кратко докладывали о Сатпаеве: образован, знает дело, настойчив, даже горяч. Поэтому про себя Серго несколько удивился, как спокойно держится этот, в сущности, молодой человек. И, желая его подзадорить, сказал вскользь, словно о чем-то второстепенном:
— Говорят, вы с Главцветметом воюете. Но ведь там сидят опытные специалисты.
Тут Каныш Имантаевич впервые заговорил взволнованно:
— До сих пор я не могу понять позиции Главцветмета. Сократили ассигнования так, что дальше уж ехать некуда. На голодном пайке держат. За каждый рубль надо бороться.
— За рубль и надо бороться, даже за копейку, — спокойно сказал Серго.
И хотя Сатпаев, готовясь к беседе, не хотел об этом рассказывать, но неожиданно для себя заговорил и о буровых мастерах, и о том, как изворачиваются джезказганские геологи, используя для разведки на медь подрядные средства «Лакокрассырья» и других организаций.
Серго слушал внимательно, не перебивая. И, только дождавшись паузы, сказал:
— Для меня все ясно, надо, чтобы и другим все ясно стало. Обсудим, решим. Когда надо кому-нибудь прибавить, значит, у кого-то надо отнять. Я верю цифрам и горячему сердцу. Люблю, когда человек ждет результатов своего труда, как молодой отец первенца.
Краткий телефонный сигнал прервал беседу. Серго взял крайнюю трубку. И тихо заговорил на незнакомом Сатпаеву языке, в котором согласные сталкивались друг с другом, а гласные звучали певуче и гортанно, как орлиный клекот.
Серго положил трубку, пригладил жесткую вьющуюся седину на висках. Выпил стакан минеральной воды.
— Не надо сомневаться, товарищ Сатпаев, мы Джезказгану дадим ход. И средства найдем. Проведем через Политбюро. Только наберись терпения. А препятствий не бойся. Мы и с ними справимся. А что ты все-таки скажешь о Балхаше? Сильного мы туда начальника строительства послали. Сталинградский тракторный на своих плечах поднял. Крутой человек, горячий, с размахом. Ты знаком с Ивановым?
— Вот такого бы и нам в Джезказган!
Серго рассмеялся.
— А Орджоникидзе в Джезказган не надо поехать?
Сатпаев плохо помнил, как вышел из кабинета, как очутился на площади, посветлевшей и принарядившейся после снегопада.
В январе 1935 года Серго Орджоникидзе представил в ЦК ВКП(б) свои соображения «О необходимости форсирования Джезказганского месторождения меди».
В докладной записке сообщалось, что разведки последних трех лет позволяют решить проблему Джезказгана вполне грамотно.
Карсакпайскому заводу в записке отводилась роль опытной производственной лаборатории.
Серго Орджоникидзе обосновал необходимость приступить в 1936 году к развернутому строительству Джезказганского медеплавильного комбината. И сооружение железной дороги в этом свете становилось делом, не терпящим отлагательства.
Вскоре Орджоникидзе на сессии ЦИК СССР сказал: «В ближайшее время нам придется приступить к строительству Большого Джезказганского комбината. Там имеются… запасы медных руд. Они расположены в глубине Центрального Казахстана, вдали от железных дорог. Необходимо быстрее строить к Джезказгану железную дорогу от Караганды».
Летом 1935 года изыскатели уже наносили на карту трассу новой магистрали.
А 25 марта 1936 года нарком тяжелой промышленности подписал приказ о начале строительства Джезказганского медеплавильного комбината.
Джезказганская геологоразведка теперь брала на свои плечи все новые и новые заботы. Медные руды были по-прежнему в центре ее внимания. Но Сатпаев с товарищами стремился к дальнейшему комплексному изучению района, поэтому разведывал месторождения угля в Киякты, железных руд — в Найзатасе, марганцевых руд — в Джезды, известняков. — в Актасе.
Где было рабочее место Сатпаева? И в кабине грузовика, и на буровой, и в конторке, и дома, и в заезжем дворе, и в номере гостиницы. Пятнадцатичасовой рабочий день, как и прежде, был нормой Каныша Имантаевича. Слов «перегрузка» или «сверхурочная работа» не существовало.
После полевых экспедиций Сатпаев «отдыхал» за теоретическими разработками. После напряженного производственного совещания в конторе садился за статью: «Еще о странной позиции Главцветмета».
Каныш Имантаевич постоянно встречался с секретарями районного комитета партии, по нескольку раз в году приходилось ему выезжать и в Алма-Ату. И где бы он ни бывал — в Москве ли, в столице республики, — его всегда тянуло домой. (Сейчас в домике, фото которого на последней обложке книги, мемориальный музей К. И. Сатпаева.)
Росло, поднималось дерево, посаженное им у Кар-сакпайской конторы, звал парк и сад, выращенные садоводом Григорием Зубом. Звала семья, очаг. Звала степь, товарищи по работе.
Когда люди долго работают вместе и делят друг с другом и хлеб, и печали, и радости, они не сразу замечают и как меняется все вокруг, и как меняются прежде всего они сами. И вдруг в один прекрасный день убеждаются, что они уже давно не те, какими были несколько лет назад.
Как-то Сатпаев вспомнил домик в байконурской партии разведки на уголь. Полусвет фонаря. Себя, склонившегося над чертежом. Рядом — начальник партии Саид Сейфуллин. Юношеская пылкость бесед, полет воображения вступали в контраст с бедностью заброшенного горняцкого жилья, приспособленного для неприхотливых геологов, с глухоманью, с великой вечерней тишиною степи. И невдомек было им, молодым, что будущая космическая слава Байконура, этого степного уголка, который они первыми начали осваивать, далеко опередит их мечты.
Тихий, застенчивый Саид Нагимович стал крупным геологом, знатоком Джезказгана, делившим с Канышем Имантаевичем тревоги и невзгоды, удачи и радости свершений.
К Саиду Сейфуллину на выучку из Карсакпаяв Джезказган послал Сатпаев в 1935 году студента-практиканта Василия Ивановича Штифанова, тогда просто Васю, паренька в красной рубашке, с пышной копной соломенно-светлых волос.
Вася поехал времянкой-узкоколейкой с первым же товарным составом.
Станции не было, поселка в обычном представлении тоже. Неподалеку возвышался деревянный, чуть скособоченный копер шахты. За шахтой — врассыпную еще несколько домиков. А вокруг — степь, еще не успевшая выгореть.
К удовольствию Каныша Имантаевича, оказалось, что студент из Алма-Аты не только успешно выполняет задания Сейфуллина, но и с профессиональным интересом собирает геологическую коллекцию. Значит, по-настоящему увлечен своим делом.
И в следующее лето Вася приехал в Джезказган на практику, а еще через год — на последнем курсе— вел не только съемки под палящим солнцем, но в геологической конторе под руководством Каныша Имантаевича работал над «большой простыней», как окрестили подробную карту Джезказганского месторождения.
Подходил к концу 1937 год.
Штифанов не очень удивился, когда узнал, что председателем квалификационной комиссии Горно-металлургического института был назначен не кто иной, как Сатпаев. Василий хорошо защитил диплом, но оказалось, что распределять на работу будут в Наркомтяжпроме, в Москве.
Заместитель наркома назначения давал быстро, спори ь с ним считалось неудобным. Не допускающим возражения тоном он сказал:
— Молодые специалисты сейчас на вес золота. Вот мы и направляем вас в золотую промышленность. С вашими документами я знаком. Поедете в Забайкалье. Главным геологом.
— Нет, в Джезказган, — насупился Штифанов и уперся подбородком в грудь.
Замнаркома удивился. Штифанов был
