которой прислонился Хорнблауэр, слегка завибрировала, и до них донесся приглушенный гул пушечного выстрела. Это означало, что заседание трибунала начинается.
— Мы должны идти? — спросил Маккул.
— Да.
— Значит я могу оставить эту изысканную пищу, не рискуя быть обвиненным в отсутствии хороших манер.
Вверх и вверх по трапам — на верхнюю палубу. Два моряка впереди, за ними Маккул, Хорнблауэр следом и два капрала корабельной полиции прикрывают тыл.
— Я частенько раньше шествовал по этим палубам, — заметил Маккул, оглядываясь по сторонам — но с куда меньшей торжественностью.
Хорнблаур промолчал — он внимательно следил, чтобы пленник не вырвался и не бросился в море.
Трибунал. Золото эполет, обычная судебная процедура, — и все это на борту «Славы», раскачивающейся на якорях под порывами шторма, под свист ветра в такелаже и стон древесины. Установление личности подсудимого. Вопросы суда.
— Ничего из сказанного мною не может быть услышано среди этих символов тирании, — ответил Маккул на обращение председателя трибунала.
Понадобилось всего лишь пятнадцать минут, чтобы приговорить человека к смерти: «Решение трибунала таково, что вы, Барри Маккул, будете повешены за шею…»
Кладовая, в которую Хорнблауэр привел пленника после окончания церемонии, теперь стала камерой приговоренного к повешению. Запыхавшийся мичман вбежал в нее, почти наступая ему на пятки:
— Капитан свидетельствует вам свое почтение, сэр и желал бы поговорить с вами.
— Очень хорошо, — ответил Хорнблауэр.
— С ним адмирал, сэр, — добавил мичман в приливе доверительности.
Контр-адмирал, достопочтенный сэр Уильям Корнуоллис действительно сидел в капитанской каюте. Вместе с Пэйном и Сойером. Как только Хорнблауэр предстал перед ним, адмирал сразу же перешел к делу:
— Вы тот самый офицер, которому поручено руководить казнью? — спросил он.
— Да, сэр.
— Тогда запомните хорошенько, молодой человек…
Корнуоллис был популярен среди матросов и офицеров, строгий, но справедливый, он обладал непоколебимым мужеством и высоким профессионализмом. Под своим прозвищем «голубой Билли» он был героем многочисленных анекдотов и даже баллад. Но, переходя к тому, что он сейчас собирался сказать, Корнуоллис, похоже, ощущал некоторую неуверенность, не свойственную его характеру. Хорнблауэр ожидал, пока адмирал продолжит.
— Запомните хорошенько, — повторил Корнуоллис, — он не должен проронить ни слова перед тем, как его повесят.
— Ни слова, сэр? — переспросил Хорнблауэр.
— По крайней мере, четверть экипажа этого корабля — ирландцы, — продолжал Корнуоллис.
— Речь Маккула для них будет все равно, что искра, брошенная в пороховой погреб.
— Понимаю, сэр, — сказал Хорнблауэр.
Однако же и казни имели свои мрачные традиции. С незапамятных времен приговоренный имел право на последнее слово…
— Повесьте его, — произнес Корнуоллис, — это покажет всем остальным, что их ожидает в случае дезертирства. Но только дайте ему раскрыть рот, — а язык у этого парня подвешен неплохо, — и еще добрые полгода брожение среди матросов нам гарантировано.
— Да, сэр.
— Как вы этого добьетесь — ваше дело, молодой человек. Можете накачать его ромом, — но чтобы он не смог сказать ни слова — ни слова, слышите? — под вашу личную ответственность.
— Есть сэр!
Пэйн вышел из капитанской каюты вслед за Хорнблауэром:
— Вы можете заткнуть ему рот паклей, — предложил он, — со связанными руками он не сможет от нее избавиться.
— Да, конечно, — ответил Хорнблауэр, похолодев от одной мысли об этом.
— Я нашел для него священника, — продолжал Пэйн, — но он — тоже ирландец. Мы не можем рассчитывать, что он посоветует Маккулу держать язык за зубами.
— Да, — кивнул Хорнблауэр.
— Маккул дьявольски хитер. Несомненно, он выбросил все компрометирующие его бумаги до того, как его взяли в плен.
— А что он намеревался сделать? — спросил Хорнблауэр.
— Высадиться в Ирландии и поднять новый мятеж. К счастью, мы его перехватили. К счастью в том смысле, что мы можем судить его за дезертирство и быстро покончить с этим делом.
— Да, конечно, — сказал Хорнблауэр.
— Не думаю, чтобы вам удалось напоить его до пьяна, — продолжал Пэйн, — несмотря на то, что это вам посоветовал сам «Голубой Билли». Трезвые или пьяные — эти ирландцы всегда готовы поболтать. Я дал вам совет получше.
— Да-да, — повторил Хорнблауэр со скрытым содроганием.
Он вернулся в камеру приговоренного, словно сам был осужден на смерть. Маккул сидел на соломенном тюфяке, присланном ему по приказу Хорнблауэра и два капрала корабельной полиции по-прежнему стерегли его.
— Вот идет сама Судьба, — проговорил Маккул с улыбкой, которая выглядела почти естественной.
Хорнблауэр искал и не находил более или менее тактичного способа выполнить возложенную на него миссию, а потому прямо перешел к делу:
— Завтра… — начал он.
— Да, завтра?..
— Завтра вы не должны говорить никаких речей, — пояснил Хорнблауэр.
— Ни слова? И мне нельзя будет попрощаться с земляками?
— Нет.
— Вы отбираете у приговоренного его последнюю привилегию.
— У меня приказ.
— И вы предлагаете его выполнить?
— Да.
— Могу я поинтересоваться — как?
— Например, могу забить вам рот кляпом, — отрезал Хорнблауэр.
Маккул взглянул в его бледное, напряженное лицо:
— На мой взгляд, вы непохожи на настоящего палача, — проговорил он. В следующую секунду Маккула как будто озарила новая мысль:
— Предположим, я избавлю вас от хлопот?
— Каким образом?
— Я мог бы дать слово не произносить ни слова.
Хорнблауэр попытался представить, насколько он может доверять фанатику на пороге смерти.
— О, да, конечно, вы не можете доверять моим голым обещаниям, — заметил Маккул с горечью:
— Если хотите, мы можем заключить сделку. Вы сможете не выполнять свои обязательства, если я не выполню свои.
— Сделку?
— Да. Позвольте мне написать моей вдове. Обещайте мне, что перешлете ей мое письмо и мой сундучок, — видите ли, он имеет некоторую, чисто сентиментальную ценность, — а я, со своей стороны, обязуюсь не проронить ни слова с тех пор, как покину эту камеру до тех самых пор, когда… когда — даже Маккул дрогнул на этом месте:
— Надеюсь, вам достаточно ясно?
— Ну-у, — протянул Хорнблауэр.
