«Интересно, как там сегодня дела у Юрки? Он собирался пройти по большому путику… Да и за Найкой с Шариком забавно наблюдать. Он лезет куда ни попадя, – она его за это шугает, как строгая мамаша. Учит. А он ей потом старается подражать…»
Мысли мои перескакивали с пятого на десятое, ища зацепки, чтобы остаться, не ходить на реку. Но зацепки существенной не находилось. Даже одежда, развешанная вокруг трубы, успела подсохнуть.
Я оделся и, растормошив вновь прикорнувшего у печи пса, вышел с ним из зимовья.
На голове у меня была запасная вязаная шапочка. Вместо куртки я надел какое-то хламьё, лежащее на нарах.
Пёс, хоть и не попрошайничал явно, но всё-таки зорко следил за моими руками в надежде, что, может быть, ему перепадёт какой кусок. Быстро убедившись в тщетности своих ожиданий, он весьма неохотно тащился за мной. И, судя по всему, этот поход ему был также не в радость.
Карабин (как лишнюю тяжесть на обратном пути) я с собой не взял и шагал налегке, вооружённый лишь охотничьим ножом.
«Да, – подумал, – правильно моя бабушка говорила: «Лень-то, внучек, вперёд тебя родилась». Отчего я поленился взять карабин? Уже ведь преподала сегодня жизнь урок. А всё на авось надеюсь. Хотя в тайге в любую минуту надо быть готовым ко всякой неожиданности… Может, и правда, вернуться?.. Да, ладно уж, добегу, тут недалеко», – успокоил я себя.
Выйдя на реку, взглянул на небо. Оно было уже не такое прозрачно-голубое, как утром. И выглядело белесоватым, словно слегка полинявшим за прошедшие часы, от яркого утреннего солнца… Да и само светило представлялось не таким радостным, цыплячье-жёлтым, как нынче утром. Оно как будто вызрело, подёрнувшись кровавой пеленой…
«Ничего, время в запасе у нас ещё имеется… Туда – минут двадцать-тридцать. Там – минут десять – пятнадцать, не больше. И – в обратный путь, по пути постреливая белок, кормящихся на близстоящих к реке деревьях. Часам к пяти, когда начнёт смеркаться, будем дома», – подбодрил я себя.
Над вершинами дерев быстро скользили разрозненные, уносимые вдаль ветром серо-белые облака, предвещающие скорую метель. Может быть, от этого мне было так неуютно, грустно и одиноко находиться под этим тревожным небом посреди бесконечной тайги.
«Скорей бы уж вечер, да с Юркой поболтать. Рассказать ему всё…»
Дойдя до полыньи, я увидел, что она с боков уже снова успела подёрнуться тонким ледком. На него боковой ветерок рассадил кружевные белые снежинки, под которыми тихо струилась вода.
«Если мороз ночью придавит, полынья зарастёт хрупким льдом, вновь став незаметным коварным капканом…»
Мои мысли, как и мои предыдущие следы, оборвались у края промоины.
«Такова жизнь… Шагаешь по ней – прямо и весело. Расправив плечи, задрав к небу голову, не ожидая подвоха… И вдруг летишь вниз… У кого-то потом хватает сил подняться. А кто-то, опустив руки, так и остаётся «на дне».
Я ещё немного постоял, завороженно глядя на струящуюся воду, а потом осторожно, хотя и с достаточным усилием, но так, чтоб куртка не переломилась, стал «отклеивать» её ото льда. Когда мне это удалось, на нём осталось серое пятно ворсинок от сукна, намертво вросших в лед. Сама же куртка теперь представляла собой нечто среднее между листом фанеры и кровельным железом, измятым в самых причудливых и неожиданных формах.
«Слава богу, что клок самой куртки не отодрался», – подумал я, шагая с этим «негабаритным грузом» к берегу, где лежала мелкашка.
Винтовка оказалась на месте. И затвор у неё работал исправно…
Я отставил её в сторону, размышляя, что же теперь делать с курткой. Тащить её в таком виде было неудобно. Да и холод от неё исходил прямо-таки могильный, когда я прижимал её к своему боку.
Закрепив бечёвку, отвязанную от паняги, за один из рукавов куртки, второй её конец обвязал вокруг пояса, и куртка легко, послушно, с незначительным сопротивлением заскользила по льду примерно в метре от ног.
«Да, на ней теперь, наверное, и целую тушу изюбря можно перевезти, если только широкие лямки к плечам приделать», – порадовался я своему нежданному изобретению.
На ходу осмотрев ствол винтовки и убедившись в том, что он не забит ни снегом, ни льдом, я, на всякий случай вытянув руку подальше от себя, нажал на курок, выстрелив вверх. Выстрел прозвучал нормально: коротко и сухо. Дослав затвором в ствол следующий патрон, я ещё веселее продолжил свой путь…
В молодости долго грустить не получается…
Куртка, волочащаяся за спиной, издавала какой-то нездешний, словно металлом скребли по стеклу, звук. И неизвестно отчего вдруг взбодрившийся Шайба то и дело стал наскакивать на неё, – хватая зубами то за второй рукав, а то, рыча и прижимая «добычу» к снегу передними лапами, пытаясь остановить её движение, – мешая мне передвигаться равномерно.
На мои окрики он почти не реагировал, продолжая азартно охотиться за движущейся целью, иногда прокатываясь на ней, как в санях, и балансируя при этом, чтобы не свалиться. Скольжение куртки в такие моменты сразу утяжелялось.
«Да, насчёт перевозки изюбриной туши я явно погорячился…»
Внезапно Шайба прекратил свои зловредные действия. Обогнав меня, он настороженно застыл у близкого к реке дерева, мимо которого вскоре предстояло пройти и мне.
Задрав вверх голову, пёс гулко, «простуженно» несколько раз тявкнул…
Я остановился рядом с ним. Взглянув на кедр, на одной из ветвей увидел белку, шелушащую в его вышине прошлогоднюю шишку, не свалившуюся в свое время вниз и пощажённую прожорливыми кедровками. Белка сосредоточенно, казалось, ни на что постороннее не реагируя, придерживала этот лакомый для неё плод цепкими передними лапками, заполняя орешками защёчное пространство, отчего симпатичная мордочка зверька, с раздутыми округлыми щеками, становилась немного комичной. Коричневая шелуха шишки осыпалась с дерева на снег, напоминая на нём своей одноразмерной россыпью новогодние конфетти.
Шайба взглянул на меня и снова, но теперь уже нетерпеливо, гавкнул, завертев при этом загнутым к спине хвостом.
– Молодец! Настоящий промысловый пёс, – похвалил я его, освободив себя от куртки и паняги, чтобы зайти для выстрела с более удобной, береговой стороны.
Тщательно прицелившись, стараясь попасть в голову, чтоб не попортить шкурку, выстрелил.
«Промазал?!» – изумился я, видя как белка, перестав шелушить шишку, не шелохнувшись, будто задумавшись о чём-то важном, продолжала сидеть на ветке. Снова поднял винтовку к плечу, но, даже не успев прицелиться, увидел, как она, «клюнув» головой и разжав все свои лапки, сорвалась с ветки и с распушённым хвостом, вниз головой, устремилась к земле. И… – это было невероятно, но именно так всё и произошло – исчезла в широко разинутой пасти Шайбы, будто в водосточной трубе, прощально мелькнув ярко-рыжим кончиком хвоста.
– Ах ты, скотина! – ринулся я за удирающим от меня с поджатым хвостом псом.
Однако из-за глубокого снега на берегу, моё преследование оказалось неэффективным. Со злости я бросил вдогон ему невесть откуда оказавшуюся у меня в руках палку, но она не достигла цели.
Отбежав от берега на десяток шагов и чувствуя теперь себя в полной безопасности, пёс уселся на лёд и издали весело, нагло, без тени тревоги, следил за мной и моим неуклюжим возвращением к паняге и куртке, оставленными на льду реки…
Вторую белку, на невысокой лиственнице, наклонным шлагбаумом нависшую над рекой, первым заметил уже я.
После моего выстрела с белкой произошло то же самое, что и с её предшественницей. Она исчезла в пасти Шайбы, возникшего как раз в том месте, куда должна была упасть. Исчезла точно лопата угля в топке паровоза.
От души огреть пса стволом мелкашки, дотянувшись до него, на сей раз мне всё же удалось. И он с визгом отбежал от меня почти на середину реки.
За отстрелом третьей белки, лениво облаянной Шайбой на полпути к зимовью, он следил уже, улегшись недалеко под елью и сыто, самодовольно жмурясь. Чувствовалось, что теперь его в этом процессе вполне устраивает роль зрителя первого ряда.
«Да, небогатая у меня нынче добыча», – подумал я, цепляя тушку белки к одной из петель, приделанных к нижней части паняги.
Через несколько минут впереди я увидел цепочку следов сохатиного семейства, которое утром пересекло в том месте реку…
Шайба, бегущий теперь впереди, начал принюхиваться к следам, но, трусливо поджав хвост, вновь метнулся от них поближе к хозяину.
– Ну и трус же ты, Шайба, – в очередной раз высказал я псу своё о нём мнение. – Глупый, к тому же трус. Лоси уже давно прошли, а ты всё шерсть дыбишь да урчишь. А сам дрожишь при этом, как осенний лист. Вон описался даже от страха…
Я подошёл к следам, и мне самому стало не по себе. Сбоку от их цепочки на берегу, в том месте, где они спускались на лёд реки, в рыхлом снегу были отчётливо видны свежие круглые вмятины, похожие на то, будто кто-то не очень сильно вдавливал в снег днищем плоскую тарелку.
