народу, вы сами это знаете, насколько мне известно сейчас уже идет речь о сотнях миллионов.
И вот теперь кто-то из этих сотен приехал сюда, под стены тюрьмы чтобы лично высказать мне свою поддержку, а не просто печатая эту подержку на клавиатуре, находясь за тысячи километров от меня. Нет они приехали лично, приехали несмотря на расстояние и неизвестность. И здесь, для многих в чужой стране они не побоялись громко заявить о себе, даже не о себе, а о поддержке ими меня.
А это дорогого стоит! И неужели вы думаете, что в «благодарность» ко всем этим людям, я сделаю такое вот странное заявление, которое вы уже даже для меня набросали? Да не бывать этому! Не бывать никогда!
— Ты не злись ЮнМи. — заходит с другой стороны этот чинодрал. — Я не в коей мере пытаюсь давить на тебя, просто предлагаю тебе подумать, подумать неспешно и принять правильное и нужное решение, в первую очередь нужное для тебя самой.
Подумай, с одной стороны — это твоя свобода и счастливая семья, твои мамам и онни, которые очень будут рады тебя видеть, а с другой стороны куча непонятных и незнакомых по сути тебе людей, которых ты даже в глаза не видела.
Сделай сама правильный выбор! Ну и чтобы тебе выбиралось и думалось полегче мы с руководством тюрьмы решили, что предоставление внеочередного свидания с твоими родными не будет здесь лишним, как и передача от твоих родных всего не запрещенного без ограничения веса такой передачи.
Этот все так, в знак нашего хорошего к тебе отношения!
Вот жеж … нехороший человек. — зло думая немного охреневший от этой речуги квакши я. Это он что, решил меня так задешево купить? Решил, что я продамся за бочку варенья да корзину печенья? Нашел думает гад мальчиша-плохиша что-ли? Ну ладно, я ему сейчас ему устрою. Я в гневе, и в гневе я страшен!
— Знаете, что господин Квак? Засуньте вы себе в задницу все эти ваши мелкие подачки, они мне не нужны, да и крупные тоже, поэтому ваше помилование можете засунуть туда же.
Да и сами вы тоже идите в задницу, прихватив при этом своего министра, чтобы вам там не было скучно. Это мой окончательный ответ, другого не ждите!
Пока чиновник медленно багровел от такого моего обращения, пользуясь этой паузой я обращаюсь непосредственно к НаБом.
— Госпожа НаБом, я уже устала здесь находится, сами знаете, что время для сна у осужденных в корейской тюрьме ограниченно правилами внутреннего распорядка. Поэтому прошу направить меня в мое спальное помещение … ну или в карцер, как посчитаете нужным, дальнейшим наш разговор здесь я считаю ненужным, бесперспективным и даже вредным для меня!
Хмм... мне вдруг стало интересно, чего это господина Квака так перекосило, когда он услышал это мое незавуалировонное оскорбление? Вот же не хотел я такое говорить, но этот господин похоже и мертвого достанет, слишком уж он душный, одним словом — корейский высокопоставленный чиновник, а они похоже почти все такие.
Но сейчас наблюдая за ним думаю, что он уж как-то очень бурно отреагировал на мой спич, точнее послание. Вон лицо скривилось как будто он только что махнул стакан лимонного сока запив все это еще и 70 % раствором уксусом.
Ну, а вот у НаБом лицо … хмм странное, у меня такое ощущение, что она еле сдерживается чтобы не заржать во весь голос, ну это если я вдруг стал физиономистом по корейским лицам, даже странно немного, никогда не видел, чтобы она когда-то смеялась. А здесь вдруг с чего такое ее состояние? Сегодня что-то подобное уже было что-ли? Ну ладно, не важно, свою позицию я в любом случае высказал достаточно откровенно и жестоко, я бы даже сказал, что на грани фола!
Сейчас немного каюсь что не сдержался, вот сейчас заквакает этот господин что я оскорбляю такого важного человека причем при исполнении и потребует от НаБом чтобы меня прямо сейчас законопатили в карцер на половину оставшегося срока … шутка … на весь срок.
Надо все-таки отдать должное этом господину, он смог взять себя в руки и после небольшой паузы как-то даже устало произнёс.
— Хорошо ЮнМи, я не буду настаивать на своем предложении, смотрю ты все равно у нас не договороспособна, так зачем в этом случае мне терять с тобой время? Если с тобой невозможно ничего решить?
— Я считаю, что в вашей фразе главное для меня слово не договор, а способная господин Квак, да я очень способная и способна на многое. — отвечаю я. — Если вы думали, что я, услышав про родину, про долг перед ней и прочие разные лозунги и призывы всё брошу и побегу её спасать то вы сильно заблуждаетесь. Раньше это было вполне возможно, но сейчас как видите обстоятельства несколько изменились.
Увы, но моя родина поступила со мной не как мать, а как злая мачеха, поэтому я считаю, что она не вправе что-то у меня требовать. Таково мое мнение, и я его не поменяю. Поэтому ничего мне от нее, да и от вас не надо, даже помилование.
И да, это самое помилование с ваших слов выглядит не как акт внесудебного освобождения, а как какая-то сделка, в которой я совершенно не хочу участвовать. Таково мое мнение и оно не изменится, я все сказала!
— Трудно тебе придется ЮнМи. — после паузы холодно говорит мне ЮнГи. — Причем говоря трудно, я имею ввиду совсем даже не тюрьму, а то как тебя примет корейское общество после твоего освобождения, в любом случае это же рано или поздно произойдет? Но вот с таким характером и амбициями тебе будет ох как непросто влиться в него и зажить полноценной жизнью гражданина. Думаю, что очень непростой будет твоя судьба.
— А я и не собираюсь никуда вливаться. — отвечаю я господину Кваку. В конце концов не примет меня корейское общество, так в мире и другие … общества есть. Ну, а что касаемо моей судьбы … то я согласна с такими уважаемыми экспертами в этом деле как древние римляне, а они высказались по этому вопросу довольно просто и однозначно — «Homo quisque fortūnae faber».
(Латынь — «Каждый человек — творец своей судьбы»).
Каждый человек — творец своей судьбы. — перевожу я сразу же на корейский это древнее латинское выражение, чтобы не видеть непонятки на надоевшей уже мне роже чиновника.
— Ну ладно … творец своей судьбы, я тебя понял и больше не
