Горное эхо запоздало принесло гулкий удар выстрела. Но рядовой Вадим Варегов его уже не слышал.
Застиранная панама с облупившейся красной звездочкой, игриво подхваченная потоком, понеслась по воде. Через минуту она скрылась за валунами.
9.Андрей Протасов. Москва, декабрь 1991 года
За окном по-прежнему падал снег. Тикал будильник на шкафу. Сигаретный дым мягкими волнами уходил в раскрытую форточку. На кухне гремел тарелками мой друг: задумал на ночь глядя уборку. Но меня уже не было в этой комнате.
Это как проклятие, рикошет. Он будет швырять нас в прошлое всегда, и мы еще будем долго выбираться из этого замкнутого круга.
Часть третья
Уходя, громко хлопни дверью
Андрей Протасов. Афганистан, декабрь 1988 года10.
Двадцатого декабря – никогда не забуду этот день! – наша рота получила приказ выйти на операцию в горный массив, расположенный в пятнадцати километрах по прямой от нашего полка.
Я бы не сказал, что эта затея сильно обрадовала наших офицеров. Проходя мимо их модуля, я случайно услышал обрывок разговора между ротным и комбатом. Впрочем, это можно было назвать не разговором, а руганью.
– …мать всех хадовских чертей! – матерился наш командир роты капитан Булгаков, – Половина сороковой армии выведена, все готовы к маршу, активно не воюем третий месяц – и тут на тебе подарочек! Пусть сорбозы сами лезут, нам-то какое дело!
– Кому ты это говоришь, – басил комбат подполковник Кузмичов, которого в полку за глаза иначе как «Кубиком» за невысокий рост и квадратную фигуру не называли, – Это я и без тебя знаю, Алексей. Драться в последние дни войны никому не хочется. Кроме этих проклятых «духов»… Но что ты прикажешь делать, если этому говнюку Курбану вожжа под хвост попала!
Комбат сделал паузу, закурил. Я же завис за углом модуля так, чтобы не увидел часовой из соседней роты, стараясь не пропустить ни слова. Ведь от того, что они здесь скажут, зависела и моя судьба.
Судьба гвардии рядового Андрея Протасова, двадцати двух лет от роду, холостого, внебрачных детей не имеющего, недоучившегося студента исторического факультета Московского университета (откуда с третьего курса отчислили за «хвосты»). Призванного в армию из родного Ярославля, и попавшего в Демократическую республику Афганистан весной 1987-го года. Имеющего одно легкое пулевое ранение и медаль «За боевые заслуги». И желающего дожить до дембеля, до которого осталось рукой подать.
– …Сунулся родной брательник Курбана, – продолжил после затяжки сигаретой комбат, – пограбить оставленную нашими соседями базу, пока ее сорбозы не заняли, и напоролся на каких-то чумоходов из хозроты. Они, видите ли, не успели все свое барахло увезти.
У них глаза со страха по пять копеек, у брательника, Нигматуллы, гашиш в мозги стукнул: нет, чтобы подождать, пока наши не уберутся… Ну, начали пулять друг в друга. Хозбанда наклала в штаны и проявила чудеса храбрости – рашпиль им в задницу по самые гланды!… Короче, завалили они и Нигматуллу, и еще трех его придурков. И теперь уже у Курбана дурь в башке взыграла – решил отомстить. А соседи уже ушли, так он на колонне нашего полка решил отыграться…
– Откуда информация?
– Хадовцы приволокли.
– Не пытались договориться? – тихо и угрюмо спросил Булгаков, – Дали ему подарочек, что ли…
– Да пытались! – комбат с досады плюнул в окно. Плевок пролетел в сантиметре от моего любопытного носа, – особисты и разведчики из дивизии – да что дивизии, даже армии! – подъезжали через свои каналы. Хрена там! Почувствовал себя победителем и закусил удила.
– Ну, а что афганцы?
– Долбанные «товарищи по оружию» в горы лезть не хотят: мол, сами влипли, сами и отдувайтесь. Понять их можно: злы на нас, что уходим. По-человечески такие вещи предательством называются. Ладно! – комбат хлопнул ладонью по подоконнику, и мимо моего носа пролетел окурок, – Это все политика, а мы всего лишь солдаты. Слушай, Булгаков, расклад: наша разведрота вместе с дивизионным разведбатом держит перевал. Так что на них рассчитывать не приходится. Сами будем дерьмо ложками хлебать. Пойдет твоя рота…
Булгаков молчал. По его молчанию я понял, что такой расклад он предвидел заранее, и все это не давало ему поводов для оптимизма.
– Ты не думай, что я тебя подставляю, – Кубик тяжело прошелся по модулю, – Комполка твою роту сам назвал. «Пошли, – говорит, – Булгакова. У него рота лучшая в полку. Молодежи практически нет, солдаты третьего и четвертого сроков службы. Воевать умеют».
– Хороший им подарочек под дембель!
– Ты думаешь, лучше салаг безусых на это дело посылать?!
Ротный только вздохнул. Военный до мозга костей, он знал, что в любом случае выполнит приказ. Спорил он сейчас с комбатом только для облегчения своих невеселых дум и предчувствий.
Кубик это прекрасно понимал, поэтому не обрывал своего командира роты. Да и как оборвешь, если они в одной упряжке тащат воз войны без малого два года! Кузмичов помнил Булгакова зеленым командиром взвода, попавшего в Афган через полгода после окончания училища.
В прежней части, во время дежурства молодого лейтенанта по батальону, два сержанта «нерусской национальности» попытались изнасиловать бойца со смазливой физиономией. Булгаков в этот ответственный момент зашел в сушилку роты, где и происходили события. А через пять минут изувеченных сержантов оттуда извлекал наряд.
…И надо же было такому случиться, что той же степной раскосой национальности оказался начальник штаба родной дивизии! Булгаков едва не попал под суд. Дело замяли во избежание огласки, но «горячего лейтенанта» в штабе дивизии запомнили. Вскоре его фамилия оказалась в списках офицеров, отправлявшихся на выполнение «интернационального долга». Причем, под номером один.
А потом было два года Афгана… Чего только не произошло за это время, в течение которого Булгаков стал не только капитаном с двумя орденами «Красной звезды», но и поумерил свой горячий днепропетровский темперамент.
Никто не знает, какой ценой комбат спас ротного от трибунала, когда тот после боя собственной рукой расстрелял двух трусов, не прикрывших нас из пулемета в решительный момент. Отстоял. Наш «Булгачок», как мы, солдаты, его называли, остался на роте, хотя и без ордена Красного Знамени, представление на который уже лежало в штабе армии.
Но долг платежом красен везде. В том числе и на войне: через месяц наша рота выдернула попавший в засаду арьергард, в котором находился Кубик.
… – Да у меня недокомплект личного состава двадцать четыре человека! – продолжал защищать свою роту Булгаков скорее по привычке, чем из упрямства.
Впрочем, какое тут упрямство: приказ, есть приказ. И ротный, и Кубик это прекрасно понимали. Поэтому их спор стал больше смахивать на грустную констатацию фактов.
– А у кого полные штаты? – в ответ проговорил комбат, – Сам знаешь, части выводятся – молодых не дают. Так что…
Дальше я не слушал. И так было ясно, как божий день.
Курбан – командир отряда моджахедов, который контролировал наш район. Последнее время мы с ним не воевали: договорились о нейтралитете. Курбану это было выгодно.
Еще бы! Советские свои войска выводят, на их место придут солдаты правительственных войск – сорбозы, с которыми воевать гораздо легче, чем с «шурави». Так что лучше поберечь силы, чтобы потом надрать задницу солдатам Наджибуллы. Тем более, что советские регулярно подвозят подарки и закрывают глаза, когда его «воины ислама» потрошат оставленные сорбозам военные городки.
В общем, наблюдалась, если не любовь, то полное взаимопонимание. А тут такой геморрой…
Нам, солдатам, такой расклад, конечно, тоже не мог понравиться. Кому на дембель охота ехать «грузом двести»! Тем более перед самым концом войны. Даже самые отмороженные, которые воевали как черти и не чаяли вернуться домой живыми, вдруг во снах начали чувствовать не запах анаши, а аромат маминых пирожков.
Наша дивизия должна была выходить в Союз из Афганистана в первых числах нового, 1989-го года. Одним из последних уходил наш доблестный полк вместе с разведбатом дивизии, который уже два месяца сидел вместе с десантниками на перевале. Они караулили, чтобы какие-нибудь бродячие «духи» не испортили нам малину в самый последний момент. И надо же: ждали неприятностей там, а они появились здесь…
Видимо, эти грустные размышления были написаны у меня на лице, когда я вошел в палатку. Ко мне почти сразу подошел мой корешок Вовка Грачев или просто Грач, и сел рядом на койку.
– Ты чо, Протас, – толкнул он меня плечом, – заболел? Живот пучит? Глаза, как у кролика, печальные. Брось о маме скучать: скоро дома будем! Ох… – Грач сладко потянулся, – Ну и напьюсь же я! А потом по бабам! Телки у меня в Питере мировые. Если они, шалавы, меня забыли – быстро напомню! Поехали ко мне, Протас, оторвемся по полной программе!
