Джезказган 1927 года.
По логике больше всего должен был бы рассказывать Русаков, а удивляться Сатпаев. Дело в том, что Михаил Петрович перед своим приездом в Джезказган побывал в научной командировке в Соединенных Штатах Америки и осмотрел там ни мало ни много — сорок три рудных месторождения, познакомился с геологоразведкой.
Но случилось наоборот: рассказывал преимущественно Сатпаев, а удивлялся Русаков.
К тому времени площади джезказганского рудного поля измерялись не единицами и даже не десятками, а сотнями квадратных километров. Эффективность глубокого разведочного бурения за три года превзошла все ожидания. Содержание меди во многих тысячах проб определялось в хорошо оборудованной лаборатории экспрессным методом. Помимо химического и спектрального анализа применялись новаторская для того времени электроразведка и сейсмометрия.
— Ты понимаешь, дружище, — восхищался Русаков, — у тебя геологическая служба поставлена не хуже, чем в Америке. Я за океан учиться ездил, а учиться можно и у тебя!
— Мы вместе учились у Михаила Антоновича, — отвечал Сатпаев.
— Наш Усов — великий геолог, что и говорить. Но ты не скромничай, Каныш. Я четыре с лишним года не был здесь. Как все переменилось. Ты создал целый геологоразведочный комбинат. Я уж не говорю о первоклассной лаборатории. Мастерские, гараж. Ведь тут надобно организатором быть. А ты и теорию не забросил. И разработал свою гидротермальную гипотезу.
— Так без нее я не смог бы определить масштабов Джезказгана.
Несколько позднее Михаил Петрович в качестве главного эксперта по определению запасов меди писал: «Весь подсчет, составленный под руководством лучшего знатока Джезказгана К. И. Сатпаева, отличается исключительной систематичностью и высоким качеством обработки материалов. Совершенно исключены в подсчете примеры, когда бы принцип достоверности был принесен в жертву так называемому целевому назначению запасов, что нередко наблюдается при подсчете запасов в некоторых комбинатах».
К началу 1933 года джезказганский геологоразведочный коллектив насчитывал 80 инженерно-технических работников и 400 рабочих. Примерно за четыре года было пробурено 559 скважин и пройдена почти тысяча геологоразведочных выработок легкого типа. Геологическая съемка крупного масштаба была проведена на 120 квадратных километрах, электроразведка — на 340 квадратных километрах.
Значение этих поисковых работ становилось тем весомее, что наша цветная металлургия в то время отставала, не выполняла плана, в том числе и медная промышленность.
Большой Джезказган приобретал реальные очертания не только в представлении Сатпаева и его товарищей. Он становился популярным в Казахстане, ему начинали отдавать должное в самых высоких плановых инстанциях, как меднорудной базе, как району, где есть и другие полезные ископаемые.
Казалось бы, все в порядке, работай и радуйся. До полного признания Джезказгана оставалось несколько шагов. Но Сатпаев никак не предполагал, что эти-то шаги и будут самыми трудными. Ведь так хорошо начинался 1933 год.
Беда, как всегда, нагрянула неожиданно.
Главцветмет сократил ассигнования на геологоразведочные работы. И как сократил! Оставил одну десятую процента средств, запрошенных сметой. Выделенных денег не хватало даже для расчета с геологоразведчиками и буровиками.
Если подчиниться обстоятельствам, геологический отдел фактически перестал бы существовать.
Сатпаев принял решение: немедленно сделать все, что можно. Ехать прямо в Москву, минуя Алма-Ату.
Он перегруппировал силы — передал в другие цехи Карсакпайского комбината многих квалифицированных рабочих, на баланс комбината перевел гараж, мастерские. Потом Каныш Имантаевич отправился в степь, к буровикам.
Сатпаев ничего не скрывал от них. Так, мол, и так. Денег пока нет. Поеду в Москву добиваться. Ваше право — уехать, бросить работу. Никто с вас не взыщет. Но я прошу: продержитесь.
— Ой как трудно, Каныш. Семьи у нас, а баранов мало. Мы уже не чабаны. Сколько времени зарплаты не будет?
— Месяц, самое большее — два. Не сумею добиться, тогда ни о чем вас просить не буду.
— Езжай в Москву, Каныш. Надейся на нас. Мы бурить будем.
Заручившись поддержкой райкома партии и руководства комбината, Сатпаев собрался в столицу. Не в его характере было откладывать решения. С виду спокойный и порой даже флегматичный, он был подвижен и стремителен, когда этого требовало дело. Каныш Имантаевич любил повторять пословицу: «Куй железо, пока горячо».
…Каныш Имантаевич ехал, завернувшись в тулуп. На остановке знакомый пикетчик корил его: покашливаешь, а подождать до весны не хочешь. Не мог он ждать, никак не мог! Как-то его встретит Москва, думалось на пикетах, в санях, в вагоне.
И вот — Москва.
В столичных организациях Сатпаев не мог не почувствовать, что его далекий Джезказган выглядел все-таки малоприметным в сравнении с промышленными гигантами Магнитогорска, Сталинграда, Донбасса, Кузнецка. Так или иначе, до Джезказгана очередь еще не дошла. Этим воспользовались и те работники Главцветмета, которые в недавнем прошлом считали верными заниженные подсчеты Геолкома. Однако Сатпаев настаивал на своем, доказывал, возмущался, требовал. Его выслушивали, иногда сочувствовали, помогали. В Главцветмете и Главном геологоразведочном управлении ВСНХ СССР удалось добиться удвоения ассигнований, но все равно это была слишком малая сумма.
В известной мере Сатпаева выручила его практическая сметка. Он стучался в двери самых разных трестов и сумел заинтересовать их руководителей если не медью, то другими богатствами Джезказгана: трест «Золоторазведка» — золотом, угольный институт — углем, трест «Лакокрассырье» — окисленными медными рудами, из которых производилась такая отличная краска, как ярь — медянка. С этими трестами он сумел заключить договоры на подрядное производство разведок и, значит, получить дополнительные средства. Пусть они полностью не компенсировали сокращения ассигнований, но давали возможность джезказганской разведке выжить, выждать, накопить силы.
Во всяком случае, Каныш Имантаевич вернулся в Джезказган, уверенный в том, что можно и нужно продолжать работу. Правда, приходилось маневрировать: за счет, скажем, «Лакокрассырья» бурить скважины на медную руду. Красители красителями, а медь для Джезказгана главное.
Но и выполнение этих побочных обязательств в общем не шло вразрез с далеко идущими планами джезказганских геологов. «Золоторазведка» вновь раскошелилась. И трест «Лакокрассырье» добавил немного ассигнований.
В это сложное, полное хозяйственных забот время Сатпаев не только не свернул свои научно-теоретические исследования, но форсировал их. Он задумал шире привлечь в число своих союзников ученых и одновременно популяризировать идею Большого Джезказгана в партийной печати.
Первая монографическая работа Сатпаева «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы» была опубликована еще в 1932 году. В главе «Генезис джезказганских месторождений» Сатпаев изложил основные положения своей гипотезы о гидротермальном происхождении руд Джезказгана.
Гипотеза эта служила и сейчас служит геологам надежным ориентиром в практической работе.
Медные и свинцовые минералы Джезказгана отложились из горячих газо-водных растворов значительно позднее того периода, когда образовывались породы джезказганской свиты. Эти рудоносные растворы поднимались из глубинного магматического очага вдоль расколов земной коры, пересекающихся в основании куполовидных структур Джезказгана. Достигнув их верхних ярусов, растворы
