Валентин ШТЕЙНБЕРГ
ЕКАБ ПЕТЕРС
*
© ПОЛИТИЗДАТ, 1989
МЯТЕЖНЫЙ ЛОРД
Лондон, как всегда, жил своей сложной, размеренной, очень непривычной для выброшенного из другого мира политического иммигранта жизнью. Когда Екаб Петерс вступил в этот громадный каменный город и стал искать какое-либо пристанище на ночь (по имевшимся у него адресам надо было еще походить), он со своими пустыми карманами мог надеяться на приют лишь в кварталах «cockney» (кокни), вместилищах нищеты, или Уайтчепла — части Ист-Энда[1], которая имела печальную славу самого бедного и обездоленного района Лондона, полного одичавших бродячих собак. Не менее реальной была перспектива на ночь глядя оказаться на набережной Темзы. Следуя случайному совету, он отправился на поиски места в ночлежных домах, предполагая, что это нечто вроде дешевых гостиниц.
Екаб подошел к одному из подобных заведений Уайтчепла, пристроился в небольшую очередь у двери. Впереди стоял изможденный человек в изорванном костюме. Привратник, несший службу у входа в ночлежку, спросил бродягу:
— Кровать или нары?
— За три пенса…
— Значит, нары. По лестнице вниз…
Затем служащий уставился на Екаба:
— Вы тоже сюда? Судя по вашему костюму, вы еще можете ночевать на Риджент-стрит[2]. Советую: уходите…
Екаб не заставил себя уговаривать, тем самым миновав и трехпенсовую преисподню, куда спускались по грязной и оплеванной лестнице в так называемый «спальный зал», и размещенный над нею подвал, куда собирались «богачи» лондонского дна — обладатели… пяти пенсов.
Большую часть первой ночи в Лондоне он провел на ногах. Зазывно мигали рекламы этого диковинного города чудес цивилизации, причудливо перемешанных с картинами откровенной нищеты и падения нравов. К концу ночи вернулся в Уайтчепл, ибо других мест пока не знал. До рассвета подремал на штабелях леса в доках, куда пробрался незаметно, минуя стражу и подвергая себя опасности быть схваченным полицейскими: власти тщательно заботились о том, чтобы у каждого человека была крыша над головой и чтобы люди не спали на улицах и в парках…
Рано утром он отправился по записанным адресам, нашел своих товарищей — таких же, как и он, революционных изгнанников, раньше приехавших в Лондон и начавших кое-как в нем осваиваться. Екаб привез землякам последние новости из России, в своем большинстве вовсе не утешительные. Развеселил друзей лишь рассказом о том, что с ним приключилось по недоразумению в Германии. Этот эпизод и стал, вероятно, основной причиной того, что еще одного латыша донесло до Лондона.
Эмиграция Екаба началась с Германии, где в Гамбурге он сошел с корабля. Явка была указана у немца-брадобрея. Нашел парикмахерскую, сел на расшатанный стул. К его удивлению, парикмахер не отвечал на повторенный пароль, продолжая брить. Немец сделал свое дело и стал требовать уплаты, прозрачно намекая на полицию. Денег не было, а знакомство с полицейскими при сомнительных документах Екаба меньше всего входило в его планы. В сопровождении парикмахера он бросился в поисках презренного металла в порт. Готов был таскать мешки, выгружать уголь — все, что ни предложат… Но по дороге наткнулись на захудалое, кричащее дешевой рекламой заведение — тир на рынке. Блестящим стрелком Екаба не считали, были среди его товарищей и настоящие снайперы, которые почти не промахивались. Вот бы им здесь и распорядиться — в тире удачливым предлагались денежные награды. Но рассчитывать приходилось только на себя.
Когда Екаб взял пистолет, рука у него дрожала. Но он собрал волю в кулак, почувствовал себя уверенным, внутренне напрягся как пружина. Чуть успокоившись, стал стрелять — щелкнули выстрелы — раз, два, три! Игрушечные мишени вздрагивали и опрокидывались, а брови хозяина заведения в изумлении поднимались все выше и выше. Брадобрей поспешно взял причитающееся и скоро удалился (считая, вероятно, что от таких стрелков лучше держаться подальше). Екаб рассказывал о своем «гамбургском чуде», и скуластое его лицо озаряла лукавая улыбка, отчего оно становилось добродушнее и симпатичнее.
Позже нашлась и настоящая явка — парикмахерская на другой стороне той же улицы, и Екаб связался с людьми из партийного центра. Ему предложили выбор — остаться в Гамбурге или ехать дальше, в Англию. Петерс без энтузиазма поплелся в порт. В нем кипели обида и горечь: готов к любым заданиям, стреляет что надо (можно и похвалиться), но центр не нашел в этом никакой пользы (революционная Россия теперь нуждалась в другом).
Екаб остался в Лондоне. Никто не мог сказать, как долго эта вынужденная эмиграция будет продолжаться. Ему предстояло запастись терпением: революционеру оно так же необходимо, как хлеб, вода, как воздух. Эмиграция становилась базой, где накапливались революционные силы для дальнейшей борьбы, крепилась воля этих людей, их организаций.
Предстояло влиться в новую жизнь. В Лондоне уже действовали большевистские эмигрантские организации — Екаб вступил в одну из них. Вскоре его избрали членом бюро лондонской группы. Так как в Лондоне осели и многие меньшевики, то рано или поздно начались острые споры и столкновения: с большевиками их продолжали разделять коренные расхождения по оценкам революции, ее уроков, по стратегии и тактике подготовки к новым сражениям с царизмом, буржуазно-помещичьим строем в России. Произошло дальнейшее размежевание с меньшевиками и в лондонской группе латышей, и в так называемом «Герценовском клубе», где тоже спорили о революции до хрипоты. В противовес меньшевикам, скажет потом Екаб, «мы добились организации бюро объединенных заграничных групп латышской социал-демократии, куда вошли все большевики».
На Шарлот-стрит (здесь и помещался «Герценовский клуб») Екаб впервые увидел Максима Литвинова — невысокого, плотного человека, активного революционера, побывавшего в тюрьмах России, Франции, Германии. Максим жил потаенной жизнью, поговаривали — держал связь с Лениным.
В прежние заботы и споры ворвалась с 1914 года война. В 1915-м Екаба избирают членом бюро Европейской эмигрантской группы Латышской социал-демократической партии. К этому времени у него многое изменилось к лучшему в первоначально не устроенном бытии эмигрантской жизни. Но обстоятельства ему готовили такие испытания, о которых он и не мог предполагать…
Еще до войны, однажды найдя работу гладильщика брюк, он быстро освоил ее нехитрые навыки, хорошо справлялся с делом, которое называл «гнать строчки на джентльменских брюках». Труд был прост (хозяин не тратился на новинки — электрические утюги, предпочитал чугунные, раскаленные
