Хутулун окончательно измаялась. Ей и так не очень хотелось ехать в Москву, не хотелось покидать уютный Сарай-Бату, который она излазила вдоль и поперек и в котором она знала каждый уголок; не хотелось уезжать из отцовского дворца. Вчера ей снился день ее отъезда и тот самый момент, когда золотой дворец, ярко сверкавший на солнце, исчез за горизонтом. Хутулун тихонько плакала. Она скучала по дому, но больше всего она скучала по невозможности туда вернуться.
Отец объяснил, почему он отправляет ее в Москву. Хутулун понимала, что ей поручено важное дело: она станет женой старшего сына московского князя Даниила, и их будущие дети будут гарантами спокойных отношений между Ордой и Москвой. Для ее отца это было важно – пусть Москва пока малозначимое княжество, одно из многих, но отец искал спокойствия. Спокойствие и предсказуемость в отношениях с русскими княжествами дадут ему возможность заняться другими, более важными и насущными делами. Он надеялся, что Хутулун поймет его.
Сначала она надулась и закапризничала: какое мне дело до ваших войн и ваших перемирий, зачем ты отправляешь меня в холодный мир русских варваров? Хутулун слышала при дворе отца много рассказов о Руси, и ни один из них ее не вдохновлял: у них даже воды в домах не было, они, как дикие, за водой к колодцам ходили. Отдельное место в рассказах путешественников занимали разговоры о русских отхожих местах – привыкшие к канализации жители Сарай-Бату с ужасом и в подробностях рассказывали о грязи и чудовищном смраде, царящих в столице Московского княжества. Все это пугало Хутулун. Но воля отца – закон, и вот уже вторую неделю она трясется в кибитке по чудовищным дорогам. Справедливости ради, вся кибитка ее убрана мягкими подушками, чтобы монгольской принцессе было удобнее ехать, а мать в дорогу собрала все ее любимые сладости. Хутулун опять надула губки и стала смотреть в окно.
За окном вскоре показалась деревянная стена, ограждающая город. Хутулун сморщилась: после роскоши Сарай-Бату Москва показалась ей ужасной деревней. И вот тут ей велено прожить всю жизнь… Но настроение переменчиво, через секунду Хутулун думала совсем о другом: о Дмитрии, своем будущем муже. Перед отъездом мать провела с ней подробную беседу и объяснила все, что может понадобиться знать будущей жене о таком важном для брака деле, как секс и рождение детей. Рассказ матери очень взволновал юную девушку. Она видела князя Юрия Даниловича лишь мельком – на приеме во дворце отца. Русский князь был высок и бородат. Хутулун с женской половины дворца не успела рассмотреть его как следует, но точно знала – ей очень хочется узнать, какая борода на ощупь. Издалека она показалась ей очень мягкой и уютной. Может, жизнь и не будет такой плохой в этой дурацкой Москве, если рядом с ней будет муж с уютной бородой.
Кортеж царевны въехал в Москву. Ратники, охранявшие ворота, почтительно расступились перед монгольскими всадниками, ехавшими перед кибиткой Хутулун. За ней следовали кибитки свиты и повозки, груженные дарами князю от монгольского хана. Хутулун знала, что у нее приданое довольно скромное: брак важен Москве, а не Орде. И караван телег с пушниной, которые прибыли в Сарай-Бату перед ее отъездом, был значительно более внушительным, чем ее скромные несколько повозок. На предыдущей стоянке Хутулун переоделась в парадную одежду. Это был целый ритуал: шелковое платье, сложный макияж, лучшие французские украшения. Хан не посчитал нужным излишне задаривать князя, но на свою дочь он не пожалел никаких денег. Хутулун планировала встретить будущего мужа во всеоружии.
Кибитка остановилась, и за окном послышались сердитые крики. Наездники, ехавшие перед кибиткой, столкнулись с неожиданным препятствием: посреди дороги лежала перевернутая телега с дровами. Хутулун выглянула из окошка, а потом встала и открыла дверь кибитки: последние минуты утомившего ее путешествия она была готова идти даже пешком, только бы все поскорее закончилось.
Она обернулась, чтобы отдать команду всадникам, и увидела, как один за другим они падают со своих лошадей. Из окон дома, напротив которого остановилась кибитка, высунулись лучники. Из-за телеги выскакивали воины в кольчугах. Хутулун в панике оглянулась и поняла, что позади нее творится то же самое: ратники, только что впустившие их в город, безучастно смотрели, как из прилегающих домов выбегают все новые и новые люди. Они убивали ее спутников одного за другим. Кто-то успевал выхватить меч, но большинство пало после первого залпа луков. Нападавшие подожгли повозки с приданым. Хутулун хотела крикнуть, хотела попросить пощады, но в этот момент меч разрезал ее горло, и она захлебнулась кровью. Лежа на земле, монгольская царевна с ужасом смотрела на лицо своего убийцы – прыщавого мальчишки лет семнадцати. Он наклонился к ней, чтобы сорвать с шеи подаренное отцом ожерелье.
Все закончилось меньше чем за пять минут. Нападавшие отволокли тела с дороги и один за другим бросили их в выгребную яму, а монгольская царевна так и не узнала, какая на ощупь борода ее московского князя.
Степино тело лежало на холодном бетонном полу вентиляционного колодца. За прошедшие сутки его припорошило нанесенными сквозь щель в потолке осенними листьями. Две толстые крысы грызли Степину левую ногу.
По серому бетону в сторону Степы деловито ползла желтоватая сороконожка. Она много слышала о незабываемом вкусе человеческого мозга от своих сородичей и была вне себя от свалившегося на нее счастья. Сороконожка проигнорировала копошащихся у тела крыс, заползла на штанину и направилась вверх по телу. Туда, где призывно манила ее Степина ноздря.
Со страшным криком Степа открыл глаза. Нет, это было никак не связано ни с крысами, ни с заползшей ему в нос сороконожкой. Он пока даже не понял, что не один в колодце. Степа кричал, потому что, открыв глаза, он отчетливо вспомнил, где был последние сутки. Сороконожка, уже заползшая глубже в ноздрю, на секунду замерла и прислушалась. За свою короткую жизнь она никогда не слышала, чтобы люди, тем более мертвые, так кричали.
Степа кричал и кричал. Его только что очнувшийся разум рисовал ему все, что он мог пропустить, пока был без сознания: чудовищную пустоту ледяной пустыни и обжигающий холод. Холод, от которого замерзало дыхание, превращаясь в ледяной кол и вызывая разрывающий грудь кашель. Степа вспомнил все и сразу. Наконец крик его оборвался. Он сел и посмотрел вокруг. Сороконожка, повинуясь законам физики, вылетела из ноздри и бухнулась на бетонный пол.
Степа вспомнил события последних часов его жизни и начал лихорадочно себя ощупывать: нет, это ему не привиделось. Пальцы с легкостью нашли пулевые отверстия в груди и горле. Он стал трогать
