньше на этой горе «духи» сидели. «Летуны» их «нурсами» сбивали, – это опять Мухин.
Вадиму становится почему-то приятно слышать его осипший голос. Легче от него становится, что ли?
…Все. Неужели все? Подъем неожиданно оборвался.
Перед глазами и ногами Варегова оказалась вытоптанная площадка. По краям ее тянулись окопчики, соединенные между собой мелкими ходами сообщения. В углублении, словно угрожающий перст, торчит ствол миномета. С другой стороны склона хищно вытянул свой пулеметный нос крупнокалиберный «Утес».
Около землянки, больше похожей на нору, стоят два плоских армейских бачка, в которых обычно носят суп или кашу. Один из них открыт, на дне поблескивает прозрачная вода. На откинутой крышке стоит кружка.
Вадим застыл перед бачком в нерешительности. Он не может определить: хочется ему пить или нет? Изматывающее отупение тоже куда-то делось. Похоже, то, что он слышал про второе дыхание – не вранье…
– Чего встал, как столб? – толкнул Варегова высокий небритый солдат, – И вообще, кто ты такой?
– Молодое пополнение, – ввинтился Муха, – Доброволец. Решил пороху понюхать.
– Да ну? – небритый с любопытством уставился на Вадима.
Варегов нерешительно посмотрел на него, не зная, что ответить. Он не мог определить, что удивило этого высокого, из-за двухнедельной щетины казавшегося тридцатилетним, солдата: прибытие давно ожидаемого пополнения или наличие добровольца в этих краях.
Небритый не стал долго интриговать Вадима:
– Ну и дурак ты, доброволец! – и надвинул ему панаму на нос.
Вадим обиженно засопел и резким движением вернул панаму в исходное положение.
– С характером бача! – то ли удивленно, то ли насмешливо резюмировал длинный, – Но дурак…
– С характером! – поддакнул Мухин, – Тут вчера я хотел с него «эксперименталку» снять – не дался. Надо молодому профилактическую беседу организовать…
– Мухин! – обернулся длинный к «черпаку», – Ты знаешь, что муха – источник заразы? Что-то ты в последнее время больно борзый стал. Как мухи перед переменой погоды. Хиляй отсюда, не разводи эпидемию на солнцепеке. Видишь, с человеком разговариваю…
– А я чо? – дернул плечом Муха, – Я ничо. Я тебе не мешаю.
– Через плечо. Ты не слишком обижай молодого. Добровольцы, как и дураки, у нас всегда в цене. А этот, может, еще поумнеет. Если успеет…
Мухин перекинул автомат с одного плеча на другое и отошел.
… – Ты чем на «гражданке» занимался? – спросил неожиданный заступник Варегова.
– Учился.
– Где?
– В университете.
Он не любил затрагивать эту тему. В роте, еще там, на Дальнем Востоке, из его призыва студентов было трое. На первых порах они, имевшие несчастье поступить в вузы без военных кафедр или, как Вадим, вылетевшие за хвосты, сильно выделялись из остальной рабоче – крестьянской массы. Это, естественно, не способствовало обоюдному сближению.
– В каком университете учился? – вопрос был задан быстрее обычного и более заинтересованно.
Вадим, подчиняясь новому темпу, ответил так же быстро:
– В Московском.
– Москвич? – полупрезрительная гримаса скользнула по лицу небритого.
Вадим его прекрасно понял: москвичей в его роте тоже не любили. Чаще всего – за столичный снобизм. Правда, Варегов знал и исключения…
– Нет, я из Ярославля.
– Почти земляк… А почему в армию попал? В МГУ же военная кафедра есть.
– Вылетел…
Что-то неуловимое в этом высоком небритом парне при всех его манерах, одежде и взгляде, выдававших бывалого, знающего себе цену солдата, было от той жизни, которую оставил за спиной семь месяцев назад Вадим. Интонация их разговора напоминала обмен паролями среди кровожадных джунглей: «Мы с тобой одной крови – я и ты!»
