Андрей не знал, как поступить: просто поднести в знак приветствия руку к пилотке или остановиться, пожать китайцам руки и попытаться объясниться с ними? Да подойти-то неудобно — смотрят с таким страхом, будто ждут неминуемой смерти. Должно быть, лихо им доставалось от японских солдат, заглядывавших в деревню!
Ниязов остановился, поманил к себе голопузого китайчонка. Тот сначала испуганно сжался, поднял и скрестил над головой руки, как бы готовясь защититься от удара, потом все же сделал робкий шаг вперед. Кречетников почти физически ощутил, как замерли пожилые китайцы.
Сержант сунул руку в карман, достал расческу и протянул ее мальчику.
— На вот, — проговорил он.
Китайчонок не понимал и не двигался. Тогда Ниязов сам подошел к нему и провел расческой по его блестящим черным волосам, падавшим на лоб неровной челкой, а на висках и шее спускавшимся длинными косичками.
— Возьми, — повторил сержант, вложил немудреный подарок в руку мальчика и легонько щелкнул пальцем по животу.
Андрей увидел, как облегченно вздохнули мужчины, а ребятня, стреляя в пришельцев черными бусинами глаз, смело придвинулась. Он пошарил в карманах, но, кроме махорки и немецкой зажигалки, у него ничего не нашлось.
— Давайте закурим, граждане! — поставив на землю канистру, громко предложил ефрейтор, обращаясь к взрослым китайцам. Махорка у него была насыпана прямо в карман, и он достал горсть. Курительную бумагу Андрей держал за отворотом пилотки.
Китайцы переглянулись, тихо перекинулись несколькими словами, затем один из них деликатно взял маленькую щепотку из горсти Андрея. Думая, что они не имеют представления о табаке, Андрей ссыпал махорку обратно в карман, чтобы освободить руку, и свернул себе цигарку. Раскурив ее, он показал:
— Вот!
Китайцы заулыбались. Откуда-то из лохмотьев они достали маленькие трубочки с длинными тростниковыми чубуками. Андрей снова набрал в горсть махорки. Когда мужчины набили свои трубочки и раскурили, они закашляли, засмеялись и замахали руками:
— Пу! Пу!
— Видать, крепко для них! — сообразил Андрей, взглянув на усмехавшегося Ниязова.
Один из китайцев побежал в фанзу и вскоре вернулся с пачкой бурых сухих листьев. Склонившись в поклоне, он протянул их Андрею.
— Табак? — с любопытством потрогал листья Кречетников.
Подарок пришелся кстати. Накануне вносовцы поделили остатки махорки. В кармане у Андрея была та, что он выменял утром на кисет.
— Теперь покурим! — Кречетников взял листья, с поклоном сказал: — Спасибо, данке, мерси! — и пожал китайцам руки.
— Двинулись, — сказал сержант.
Андрей поднял канистру, помахал рукой ребятишкам и козырнул мужчинам. Те закланялись, но уже не подобострастно, а с искренним пожеланием счастливого пути. Когда отошли на несколько шагов, за их спиной раздался надтреснутый голос:
— Пэнью! Хао![2]
— Это как понять? — обернулся к сержанту Кречетников.
— «Хао» — хорошо, наверное, — ответил Ниязов.
Не много же земли обрабатывали жители деревушки: через пять минут и второе поле кукурузы осталось позади. К реке поля почему-то не спускались.
Неожиданно они увидели трупы японцев. В высокой траве лежали совершенно голые тела. Если бы не их неестественные позы и не сладковатый залах разложения, мутивший воздух, можно было подумать, что люди загорали. Тут же валялись винтовки, но плоских штыков ни на одной из них не было. Убиты японцы были, наверное, еще утром, в первые минуты боя.
Кто раздел трупы? Наши солдаты сделать этого не могли. Японцы тоже вряд ли хоронили павших без всякой одежды. Странным было и то, что оружие осталось несобранным.
Одна и та же догадка пришла в голову сержанту и ефрейтору. Андрей с силой сжал в кулаке ремень автомата, но в этом его движении выразился не гнев.
Ниязов высказал то, о чем с острым чувством сострадания к несчастным людям, доведенным до положения полудикарей, подумал и Андрей:
— Что-то носить им надо…
Невдалеке от расположения артиллеристов они услышали крики большой толпы. Не меньше чем двадцать китайцев в темных лохмотьях и конусообразных соломенных шляпах с ликующим гомоном вели за связанные руки на длинной, в несколько метров, веревке коротконогого человека. Этому пойманному в кукурузе японцу тоже были оставлены лишь трусики.
Кречетников и Ниязов увидели, как вышедшие навстречу толпе китайцев артиллеристы с замешательством приняли конец веревки. Толпа остановилась, немного стихла. Она, наверное, ожидала немедленного возмездия самураю за его недавние бесчинства. Перепоясанный ремнями офицер-артиллерист, которому пришлось возглавить прием пленного, должно быть, в душе проклинал ситуацию.
Вносовцы подошли. Положение артиллеристов действительно было и щекотливым и забавным. Расстрелять пленного они, разумеется, не могли. Принять голого — тоже хлопотно. А приказать китайцам вернуть самураю обмундирование — неизвестно, как они это поймут… Притом объясниться с китайцами на их языке наверняка никто из артиллеристов не мог.
Андрей вообще-то, если бы ему позволили, отдал пленного китайцам. Не на самосуд, конечно, а чтобы столько, сколько микадо продержал тут свою армию, угнетая местное население и угрожая границам Советского Союза, он почистил за деревенскими ишаками навоз и обрабатывал ту же кукурузу. Если бы его так и водили на веревке, это, в общем-то, тоже было бы справедливо.
Андрей сообразил, что судьба посылает ему счастливый случай. Уместное вмешательство должно породить в душах суровых гаубичников чувство благодарности…
Подмигнув Ниязову и сунув ему канистру, Андрей быстро принял лихой боевой вид. Старший лейтенант, с лицом шахтера или заводского рабочего, наверное командир батареи, был уже не молод. Судя по двум рядам засаленных колодок на груди — бывалый фронтовик. Солдаты, напротив, сплошь безусая молодежь. Смело подойдя, ефрейтор отдал офицеру честь, громко представился и произнес заготовленную фразу:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне побеседовать с населением насчет пленного?
— Действуйте, — помедлив, сказал офицер.
Японец с ужасом смотрел на ефрейтора, пока тот развязывал ему руки. Веревку Андрей аккуратно смотал. Потом он жестом приказал японцу идти вперед. Подведя к ближайшему орудию, Андрей поставил пленного лицом к китайцам и артиллеристам. Вернулся к толпе, смолкшей при его приближении, и протянул веревку самому высокому и сильному на вид китайцу.
— Повезет туда! — изобразил он, как японец потащит орудие на восток. — Там, — обвел он рукой поля кукурузы, — еще есть. Вылавливайте.
Китайцы поняли.
— Хао! Хао! — заулыбались они и энергично закивали.
Тотчас, гомоня, всей толпой двинулись прочь.
На усталых лицах артиллеристов белозубо сверкали улыбки.
— Какой части, ефрейтор? — окликнул кто-то Андрея.
— ПВО, братцы. Надежные стражи неба! По соседству к вам, малость разжиться… Знаем, что вы не жадные. Одно слово — боги войны! Наблюдали, товарищ старший лейтенант, как вы из дотов душу трясли, — не обошел он комплиментом комбата. — Китайского табачка попробуете? Не были в ихней деревне? И не ходите: смотреть не на что, живут беднее бедного…
Через полчаса вносовцы возвратились на пост с полной канистрой бензина.
13
Андрей вел машину. Он был рад, что именно в этот день Лесин, сломленный усталостью, на несколько часов передал ему руль. Настоящая дорога (надолго ли, неизвестно) убегала под колеса. А по ее обочинам на восток шли и шли группы китайцев. Большинство были босы и обнажены до пояса, некоторые облачены в рваные рубахи и халаты. У каждого на правой руке — красная повязка. Обгонявшую их военную машину китайцы приветствовали дружным криком «Шанго-о!». Вверх поднимались руки — четыре пальца сжаты в кулак, большой отставлен…
— Шан-го-о!.. — то и дело влетало в кабину.
Эти люди рвали и дробили для японцев камень в горах. Теперь возвращались по домам.
Слово «шанго» переводилось, как «хорошо» и как «спасибо»: «Хорошо, что вы пришли! Спасибо, что освободили нас!..» Андрей часто сигналил: и для того, чтобы кто-нибудь не попал под колеса, и чтобы ответить на приветствия. Вот так же было весной в Восточной Пруссии» Только там по дорогам, освобожденные из лагерей и трудовых колоний, шли русские и украинские девчата, поляки, французы, немцы-антифашисты… «Спасибо, родные наши! Вива Совьет! Камераден!..» И не обожженные горы были вокруг, не резко-синее небо над головой, а тронутые пухом первой зелени сады и поля, обнесенные металлическими сетками, черепичные крыши фольварков, часто пробитые снарядами…
Горы ожили. Все чаще мелькали кучки глинобитных фанз. Посвежел воздух — утром прошумела короткая гроза с ливнем. А в деревушке, которую проехали часа два назад, китайцы подарили пять крупных спелых арбузов!
