Струве 1918 года еще не видит того, что он увидит и постулирует через несколько лет: принципиальную неконструктивность идеи социализма, ее абсолютный утопизм, в том числе и чисто экономический. И это неведение крайне ослабляет его позицию. В 1918 же году Струве писал:
"Торжество социализма или коммунизма оказалось в России разрушением государственности и экономической культуры, разгулом погромных страстей, в конце концов поставившим десятки миллионов населения перед угрозой голодной смерти.
В том, что произошло, характерно и существенно своеобразное сочетание, с одной стороны, безмерной рационалистической гордыни ничтожной кучки вожаков, с другой - разнузданных инстинктов и вожделений неопределенного множества людей, масс.
Таково реальное воплощение в жизни проповеди революционного социализма, опирающегося на идею классовой борьбы. Вожаки мыслят себе организацию общества согласно идеалам коммунизма как цель, разрыв существующих духовных связей и разрушение унаследованных общественных отношений и учреждений - как средство. Массы же не приемлют, не понимают и не могут понять конструктивной цели социализма, но зато жадно воспринимают и с увлечением применяют разрушительное средство.
Поэтому идея социализма как организации хозяйственной жизни - безразлично, правильна или неправильна эта идея, - вовсе не воспринимается русскими массами; социализм (или коммунизм) мыслится ими только либо как раздел наличного имущества, либо как получение достаточного и равного пайка с наименьшей затратой труда, с минимумом обязательств. Раздел наличного имущества, равномерный или неравномерный, с признанием или непризнанием права собственности, во всяком случае ничего общего с социализмом как идеей организации хозяйственной жизни не имеет и есть не конструктивно-социалистическая, а отрицательно-индивидуалистическая манипуляция, простое перераспределение или перемещение благ или собственности из одних рук в другие".
Какое поистине причудливое переплетение точных наблюдений и теоретических ошибок! В него имеет смысл вдуматься, ибо оно господствует и поныне, многократно опровергнутое и теоретически и практически. Фактически это начало пути к тому, чтобы подменить в названиях партий и теорий слово "социалистический" словом "социальный", тем самым отказавшись от социализма (как, например, Социально-христианский союз в Германии). Но это лишь начало. Вернемся, однако, к тезисам Струве.
В России не состоялось "торжество социализма или коммунизма". Там состоялась победа партии коммунистов, которая будет пытаться построить свой теоретический "социализм или коммунизм", но построит лишь тоталитарную партократию. Эта партократия будет называться коммунистической. Но она так и не достроит того, чего принципиально нельзя построить: литературного коммунизма. Все, что сказано здесь Струве о соотношении целей и средств, вожаков и массы, прозорливо и верно. Но вот "правильна или неправильна" "идея социализма как организации хозяйственной жизни" (и почему "правильна или неправильна") - это в высшей степени не безразлично. Было не безразлично тогда и не безразлично теперь. Однако, в отличие от его следствий (террора, милитаризации и идеологизации жизни, бедности, несвободы, разрушения экономики и экологии и т. д. и т. п.), этот первоосновной вопрос воспринимается с одиозным и роковым безразличием. И по одной уже этой причине (а их еще много) в общественное сознание он не включается.
Из рассуждений Струве следует, что для него "социализм как идея организации хозяйственной жизни" ценности не утратил. Но то ли недоучками, то ли злоумышленниками-большевиками эта "конструктивно-социалистическая идея" бесстыдно и бессовестно профанируется.
""Справедливое распределение" в смысле получения каждым гражданином достаточного и равного пайка с наименьшими жертвами есть в лучшем случае заключительный потребительный результат социализма. Без социалистической организации народного хозяйства этот результат безжизнен и висит в воздухе, есть чистейшее "проедание" без производства".
При таком (генетически общем с большевиками - при всех расхождениях) взгляде на социализм, даже при рудиментах этого общего взгляда, нельзя успешно противостоять большевизму в массовом сознании. Впрочем, авторы "Вех" и "Из глубины" к массовому сознанию и не апеллируют. Они, очевидно, все-таки полагают, что у них есть время.
"Отвлеченное социологическое начало классовой борьбы, брошенное в русские массы, было ими воспринято, с одной стороны, чисто психологически как вражда к "буржуям", к "господам", к "интеллигенции", к "кадетам", "юнкарям", к дамам в "шляпах" и к т. п. категориям, не имеющим никакого производственно-экономического смысла; с другой стороны, оно, как директива социально-политических действий, было воспринято чисто погромно-механически, как лозунг истребления, заушения и ограбления "буржуев". Поэтому организующее значение идеи классовой борьбы в русской революции было и продолжает быть ничтожно; ее разрушительное значение было и продолжает быть безмерно. Так две основные идеи новейшего социального движения, идея социализма и идея классовой борьбы, в русское развитие вошли не как организующие, созидательные силы строительства, а только как разлагающие, разрушительные силы ниспровержения".
А во что и куда они вошли как "организующие, созидательные силы строительства", эти две идеи? Они становятся таковыми лишь тогда, когда соглашаются на конкурентное партнерство с другими силами, на правовую конкурентную борьбу за свои социально-экономические интересы в рамках данного строя, без посягательства на его разрушение. Российские социалисты и тем более коммунисты (большевики) считали такую позицию преступным оппортунизмом.
Вообще в этой статье Струве "родимых пятен" марксизма едва ли не больше, чем в его же более ранней статье в "Вехах". Терминологическая родственность его риторики словарному составу "легального марксизма" 1890-х годов несомненна.
В дальнейшем в рассуждениях Струве есть мысль о том, что "буржуазный строй" ближе на самом деле к действительным чаяниям и устремлениям масс, чем социализм (учение, подчиняющее личность интересам отвлеченного "коллектива"). Но пережитки прежней фразеологии мешают ему выразить свою мысль отчетливо и однозначно.
Однако центральным стержнем статьи Струве является не развенчание или корректировка идеи социализма, а утверждение первенствующего - для спасения России - значения идеи нации:
"Принципиально, по существу, понятие нации есть такая же категория, как и понятие класса. Принадлежность к нации прежде всего определяется каким-либо объективным признаком, по большей части языком. Но для образования и бытия нации решающее значение имеет та выражающаяся в национальном сознании объединяющая настроенность, которая создает из группы лиц одного происхождения, одной веры, одного языка и т. п. некое духовное единство. Нация конституируется и создается национальным сознанием".
Класс - понятие чисто функциональное, вытекающее из его роли в обществе. Нация - понятие этно-генетическое, гораздо более широкое, чем класс (нация объемлет все классы общества). Ни то, ни другое (ни класс, ни нация) не предопределяется только сознанием: быть объединенными сознанием (или более узко - идеологией) - это прерогатива партий и других родственных им союзов.
Но вдумаемся в определение нации, которое предлагает Струве. Оно заключает в себе зерно противоречия, из которого вырастет весьма экзотический монстр. С одной стороны,
"принципиально, по существу понятие нации есть такая же категория, как и понятие класса. Принадлежность к нации прежде всего определяется каким-либо объективным признаком, по большей части языком".
Но с другой стороны,
"для образования и бытия нации решающее значение имеет та выражающаяся в национальном сознании объединяющая настроенность, которая создает из группы лиц одного происхождения, одной веры (выделено мною. - Д. Ш.), одного языка и т. п. некое духовное единство".
И наконец
"нация конституируется и создается национальным сознанием".
Как же тогда быть с Россией - империей или республикой многонациональной и многоверной?
"Жизненное дело нашего времени и грядущих поколений должно быть творимо под знаменем и во имя нации. Нация, как я уже сказал, есть формально такое же понятие, как класс. Национальное сознание так же образует нацию, как сознание классовое - класс. Нация - это духовное единство, создаваемое и поддерживаемое общностью культуры, духовного содержания, завещанного прошлым, живого в настоящем и в нем творимого для будущего. Но в то время как классовый признак приурочивается к скудному социально-экономическому содержанию, не имеющему ни моральной, ни какой-либо иной духовной ценности, признак национальный указует на все то огромное и нетленное богатство, которым обладает всякий член и участник нации и которое, в сущности, образует самое понятие нации",
