Ближе к вечеру я позвонил в Мач-Хэдем. Долго слушал длинные гудки. Наконец — голос Лилии де Сейтас. Она запыхалась.
— Динсфорд-хаус.
— Это я. Николас Эрфе.
— А, привет, — как ни в чем не бывало произнесла она.
— Простите. Я была в саду.
— Мне нужно с вами увидеться.
Короткая пауза.
— Но мне нечего добавить.
— Все равно нужно.
Скова тишина; я чувствовал, как она улыбается.
— Когда? — спросила она.
74
На следующий день я ушел рано. Вернувшись около двух, обнаружил под дверью записку от Кемп: «Заходил какой-то янки. Говорит, ты ему срочно нужен. В четыре будет тут». Я спустился к ней. Она большим пальцем размазывала поверх грязных, янтарно-черных риполиновых[133] пятен жирных червяков зеленого хрома.
Вмешиваться в «творческий процесс» обычно воспрещалось.
— Что за тип?
— Сказал, ему надо с тобой поговорить.
— О чем?
— Собирается в Грецию. — Отступила назад, критически изучая свою мазню; во рту — папироса. — Туда, где ты работал, по-моему.
— Как же он меня разыскал?
— А я откуда знаю?
Я перечитал записку.
— Какой он из себя?
— Боже, да потерпи ты час-другой! — Повернулась ко мне. — Не мельтеши.
Он явился без пяти четыре, тощий верзила с типично американской стрижкой. В очках, на пару лет младше меня; приятное лицо, улыбка, само обаяние, свежий, зеленый, как салатный лист. Протянул руку.
— Джон Бриггс.
— Привет.
— Николас Эрфе — это вы? Я правильно произношу? Эта дама внизу…
Я впустил его.
— Обстановочка тут подгуляла.
— Так уютно. — Он оглядывался, ища нужное слово.
— Атмосфера. — Мы двинулись наверх.
— Не ожидал, что они возьмут американца.
— Взяли. Понимаете… ну, на Крите неспокойно.
— Вот оно что.
— Я два семестра учился в Лондонском университете. И все пытался устроить себе годик в Греции, перед тем как отправиться домой. Вы не представляете, как я рад. — Мы замешкались на лестничной площадке. Он заглянул в дверь, к швеям. Кто-то из них присвистнул. Он помахал им рукой.
— Какая прелесть. Настоящий Томас Гуд.
— Как вы нашли эту работу?
— В «Таймс эдьюкейшнл саплмент». — Привычные названия английских учреждений он произносил неуверенным тоном, словно полагал, что я о них впервые слышу.
Мы вошли в квартиру. Я закрыл дверь.
— А мне казалось. Британский совет теперь не занимается вербовкой.
— Разве? Видимо, подкомиссия решила, что раз мистер Кончис все равно здесь, он может заодно со мной побеседовать. — В комнате он подошел к окну и залюбовался унылой Шарлотт-стрит. — Потрясающе. Знаете, я просто влюблен в ваш город.
Я предложил ему кресло поприличнее.
— Так это… мистер Кончис дал вам мой адрес?
— Конечно. Что-нибудь не так?
— Нет. Все в порядке. — Я сел у окна. — Он рассказывал обо мне?
Он поднял руку, будто успокаивая.
— Ну да, он… то есть я понимаю, он говорил, учителя просто погрязли в интригах. Чувствую, вы имели несчастье… — Он не закончил фразу. — Вам до сих пор неприятно об этом вспоминать?
Я пожал плечами.
— Греция есть Греция.
— Уверен, они уже потирают руки при мысли, что к ним едет настоящий американец.
— Непременно потирают. — Он покачал головой, убежденный, что втянуть настоящего американца в левантийскую школьную интригу просто невозможно. — Когда вы виделись с Кончисом? — спросил я.
— Три недели назад, когда он был тут. Я бы раньше к вам зашел, но он потерял адрес. Прислал уже из Греции. Только утром.
— Только утром?
— Угу. Телеграммой. — Усмехнулся. — Я тоже удивился. Думал, он и забыл об этом. А вы… вы с ним близко знакомы?
— Ну… встречались несколько раз. Я так и не понял, какой пост он занимает в педкомиссии.
— По его словам, никакого. Просто содействует им. Господи, как же виртуозно он владеет английским!
— Не говорите.
Мы приглядывались друг к другу. Он сидел с беззаботным видом, в котором угадывалась не природная непринужденность, а тренировка, чтение книг типа «Как разговаривать с незнакомыми». Чувствовалось, что все в жизни ему удается; но завидовать его чистоте, восторженности, энергии было совестно.
Я напряженно размышлял. Мысль, что его появление совпало с моим звонком в Мач-Хэдем случайно, казалась столь абсурдной, что я готов был поверить в его неведение. С другой стороны, из нашего телефонного разговора г-жа де Сейтас могла заключить, что я сменил гнев на милость; самое время аккуратно проверить, насколько мои намерения искренни. Он сказал о телеграмме: еще один довод в его пользу; и, хотя я знал, что выбор «объекта» производится на основе случайностей, может быть, Кончис по какой-то причине, подведя итоги последнего лета, решил приготовить себе кролика заблаговременно. Глядя на бесхитростного, ничего не подозревающего Бриггса, я начал понимать Митфорда, его злобное ликование; в данном случае оно осложнялось злорадством европейца при виде американца-воображалы, которого вот-вот окоротят; и еще человеколюбивым нежеланием — я не признался бы в нем ни Кончису, ни Лилии де Сейтас — портить ему удовольствие.
Они, конечно, понимают (если Бриггс не лжет), что я могу все ему рассказать; но они понимают также, что мне известно, чего это будет стоить. Для них это значило бы, что я так ничего и не усвоил; а следовательно, не заслуживаю снисхождения. Опасная игра; что я выберу: сладкую месть или дарованное блаженство? Мне снова сунули в руку плеть, и я снова не решался размахнуться и ударить.
Бриггс вынул из кейса блокнот.
— Можно, я задам вам несколько вопросов? Я приготовил список.
Очередное совпадение? Он вел себя так же, как я в Динсфорд-хаусе несколько дней назад. Открытая, добродушная улыбка. Я улыбнулся в ответ.
— Огонь!
Он оказался невероятно предусмотрительным. Программа, пособия, одежда, климат, спортивные принадлежности, выбор лекарств, стол, размеры библиотеки, достопримечательности, будущие коллеги — он хотел знать о Фраксосе абсолютно все. Наконец он отложил свой список, карандаш и подробный конспект моих ответов, принялся за пиво, которым я его угостил.
— Тысяча благодарностей. Просто превосходно. Мы не упустили ни одной детали.
— За исключением той, что жить там надо еще научиться.
Кивнул.
— Мистер Кончис предупреждал.
— По-гречески говорите?
— Плохо. По-латыни — получше.
— Ничего, навостритесь.
— Я уже беру уроки.
— Придется обходиться без женщин.
Кивок.
— Тяжело. Но я обручен, так что меня это мало волнует. — Вытащил бумажник и показал мне фото. Брюнетка с волевой улыбкой. Рот маловат; уже вырисовываются контуры лика развратной богини по имени Самовлюбленность.
— С виду англичанка, — сказал я, возвращая снимок.
— Да. Точнее, валлийка. Сейчас она здесь, учится на актрису.
— Вот как.
— Надеюсь, будущим летом она выберется на Фраксос. Если я до тех пор не соберу чемоданы.
— А вы… говорили о ней Кончису?
— Говорил. Он был очень любезен. Предложил, чтобы она остановилась у него.
— Интересно, где именно. У него ведь два дома.
— Кажется, в деревне. — Усмешка. — Правда, предупредил, что возьмет с меня плату за комнату.
— Да что вы?
— Хочет, чтоб я помог ему, ну, в… — махнул рукой: да вы и сами знаете.
— В чем?
— А вы разве не… — По моему лицу он понял, что я действительно «не». — В таком случае…
— Господи, какие от меня могут быть тайны? Поколебавшись, он улыбнулся.
— Ему нравится держать это в секрете. Я думал, вы знаете, но если вы редко виделись… про эту ценную находку в его владениях?
— Находку?
— Вы ведь знаете, где он живет? На той стороне острова.
— Знаю.
— Так вот, кажется, летом там отвалился кусок скалы и обнажился фундамент дворца — он считает, микенской эпохи.
— Ну, этого ему скрыть не удастся.
— Конечно, нет. Но он хочет немного потянуть время. Пока что замаскировал все рыхлой землей. Весной начнет раскопки. А то народу набежит — никакого покоя.
— Понятно.
— Так что скучать мне не придется.
Я представил себе Лилию в облике кносской богини-змеи; в облике Электры; Клитемнестры; талантливого молодого археолога, доктора Ванессы Максвелл.
— Да, похоже, не придется.
Он допил пиво, взглянул на часы.
— Ох, я уже опаздываю. Мы с Амандой встречаемся в шесть. — Он пожал мне руку. — Вы сами не знаете, как помогли мне. Честное слово, я напишу и сообщу вам, как идут дела.
— Напишите. Буду ждать с нетерпением. Спускаясь по лестнице, я разглядывал его флотскую стрижку. Я начал понимать, почему Кончис выбрал именно его. Возьмите миллион молодых американцев с высшим образованием, извлеките из них общее, и вы получите нечто вроде Бриггса. Конечно, грустно, что вездесущие американцы добираются до самых сокровенных уголков Европы. Но имя у него гораздо более английское, чем у меня. И потом, на острове уже есть Джо, трудолюбивая доктор Маркус. Мы вышли на улицу.
