Наконец Вольт добрался до старшинской, их с Крамером совместного обиталища.
Над столом Вольта висит довольно старая его картина «Город на Фобосе». После того как репродукция с его работы была помещена в «Науке и жизни», художественный талант Вольта сделался в ИМИ общепризнан, а до репродукции картины его считались наивной самодеятельностью: забавная иллюстрация на тему о собственных мнениях и собственных вкусах большинства. Вольт любит смотреть на свою картину. Вернее, иногда ему необходимо посмотреть и как бы перенестись в то постоянно мечтаемое будущее, когда люди, став всемогущими, обживут другие планеты. Впрочем, он надеется, что еще успеет стать свидетелем и участником колонизации того же Фобоса — ведь прогресс раскручивается так быстро, а времени у Вольта впереди много.
Саша Крамер не то что не верит, что доживет до колонизации Фобоса — хотя шансов у него и на самом деле меньше: он на четыре года старше Вольта и не решается планировать себе дольше стандартных шестидесяти — семидесяти лет жизни, бедняга, — он попросту к такой колонизации равнодушен. В ученом это непонятно в особенности: ведь смысл работы всякого ученого — ускорять прогресс, но в конце концов Вольт должен был признать, что Крамеру действительно неинтересна будущая колонизация Фобоса или любой другой планеты.
— Э-э, мастер, — у Крамера манера говорить не сколько лениво, — человек не меняется. Что тысячу лет назад, что тысячу лет вперед.
И все-таки Вольт с ним не ссорится. А в одном даже тайно завидует: Крамер неплохо поет. Не шепчет под гитару, — таких шептунов, которые нынче в любой компании, Вольт не выносит, — а по-настоящему поет. Баритоном. Вообще говоря, поскольку развить в себе можно любые способности, мог бы и Вольт развить в себе голос — он уверен, что мог бы! — но это потребовало бы непозволительно много усилий й времени. Да, а у Крамера получается здорово, особенно неаполитанские песни: «Вернись в Сорренто», «О, мое солнце». Жалко, что лет двадцать назад Вольт не знал, как развить в себе голос, — пел бы сейчас как Крамер… Да, тогда Вольт многого не знал.
Впрочем, сейчас Крамер не мог вызвать зависти — ни тайной, ни явной. Он сидел за своим столом в самом плачевном виде: с красными глазами, редкие волосы растрепаны, недопитый стакан черного чая поверх бумаг
— Ой, наконец! А я тебя жду как отца родного. Слушай, мастер, снимешь, а? Сегодня чего-то с утра…
Вольт славится как специалист по снятию головных болей. Правда, и здесь в ИМИ сохранились два-три упрямца, чьи мигрени ему не поддаются, но зато сложился постоянный круг клиентов, которым Вольт снимает боли мгновенно — как пенки с молока. И Крамер среди них.
— Ложишься черт знает когда, кофе дуешь по вечерам. Вставай в четыре утра — будет голова как у младенца.
Ну никак не мог Вольт удержаться от проповеди!
— А если я сова? В жаворонка меня никакой Мичурин не переделает. Сова есть сова, мастер.
Так Крамер не только к Вольту — такое у него универсальное обращение. Даже в трамвае просит: «Мастер, передай билет».
— Чушь! Выдумали еще одну идиотскую классификацию лентяи и разгильдяи! Ты мне еще скажи про биоритмы — эмоциональный и интеллектуальный!
От этих идиотских циклов, которые безграмотные инженеры нынче повадились считать на своих машинах — «Дурак с ЭВМ — дурак в квадрате!» — Вольт приходит в ярость. Тем более что и Надя тайком считает — и на себя, и на Вольта, а это уже прямое насилие!
— А все-таки я сова, мастер. Да и спектакли у Татьяны кончаются поздно.
Вот еще одно непонятное и раздражающее в Крамере наравне с равнодушием к человеческому прогрессу: недавно он влюбился. У Крамера милая жена, с которой Вольт давно знаком, — ну и достаточно бы, чтобы успокоиться и не отвлекаться ради женщин от своего дела. И вдруг эта Татьяна — дерганая, манерная баба, работает костюмершей, а ведет себя хуже любой истеричной актрисы. А Крамер ею гордится: постоянно говорит о ней, старается появляться с нею у знакомых. В общем-то ничего удивительного, сколько народу разводится — чуть ли не каждый третий по статистике, а уж любовниц ни одна статистика подсчитать не в состоянии; но близких друзей Вольта это до сих пор миновало — видно, подобрались друзья с иными интересами.
— Всегда у ней поздно, а вчера еще и премьера, после банкет. Знаешь, железный закон: чем хуже премьера — тем пышнее банкет. Тем более, Кантемиров назначил в первый состав свою лахудру Ларичеву…
Мало того, что Крамер сам погряз в этом ненатуральном мире, он еще пытается пичкать Вольта театральными сплетнями.
— Ладно, черт с ним, с Кантемировым, давай голову.
Действовало самое чистопробное внушение. Но оформляет его Вольт под передачу биоэнергии — по многочисленным пожеланиям болящих, желающих пользоваться у экстрасенса. Надо ведь и глупость человеческую использовать во благо! Впрочем, если пассы — чистое шаманство, то массаж головы полезен и сам по себе, это хорошо знали еще аборигены Новой Гвинеи.
Руки Вольта парили вокруг склоненной головы Крамера. Ненамного он старше Вольта, а волосы уже редкие, темя и вовсе просвечивает, как луна из-за облаков. То ли дело у самого Вольта: не продраться гребню! Вот они — поздние вставания, а пуще — неверие в себя: как не облысеть, когда считаешь сорок лет серединой жизни!
Вольт уже перешел к массажу. Крамер блаженно бормотал:
— Уходит… уже уходит…
Тут некстати зазвонил телефон. Надо было выключить: какое, к черту, внушение под аккомпанемент телефона! Но теперь уже делать нечего, Вольт взял трубку:
Нейрофизиология.
— Комаровского!
Вот так — без «пожалуйста» или «будьте добры». Да и неприятно, когда тебя не узнают по голосу. Он-то узнал сразу: Поливанова. Но не стал ей сообщать о своем узнавании.
— Это я.
Поливанова. Вольт Платоныч, зайдите ко мне, пожалуйста.
На этот раз все же с «пожалуйста», но тон приказа. Не любит Вольт такой тон, а потому допустил чуть заметную непочтительность: Прямо сейчас?
Да уж, потрудитесь прямо сейчас.
Через пятнадцать минут, Ингрида Игоревна: у меня заканчивается эксперимент, не могу мгновенно бросить.
И, положив трубку, улыбнулся Крамеру, как сообщнику:
— Слышал? Ты — эксперимент. Давай-ка, заканчивайся успешно.
— Раскомандовалась Ингрида. Будто все мы уже ее ингредиенты.
Ингредиентами в институте издавна зовутся сотрудники Ингриды Игоревны Поливановой — сначала из ее лаборатории, потом из отдела. А скоро, возможно, и все здесь в ИМИ станут ингредиентами, поскольку фактически она уже директорствует при престарелом Никите Дмитриевиче Корсунском, а когда Никите Дмитриевичу устроят семидесятилетний юбилей и торжественно выпроводят на пенсию, то сделается директором и де-юре. Директрисой…
Нетрудно было снова приняться массировать голову Крамеру, труднее — отключиться от мыслей, взбаламученных телефонным звонком: что означает внезапный вызов — неприятности или удачу? Но отключиться было необходимо, потому что, не отключившись от любых посторонних мыслей, не сосредоточившись на внушении, головную боль не снимешь. И Вольт — не без усилия — решительно отключил мысли о звонке Поливановой, о предстоящем разговоре: какой бы он был психолог, как бы он мог рассчитывать достичь собственного максимума, если бы не умел элементарно сосредоточиваться! Специально тренировался в свое время: внимание надо тренировать, как мускулы.
Крамер, напрягшийся было во время телефонного разговора, снова расслабился, забормотал:
— Уходит… совсем уходит…
Вольт сделал резкое движение, будто сдернул какую-то невидимую завесу:
— Все!
Саша Крамер поднял свою белокурую голову, украшенную редеющими локонами, посмотрел немного растерянно:
— Да, правда: все.
Ну, трудись. И помни: кто поздно ложится, подрывает устои — под самим собой.
Крамер только вяло улыбнулся и, кажется, снова собрался рассказывать про поздние работы своей Татьяны, но Вольт не стал слушать. Пошел.
Поливанова не сказала по телефону, куда к ней прийти, а Вольт забыл уточнить. Ингрида Игоревна владеет сразу двумя кабинетами: заведующей своим отделом и замдиректора по науке. Вольт решил сначала зайти в отдел, потому что туда ближе, на седьмом этаже, а вся дирекция помещается на втором — чтобы многочисленным разноязыким гостям подниматься без лифта по широкой парадной лестнице.
При всей разнице их положений в институте, иногда у Вольта с Поливановой возникают контакты. Вот и Стефа всегда стоит рядом с ее желтым «пежо» — значит, бывают разговоры на автомобильные темы, хотя Стефа, в сущности, и не автомобиль, а паровоз, — тем не менее. Как-то, пришлось к слову, порекомендовал Поливановой машинистку, ту самую Грушеву, верхнюю соседку, переквалифицировавшуюся из искусствоведиц. Случались у них с Поливановой разговоры и об излюбленной Вольтом антропомаксимологии, довольно-таки мимолетные: то на каком-нибудь банкете, то на автостоянке, — во всяком случае, она знает, чем занимается Вольт.
