Ужин разогревать не стал, холодным, прямо из кастрюли, поел жаркого с грибами.
Напрасно снимал он туфли еще в передней: Клара не спала, ждала его, читая в постели.
— И где же это ты так поздно пропадаешь?
— Не от меня зависело, дорогая. Рад, что вообще удалось домой вырваться…
Казар, огромный, сильный, жалко съежился, оправдываясь перед женой. С виноватой улыбкой на заросшем щетиной лице он принялся что-то рассказывать о трех паровозах, но Клара уже не слушала; она продолжала читать. Только на лбу ее осталась суровая складка. В такие минуты становилось заметно, что она уже не очень молода и не так уж хороша собой, что чересчур острые черты узкого ее лица в обрамлении иссиня-черных густых волос хотя и придавали ей какую-то особенную своеобразную красоту, через пять, самое большее десять лет должны были превратить ее в старую, злую ведьму.
Но для Казара эта женщина была по-прежнему красивой, самой красивой на свете. Казар вообще никогда не разглядит в этом лице его истинно ведьминских черт. В его глазах и углубляющиеся борозды морщин, и уголки широкого рта, все сильнее опускающиеся книзу, и острые углы подбородка и носа — будут лишь постоянным напоминанием об этой гордой красоте, некогда такой недосягаемой и все же чудесным образом, словно дар божий, доставшейся ему одному.
На седьмом небе от счастья, что буря миновала, Казар нерешительно переминался с ноги на ногу и поглядывал на жену.
— Ну, что же ты ждешь?
Казар начал раздеваться, а Клара закрыла книгу и, забравшись под одеяло, наблюдала за ним. Она наперед знала каждое его движение — о, эти рассудительно-скупые «инженерские» движения! Вот он набрасывает пиджак на спинку стула, заводит будильник; подбородком прижимая брюки к груди, расправляет их по складке; вставляет распорки в туфли. О, до чего же опостылели ей все эти размеренные, всегда одни и те же движения! Порой так и отхлестала бы мужа по щекам! Ну хоть раз в жизни сделал бы что-нибудь по-другому!.. А сегодня — копается еще дольше обычного!
А Казар глубоко задумался. До него только сейчас дошел смысл нынешнего открытия… Его люди саботируют!.. Он и прежде чувствовал, подозревал, что работа идет не так, как обычно. «Усталость, безразличие, — думал он, — то и дело сверхурочная, ночная работа, плохой, липкий черный хлеб, пустая, жидкая похлебка из одной капусты…» Ан нет! Оказывается — саботаж! Теперь вдруг ему вспомнилось, как часто в последнее время работа, выполнимая, по его расчетам, в несколько дней, затягивалась на целые недели. Каждый раз вскрывались все новые дефекты: то трещина еще на одном колесе, то шатун неисправен… Так вот, оказывается, в чем дело!.. Безрассудная отвага! Нет, надо будет обязательно поговорить с ними. Ведь этот пижон-немец постоянно шныряет по депо, принюхивается. А в технике он разбирается. Рассказывал Казару, что осталось только диплом защитить — но тут грянула война. Вдруг разнюхает еще что-нибудь!.. Деповские рабочие — все народ семейный. Что будет с их женами, детворой, если однажды…
Вдруг внимание Казара привлек какой-то странный, отдаленный и потому приглушенный гул. Уже в ночной сорочке, он подошел к окну. Привстала в постели и Клара:
— Что это?
Казар сделал ей знак: тише! Клара торопливо выбралась из постели, набросила на плечи белый шелковый халат.
— Выключи свет, дорогая, — шепнул ей Казар и приоткрыл окно.
Над улицей висела непроглядная, кромешная тьма. Даже темнота летней степи показалась бы в сравнении с нею ярким сиянием дня. Только в подвалах да склепах царит такая темень, как на узких улочках затемненных городов в ненастную ноябрьскую ночь. Кажется, можно пощупать ее руками, и весь мир упакован в ее непроницаемую и мягкую вату. Холодную, сырую вату.
По площади Кристины протарахтел и умчался в сторону Вермезё одинокий грузовик. Минута — и гул мотора слышался уже, как отдаленное шмелиное жужжание. А потом и его поглотила тишина. И вот тогда-то сквозь окутавшую мир вату глухо, но вполне отчетливо громыхнуло что-то — и даль отозвалась долгим ворчанием. И еще раз громыхнуло, и еще раз заворчало эхо.
Клара, придерживая на груди халат, стояла рядом с мужем и, дрожа от холода, спрашивала:
— Что это?
— Канонада, — просто ответил Казар. — Как видно, фронт уже совсем близко.
Несколько секунд Клара стояла, будто оцепенев, и вдруг взорвалась:
— Совсем близко? И ты говоришь мне это с таким спокойствием? Так сказать, информируешь?!
Казар закрыл окно, включил лампочку над кроватью.
— Не надо волноваться, дорогая. Мы ведь знали, что рано или поздно это случится.
— Знали?! Во-первых… Да если ты был настолько уверен в этом, что же ты сделал для безопасности своей семьи, скажи? Вон Кёрёши: он в отдельном вагоне отправил на запад и семью, и все вещи! Сейчас они все уже где-нибудь в Шопроне, или в Вене, или почем я знаю где!.. — Клара истерически зарыдала. — А ты… стоишь, как кретин! «Как видно, фронт узе совсем блисько», — шепелявя, передразнила она его. — Тряпка ты, а не мужчина!
Она сбросила с себя халат, упала на постель и, рыдая, зарылась с головой в подушки. Казар лег рядом, обнял ее, пытаясь успокоить, но Клара резко оттолкнула его руку.
— Ну разве мы не говорили с тобой об этом прежде? — шепотом спрашивал ее муж. — Мол, скорей бы уж все это кончилось! Помнишь, ведь ты и сама так говорила?
— Да, кончилось! — всхлипывала Клара. — Говорила. Конечно, говорила. Кончилось! Когда началась война и я вышла за тебя замуж, я ведь была еще совсем дитя. Ну скажи, кто я тогда была? Ребенок! Двадцать три года!.. Да я еще и пожить как следует не успела. Нигде не была, никуда не ездила. А теперь? Не сегодня-завтра мне уже тридцать. Так вот и пройдет вся моя молодость рядом с тобой! Бесконечные воздушные тревоги, светомаскировки — и война, война! Жизни, подобающей моему общественному положению, нет и в помине. Муж является домой только в полночь… Кончилось! Разумеется, я ненавижу их! — низким, хрипловатым голосом шептала она. — Ненавижу все их скотское стадо — ты это хорошо знаешь. Поскорее бы покончить со всем этим. Но как? — выкрикнула она вдруг. — Какой ценой? Или ты хочешь, чтобы фронт прошел через нас?! Еще и этому испытанию хочешь подвергнуть свою жену? Думаешь, то, другое стадо лучше? — Клара вся содрогнулась от отвращения. — Слышал ведь, что о них люди рассказывают? — Она поднялась в нервном возбуждении. — Нет, я не для того рождена, чтобы стать подстилкой грязной солдатни! Я не желаю, чтобы моего тела касался всякий чумазый мужик! И почему я, дура, не уехала летом… когда меня звала с собой Бэлла? А я, видишь ли, с тобой хотела остаться!
Казар снова и снова пытался утешить, успокоить жену. Обнял ее, но Клара больно ударила его по руке своими тонкими костлявыми пальцами и, упав ничком на кровать, вся затряслась в рыданиях.
Так ничком, уткнувшись лицом в подушки, она и заснула вскоре. Рыдания почти без перехода сменились мерным, спокойным сопением.
Между тем мысли Казара вновь вернулись к событиям минувшего вечера. Разве способна понять их эта женщина? А как хорошо бы рассказать о них кому-нибудь, поделиться хоть с кем-нибудь своими заботами!.. Вот Эстергайош, Юхас и другие, кто рискует своей жизнью для дела. Ведь и их жены — женщины. И они любят своих мужей. У них еще и дети: у некоторых даже четверо, а то и пятеро, мал мала меньше…
С улицы снова долетел глухой гул. Громыхало все еще издалека, но как будто уже отчетливее и ближе, чем прежде.
На улице Логоди, что тянется под Крепостной горой, в квартире на первом этаже от гула артиллерийской канонады проснулся Ласло Саларди. Проснулся первым из всех спавших в одной комнате с ним, потому что и не успел еще толком заснуть. И сразу — сна как не бывало. Артиллерия!..
Набросив на плечи халат, Саларди подошел к окну. Зашевелился Лаци Денеш, спавший на брошенных прямо на пол матрацах, а Миклош Сигети взволнованно крикнул из соседней комнаты:
— Слышите?
Лаци Денеш, сонный, с трудом поднялся на ноги. Отворилась дверь, и в комнату, натыкаясь на мебель, ввалились Сигети и Пакаи, оба в нижнем белье.
— Не зажигайте свет! — предупредил Саларди и тихонько приоткрыл окно. — Да накиньте же вы на себя что-нибудь.
В комнату, клубясь, ворвалась холодная сырость, а с нею вместе сильный грохот и следом раскатистый гул. Не успел он смолкнуть, как опять загрохотало, потом опять. Четверо друзей с полминуты прислушивались, затаив дыхание. А затем все враз закричали, словно обезумев от радости. Но тут же зашикали друг на друга: стены тонкие, могут услышать соседи.
На этот раз на квартире у Ласло Саларди с ночевкой остались трое незаконных гостей.
С лета, когда Бэлла — квартирная хозяйка Саларди — перебралась с дочкой в провинцию, сколько раз эта квартира служила местом тайных собраний друзей Ласло, временным прибежищем дезертиров и всякого рода беженцев из провинции. Логодская улица была безлюдна и темна. До ближайшего освещенного указателя входа в бомбоубежище добрых полсотни метров. Когда запирались подъезды, по улице вообще никто не ходил. Окна квартиры находились не высоко от земли… Словом, лишь в последние недели, когда Ласло и сам оказался под подозрением, число ночных гостей уменьшилось. После длительного перерыва четверо друзей собрались у него впервые.
