Я немедленно явился в генштаб доложить о завершении работы, но полковника там не обнаружил. Пришлось идти к нему на квартиру, где он отсыпался после вчерашней попойки. По моей настойчивой просьбе его разбудил денщик, и полковник вышел ко мне помятый и раздражённый. Выслушав мой доклад, он сперва не поверил. Но когда я привёл его в занятый нами дом, продемонстрировал работающую радиостанцию и снова связался с Ковно, полковник чуть не подпрыгнул от радости. Однако ликование его длилось недолго: он вдруг заметил, что я не пользуюсь шифром. «Вы знаете, что вам за это трибунал полагается?!» – вскричал он[19]. Я объяснил, что не могу посылать шифрованные сообщения, поскольку не располагаю кодами. Кроме того, согласно уставу, мне как рядовому не полагается их знать. Остаток дня мы провели в генштабе в поисках выхода из создавшейся ситуации. Ведь кроме нас оборудованием никто пользоваться не умел. В итоге было решено полностью изолировать нашу группу от остального мира, выставив вокруг радиостанции круглосуточные посты пехотинцев. Ответственность за коды возлагалась на пехотного капитана. Так (по существу, в заключении) мы прожили в Гродно больше года.
По счастью, в группе оказались несколько опытных механиков, недавно мобилизованных с заводов, и два бывших телеграфиста. Механики запустили небольшой бензиновый двигатель, который худо-бедно обеспечивал радиостанцию необходимой энергией, а телеграфисты быстро научились передавать и получать закодированные сообщения. Поток радиограмм непрерывно возрастал, и постепенно мы перешли на круглосуточный режим работы. Я занимался, в основном, шифровкой и расшифровкой радиограмм, для чего каждый раз получал под расписку у капитана книгу с кодами. Когда процесс был отлажен, у меня стало появляться свободное время. А поскольку отлучаться с радиостанции без ведома капитана всё равно не разрешалось, я решил заняться усовершенствованием оборудования.
Самое большое беспокойство вызывал бензо-электрический агрегат. Старый и маломощный, он, казалось, работал на одном честном слове. Запасных частей к нему не было, и в условиях военного времени их вряд ли удалось бы достать. Поскольку в Гродно имелась электростанция, я стал думать, нельзя ли устроить так, чтобы радиопередатчик работал от неё напрямую. Начальник электростанции, инженер, согласился протянуть к нам линию электроснабжения. Оставалось найти подходящий движок. Мне посоветовали обратиться к владельцу недавно закрывшейся небольшой типографии. Движок у него действительно был: он прятал его в тайнике (чтобы не реквизировали военные) и отдавать ни в какую не соглашался. После долгих уговоров мне всё-таки удалось убедить его, что сделка будет сугубо конфиденциальной и что я заплачу наличными. Отцовские деньги в очередной раз оказали мне добрую услугу.
Оборудование, находившееся в нашем распоряжении, предназначалось для работы в полевых условиях, поэтому изначально мы собрали его во дворе, разместив на телегах. С появлением выделенной линии электроснабжения и движка я принял решение перенести установку под крышу. Мы освободили в доме самую большую комнату, расставили скамьи и укрепили на них приборы. Новый движок работал безупречно, но и бензиновый двигатель стоял тут же неподалёку на случай, если возникнут перебои с электроэнергией. Всё это было проделано втайне от полковника: мне хотелось сделать ему приятный сюрприз. Но вышло иначе: полковник не только не оценил нашего усердия, но заявил, что самовольный демонтаж военного оборудования является форменным преступлением, и нас всех могут судить по законам военного времени. «А вы, – добавил он, обращаясь ко мне, – уже второй раз действуете в нарушение устава, да ещё и меня теперь подставляете». Полковник действительно был не на шутку напуган и немедленно отбыл в штаб докладывать о случившемся. Надо мной нависла угроза ареста. Начались бесконечные проверки. Приходили штабные офицеры, сверяли технические характеристики приборов с прилагавшейся к ним документацией, заполняли ворохи бумаг, пока кому-то не пришло в голову простое решение. Сначала составить рапорт о списании старого оборудования по причине полученных в бою повреждений (тем более, что накануне неподалёку от нас разорвалась бомба, сброшенная с немецкого цеппелина). А затем известить командование о восстановлении радиостанции из уцелевших частей без привлечения дополнительных ресурсов. Так и поступили.
Но на этом мои неприятности не закончились. Поскольку усовершенствовать больше было нечего (оборудование теперь работало как часы), я коротал свободное время, слушая по запасному приёмнику переговоры других радиостанций, и однажды перехватил радиограмму, извещавшую Ставку о разгроме австрийских войск под Перемышлем[20]. На радостях я тут же телефонировал в штаб, где началось всеобщее ликование, что, впрочем, не помешало кому-то из офицеров спросить, откуда мне известно об этой новости, если радиограмма была зашифрованной, а капитан, отвечающий за коды, ничего не знает. Пришлось сознаться, что я уже давно выучил все коды наизусть, хоть это и противоречило уставу. (Я уже упоминал, что рядовому коды знать не полагалось.) Надо мной снова сгустились тучи. Во избежание дисциплинарных акций полковник обратился к командованию с просьбой произвести меня в офицеры. Командование ответило: «Не положено». Присвоение офицерского звания – прерогатива Петербурга, а отсылать меня в столицу полковник не рискнул, опасаясь, что в новом чине я сразу же получу назначение в другую дивизию. И я продолжал служить рядовым.
Вскоре я нашёл способ перехватывать трансляции радиостанции германского генштаба из Науэна[21] – подробные сводки новостей о событиях на всех фронтах. Мы получали только часть этой информации через узловую радиоточку в Петербурге с опозданием почти на сутки. Наученный горьким опытом, я не торопился делиться своим открытием, но однажды всё-таки проговорился, сообщив полковнику новость, о которой в штабе узнали только на следующий день. Полковник немедленно заподозрил во мне шпиона и стал допытываться, где я получил информацию. (Тут необходимо добавить, что русская армия была охвачена шпиономанией, и всякий, кто располагал сведениями из «неофициальных источников», немедленно попадал под подозрение.) Я честно во всём признался, приготовившись выслушать очередное порицание. Но нет. Полковник тоже оказался не прочь обо всём узнавать первым и поэтому отдал приказ: регулярно слушать трансляции, переводить их с немецкого и размножать на гектографе. Это значительно увеличило общий объём работы, и своими силами мы с ней уже справиться не могли. Пришлось срочно готовить новых телеграфистов из числа новобранцев. Теперь наш общевойсковой штаб ежедневно получал перевод сводок новостей германского генштаба. Наша маленькая радиостанция неожиданно «выросла» в глазах начальства, и с той поры мне всегда шли навстречу, когда я ходатайствовал о чём-либо для себя или своих сотрудников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
