– Бог бы ответил, – сказал Румата, – это не пойдет на пользу, ибо сильные отберут у слабых…
– Я бы сказал, – Будах вдруг обозлился, – накажи жестоких, чтобы неповадно было сильным проявлять ее…
– Когда будут наказаны жестокие и сильные, их место займут сильные из слабых, тоже жестокие…
Обрызгав их грязью, подворотню стремительно пересекла телега с двумя монахами и старухой, старухе было тяжело дышать, и рот у нее был открыт. Они сидели на кольях. Колья были острые и страшно испачканные. Будах дернулся и, очевидно, обмочил балахон, судя по звуку, пошла моча, и он обрадовался.
– Тогда скажу, господи, сдуй нас или еще лучше, оставь нас в нашем гниении, – Будах вдруг рассмеялся.
– Сердце мое полно жалости, – медленно отчеканивая слова, сказал Румата, сплюнул и сильно дернул Будаха за веревку, – я не могу этого сделать, – он увидел испуганное лицо Будаха, отвернулся, еще раз дернул за веревку, и они быстро пошли.
Дом был близко от подворотни, они прошли мимо колодца к дверям. На ступени сидели те же два монаха, что всегда, и играли в камушки. Монахи одновременно встали и поклонились, сложив руки на животах.
– Вы пришли, и мы уходим, – сказал один, – у вас убили двух слуг, но это не мы, – оба вздохнули и неторопливо побрели прочь, ссутулившись, сунув руки в рукава, толстые и смешные, как колобки. Только сегодня на рясах на веревках висели и волочились за ними тяжелые мечи в толстых тяжелых ножнах с круглыми колесиками. За шесть лет они тоже привыкли к этому месту и к дому.
Вечерело, ложился сырой туман. У колодца ежился раб, закутавшись в мешковину, по улице деловито опять пробежала собака со стрелой в боку.
Из зеркала на Румату глядело опухшее в мелких порезах с прикрытым веком и толстыми в корках губами, не его, Руматы, лицо. Позади такая же опухшая, почти незнакомая, стояла Ари. Румата потерся лбом о медный лист зеркала, подмигнул здоровым глазом и, еле передвигая стертые босые ноги, поплелся на кухню сквозь раздвигающуюся челядь. Радости ни у кого из них не было, усталость и испуг. На кухне он сел на маленькую скамью, Муга поставил таз с холодной водой и второй с горячей, и хотя Румата был только в рубахе, в таз упал и закачался невесть где зацепившийся белый дурацкий помпон. Ари села рядом на такую же скамеечку и также наклонила голову.
– Он был в твоей рубашке, – сказала она сипло, – и стрелял с лестницы… Но они бросили петлю… Рубашка была очень велика, и они задушили его… Потом вдруг пришли монахи и стали бить Серых дубинами… А потом… – она замолчала, и они еще немного посидели, по-птичьи наклонив головы, пока Румата не велел всем уйти.
– Уйдите все, – грубо сказал он, – я буду мыть зад.
– А за женщиной приехал муж, – Ари пожала плечами, –она ведь тоже умерла, ты дразнил ее «скользкая», а приехал муж, тот корявый… – и вышла.
В кухне гудели мухи, Уно, после смерти казавшийся еще меньше, лежал неподалеку на полу в нелепой руматовской белой рубахе, отражающей свет, не защитившей, а погубившей его. Румата хотел прогнать мух, плеснув водой из бидона, но в бидоне был кипяток, он обжог пальцы и, тряся рукой, вдруг понял, что плачет, высморкался в два пальца, но заплакал еще сильнее. Вот только прижаться было не к кому. И тут же Румата почувствовал опасность. За годы, проведенные здесь, он чувствовал ее, опасность, даже не кожей, а напряжением шеи, может, так ее чувствовал зверь, медведь или мышь, неважно. Он наклонился, подтянул коромысло, как копье, пустил его в железный лист, направляющий тепло от горящего камина: лист, переворачиваясь по оси, завертелся, ударяя светом в угол. Там, на скамье у бочонков с вином, Румата явственно увидел монаха. То исчезавшего, то возникавшего из темноты. Лист со скрипом перестал вертеться, будто поделив его надвое, монах встал. Прохромал из темноты в свет и скинул капюшон. Из-под рясы проступал горб, один глаз был круглый, хищный и не мигал. В трехпалой руке большая бутыль.
– Не много же у нас глаз на двоих, а Арата, – Румата ополоснул лицо, говорить еще было трудно. – Как ты сюда вошел?
– С монахами. Калеки угодны богу, – Арата протянул бутыль, и Румата стал жадно пить. Кожа и мышцы предупреждали об опасности, мозг не хотел принимать.
– Я тридцать лет глава мятежников, – засмеялся Арата. В рясе на груди у него была дыра, и руку он прятал в этой дыре. – И всегда одно и то же. Самые храбрые мои товарищи бегут, самые верные предают, правда, потом умирают. Мои крестьяне поверили монахам, и сейчас их вешают вниз головой. Вдоль всего Урочища Тяжелых Мечей. В молодости нас с Вагой Колесом так повесили на корме большой галеры… Но мы сорвались. Был такой капитан, по кличке Любезник… – он улыбнулся чему-то, что помнил, наверное, один. – Знаешь, сначала я думал…
И этот переход на «ты» не ускользнул от Руматы.
– …что бог сдох… ну, как лошадь, вез, вез этот мир, лег, пустил пену из ноздрей и сдох… А сейчас я увидел, – Арата засмеялся, – как ты пустил соплю…
– Я не бог…
Арата опять засмеялся, как закашлял. И покивал, мол, конечно, конечно…
В эту секунду Румата метнул медную тарелку с глиной для мытья ног ему в горло. Прыгнул сам и ударил уже лежащего пяткой в лоб так, что затылок гулко стукнулся о камень пола, схватил за рясу, проволок через коридор в конюшню, разорвал на груди рясу. Под рясой была дорогая кольчуга и запутавшийся в материи короткий двойной ируканский меч-кинжал. И еще один маленький за сапогом.
– Муга, – крикнул Румата в пустоту дома. Вернее, то, что казалось ему пустотой, пустотой не было. Там стучали и переругивались голоса. Чинили ворота и лестницу наверх.
– Муга, – повторил он уже в побледневшее лицо слуги, –принеси вина и тряпку, вытереть гостю нос, – и еще раз ударил хрипящего и трясущего головой Арату пяткой в лоб. – Ты увидел, что я пустил соплю, и решил пощекотать меня этим?! –Румата плюнул на лезвие ируканского меча. – Тебе понадобилась летающая птица? Или молнии?? Которых у меня, кстати, нет… А может, сам я… Вместе с моими мечами… Чтоб добыть тебе трон… Или что-нибудь вроде, – Румата покрутил кистью над головой и приложил солому к темени, как корону.
Арата медленно приходил в себя. Кашель душил его, слизь текла из горла и ноздрей.
– Да, – просипел он, – именно так… И я выжгу всю эту нечисть до двенадцатого колена…
– И что? – Румата протянул ему бутыль, дал много выпить и приложился сам. – И земли достанутся лучшим из твоих сподвижников… Но кому в этом мире нужна земля без рабов… так что появятся новые рабы и появится новый Арата…
Муга встал на четвереньки и вытянул тощую шею, оттянув колодку.
– Его впустил я, хозяин. Он прогонял Серых.
– Если он сам не привел этих Серых… Он – большая умница, наш Арата…
– Будьте вы прокляты, бог вы или не бог. – Арата попытался ударить, но не смог. – Я бы никогда не допустил этого.
– Допустил бы. Все всегда допускали. Но ты останешься в песнях. Их будут петь и через триста лет. Это не так уж мало, – сказал Румата серьезно. Он снял со стены веревку, продел в ошейник Муги, дал Арате завязать узел, на этот узел посмотрел и сам себе хмыкнул, потом встал, прошел за кучу навоза, откинул засов и отворил маленькую потайную тяжелую, будто из камня, дверь.
– Золото на месте, – сказал Румата, – а теперь убирайтесь оба.
Вечернее прорвавшее тучи солнце ударило в кучу навоза, превращая его в серебро, заплясало зайчиками на стенах.
По коридору дома рабы прокатили бочку, за ней прошел абсолютно голый Будах. Мелькнула Ари с деревянной дощечкой в поднятой руке.
Румата поскользнулся, перепачкался в навозе и вдруг выскочил за Аратой.
Улица, по которой бежал Румата, была очень узкой, колола из-под грязи ноги острыми камнями и гудела мухами. Румата бормотал что-то, будто догонял, чтобы сказать. Но это было не так, и он сам потел и боялся, потому что бежал, чтобы убить вовсе не самого страшного здесь человека. Просто что-то гнало его убить, и он даже остановился, провел лбом по камням, причиняя себе боль, и побежал дальше.
Сначала он увидел Мугу в колодке и с веревкой через плечо. Затем Арату. Свистнул и остановился, привалясь плечом. Арата обернулся и тоже привалился плечом.
– Я забыл, – сказал Румата, еще сильнее вжимая себя в острую стену, – я видел одну вешалку, там болтался Вага Колесо на забавном галерном узелке, дергунчике. От ведерка под скамейкой… Я дал тебе веревочку привязать глупого Мугу… Получился такой же узелок. – Румата засмеялся. – А Вага был твой друг, а?!
– Друзей наполовину не бывает. – Арата сел на корточки и стал похож на огромного кривого грифа. – В нашем деле друг наполовину – всегда враг. У тебя лоб в крови и ноги в дерьме. – Арата высморкался в два пальца, внимательно посмотрел на пальцы и стряхнул соплю в лужу.
– Когда Гаран, спустившись с неба в Питанские болота, вышел к народу, лицо его источало кровь, а ноги были в навозе… Это семейное. – Румата вдруг увидел, как изменились лица обоих. – Так вот, если я увижу тебя около моего дома, просто у моего дома, просто идущего у моего дома… – Он подождал, пока Арата, кряхтя, перевалился на колени, – Муга уже стоял на коленях в луже, – повернулся и побежал обратно.
