Эрзя, подперев щёку кулаком угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только шевельнул лопатоподобной ладонью.
— Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было?
— Ведаю, ведаю, — спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутое блюдо с кашей. — Как сами—то?
— Вот пытаемся понять, — отозвался Эрзя, решившись всё же отхлебнуть из кружки. — Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить.
— Чё ж не пошли?
— Охоты нету, — буркнул Мокша. — Да и поганых—самотных[27] многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, Черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто кого громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянёт.
Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом.
— Слыхал я, Перуна с Могурой давеча закорчевали и в огонь, вместе с волхвами.
Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул. Извек же, будто не заметил сжатых губ, продолжил расспрос:
— Белояна тоже пожгли?
— Белояна то? — хмыкнул Эрзя. — Да ты, Веша, никак с дуба рухнул. Он же намедни Владимиру жизнь спас, целое покушение расстроил. Нет, Белоян при князе, и в полном здравии.
— Так волхв же, — удивился Извек. — Тем паче, что с медвежьей мордой нового покону и не выговорить.
Эрзя понизил голос, заговорил в стол, так, что слова едва долетали до ушей Сотника.
— У Белояна, в последнее время, один покон: оберегать князя. Владимир его единственное детище, вот и бережёт робича, закрывая глаза на любую дурь дитяти. Оно и понятно, на старости лет хочется хоть кому—то быть нужным, а там хоть трава не расти. Князь это прекрасно знает, потому и доверяет. А на то что волхв, ему совершенно наплевать.
Эрзя умолк, а Мокша снова кивнул и, сопнув широким носом, добавил:
— Да Владимир с самим Ящером побратается, если ему с этого выгода будет. Это у него только на словах честь, доблесть, величие земли русской… На деле же, во главе угла, величие Владимира Красно Солнышко.
— Похоже на то, — согласился Извек. — Не даром тать Залешанин едва не правой рукой стал, а раньше его, душегуба, в нужнике бы утопили, или меж берёз раздёрнули.
Эрзя с Мокшей переглянулись, а Сотник хрустнул сжатым кулаком и сквозь зубы продолжил:
— Рагдая же и не вспоминают. А герой был каких поискать.
— Герой хорош мёртвый, — мрачно проворчал Эрзя. — Дабы его именем оправдывать свои дела и наставлять верности доверчивых юнцов.
Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и паузы заполнялись обильным питиём. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Сотник прислушивался к беседам, но в корчме, будто сговорившись, избегали вспоминать давешнее крещение. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питьё в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели, в непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет.
Уже не раз в сумраке корчмы сверкал взгляд Микулки. Молодой витязь явно имел серьёзный разговор к Извеку, но терпеливо ждал пока народ разойдётся на отдых. Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзёй, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулся вечно задумчивый Велигой с простодушным Репейкой. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Полаб. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проём и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донёсся могучий запев трёх лужёных глоток:
Колесо вперёд, колесо назад,знает скрип сердец правды стороны…
Корчма потихоньку пустела. Придерживая за плечи хмельного Льока, двинулись домой Сухмат и Рахта. За ними потянулись ещё несколько человек. Вскоре поднялись и приятели Микулки. Проводив их нетерпеливым взглядом, молодой витязь окинул корчму острым взглядом и подсел к Извеку. Сотник хлопнул по крепкому плечу.
— Сам—то как?
— А что нам сделается? Мы при Владимире, как у Перуна за пазухой. Разок—другой на глаза попались и живём себе припиваючи. Пиво надоест — хлебаем бражку, бражка наоскомела — медами запиваем. И службу правим как велено: надо подвиг — сделаем подвиг, надо волю князя утвердить — утверждаем. Надо терпеть выродков, что при дворе крутятся — терпим.
Микулка помолчал, сжал кулак, похрустел мослами, добавил:
— Пока терпим. Пока!
— Вот и гоже! — улыбнулся Извек. — И надо терпеть до поры до времени. А там уж как придётся.
Сотник наполнил свободную кружку, но Микулка отодвинул угощение, нахмурился.
— Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил, рёк как народ живёт: кто по старым поконам, а кто по новым. Ещё хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдёшь на это и ломали головы как тебя примучить. Нынче, почитай, удумали.
— О как! — невесело улыбнулся Сотник. — Ну и…
— Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех.
Извек напрягся, но глаза держал весёлыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Микулка тем временем продолжал:
— Владимир уж было согласился отдать им тебя на наказание, да наши вовремя обмолвились, что тебя в то время на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерёгся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое—кто из врагов хвосты бы маленько поджал, поутих, а то и вовсе языки свои в дупы позасовывал.
Сотник незаметно перевёл дух, хмыкнул, сводя всё к шутке.
— Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака Сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая… цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
