в бывшем английском посольстве в Петрограде. Локкарт легко опознал почерк бравого Кроми, его стиль, которому отвечала, в частности, фраза о том, что он готовится покинуть Россию и собирается при этом сильно хлопнуть за собой дверью. В подлинности письма убедила его орфография. Он улыбнулся: ах, атташе Кроми до сих пор не в ладах с правописанием. В конце Кроми рекомендовал подателя письма как надежного человека, услуги которого могут быть полезны.
Шмидхен (или Смидхен, как послышалось консулу) — бледный, небольшого роста — представился бывшим подпоручиком царской армии, теперь служащим в латышском полку. Он осторожно намекнул Локкарту, что командиры латышских стрелков, в том числе и в гарнизоне Кремля, разочарованы Советской властью, которая приняла Брестский мир и оставила Латвию под игом Германии. Латыши не хотели бы воевать с английским десантом, высаженным в Архангельске, а их (как Шмидхен полагает) готовят послать на север. Вообще же, латыши в России мечтают только об одном — вернуться домой, в свободную Латвию!
Консул сказал, что отлично понимает нежелание латышей сражаться против союзников, но он собирается вот-вот покинуть Россию и сомневается, успеет ли чем-либо помочь. Локкарт улыбнулся гостям, вопросительно посмотрел на Шмидхена, осведомился: имеются ли у подпоручика достойные знакомые из числа упоминавшихся командиров, которым можно доверять как себе? Шмидхен назвал Эдуарда Берзиня.
— Кто он, этот Берзинь?
— Командир особого дивизиона. Мой товарищ и друг.
К слову, он отвечает за охрану Кремля. Охранял поезд Ленина во время переезда правительства в Москву…
Локкарт напрягся, словно ослышался, хотел переспросить, но ограничился тем, что предложил Шмидхену прийти завтра вместе с Берзинем.
«Не поспешил ли?» — подумал Локкарт, когда неожиданные посетители ушли. Несмотря на письмо друга Френсиса Кроми, консул, как истый англичанин, был в согласии с тем, что кушанье должно долго томиться на медленном огне, пока не поспеет. Он не отрицал мысли о том, что надо иногда и потрясти дерево (как говорят в России), но ведь и тогда следует убедиться, зрелы ли на нем плоды…
Весь вечер оставшегося дня английский консул совещался с французами — генеральным консулом Гренаром, генералом Лаверном. Пили кофе, курили сигары, улыбались, довольные друг другом.
15 августа Локкарт в компании Гренара встретил Шмид-хена и обещанного Берзиня. Командир особого дивизиона выдался ростом, был подтянут. Его интеллигентное лицо с редкой бородкой выглядело несколько бледновато, как, впрочем, и у Шмидхена (очевидно, командиры питались не лучше своих солдат). Берзинь подтвердил имеющееся недовольство среди командиров-латышей и желание солдат вернуться домой, в свободную Латвию.
Услышанное воодушевило иностранцев. Гренар обратился к гостям со словами, прозвучавшими весьма проникновенно:
— Судя по вчерашнему разговору с господином генеральным консулом, что подтвердилось и сегодня, вас очень интересует судьба Латвии после войны и свержения большевиков. Я директив от своего правительства не имею, но уверен, что Латвия получит самоопределение за ваше содействие.
Локкарт был более определенным, сказал прямо:
— Латыши должны порвать с большевиками, предавшими их родину германскому империализму. И, полагаясь на будущее, от лица союзных правительств могу обещать: после победы — немедленное восстановление независимой Латвии, свободной!
Консул считал, что теперь обещать можно все. В глазах Берзиня и Шмидхена он усмотрел одобрение.
Незаметно перешли на деньги. Берзинь, гордившийся службой и своим положением, ответил, что его лично материальная сторона интересует мало, он вообще старается не ради денег, а ради разрешения «латышской национальной проблемы». Затем он поведал охотно слушавшим его дипломатам, что из представителей полков создан (при глубокой конспирации!) «латышский национальный комитет» для обсуждения вопросов о «противосоветском перевороте». Возможно, «комитету» некоторые суммы и понадобятся.
Локкарт скептически улыбнулся: он слышал о приверженности латышей к тайным организациям. Лучше бы эти туземцы свою энергию обратили в действия. Но в общем Берзинь Локкарту и французам понравился: патриот-латыш, безбоязненно откровенный, был в царской армии. Правда, теперь служит большевикам, но в их партию не вступил, значит, надо понимать, особыми обязательствами не связан; свободен и свободолюбив. Да, ему доверяли охранять поезд Ленина, но, с тех пор как большевики подписали позорный мир с Германией и отдали родину Берзиня немцам на растерзание, вряд ли он, да и любой другой чувствительный латыш простит все это Советам…
Расставаясь, Локкарт как бы ненароком спросил латышей: где они будут встречаться друг с другом, ведь не в Кремле же? И услышал ответ, что условленное место уже выбрано — Сокольники, у Оленьих прудов. Вопрос выглядел плохо скрытым намеком на то, что Берзиня и Шмидхена могут проверить, например тот же Локкарт. Гости дали понять, что они на это не обижаются. Правда, Шмидхен, будучи завербован бравым и тонким Френсисом Кроми, уже был проверен упоминавшимся выше «сэром Рейзом», который провел еще в Петрограде за ним соответствующее наблюдение. Локкарт в душе, однако, считал, что только дело покажет, чего стоят эти латыши, свалившиеся, можно сказать, с неба.
А начиналось дело очень рискованное и опасное, похоже, с большой надеждой на удачу. Машина тайного заговора набирала скорость… В Лондон, Париж телеграфные аппараты отстукивали шифровки об успешном развитии предприятия.
Дипломаты продумали даже мелочи. Утром Локкарт заметил: невдалеке от дома то появлялся, то исчезал какой-то молодой человек. «Опоздали, господа чекисты, — злорадствовал Локкарт, — гостей и след простыл! Нас не проведешь, и, как говорят в России, мы не лыком шиты!» Предполагая, что за домом может быть установлена слежка, Локкарт вчера, расставаясь с Берзинем, сказал тому, что следующие встречи будут в другом месте, а «ангелом-хранителем» Берзиня отныне будет один славный малый по имени Константин, энергичный, обаятельный, нравящийся женщинам и не лишенный честолюбия. Он, Локкарт, полагает, что Бер-зинь с Константином отлично поладят.
Локкарт взялся связать латышей с англичанами, высадившимися в Мурманске. Берзинь на это ответил, что он найдет «своих людей» для поездки. Вскоре они были подобраны. Локкарт написал бумагу. «Британская миссия, Москва, 17 августа 1918 года. Всем британским военным властям в России. Предъявитель сего… латышский стрелок, направляется с ответственным поручением в Британскую штаб-квартиру в России. Обеспечивайте ему свободный проезд и оказывайте всемерное содействие. Р. Локкарт, британский представитель в Москве». В одно удостоверение вписали имя Шмидхена, в другое — капитана Криша Кран-каля. На куске белого коленкора был отпечатан шифр, и шифр надлежало доставить в ту же главную квартиру.
В тот же день, 17 августа, Константин и Берзинь встретились на Цветном бульваре. Падали первые желтые листья, хрипло кричали вороны. Они зашли в кафе «Трамбле». В залах с потускневшими зеркалами за столиками шумела публика, пили чай с булками, втайне здесь же купленный самогон, запрещенный властями. Константин представился несколько фамильярно: сказал, что пусть его зовут
