Вита боролась со страхом. Под кофточкой напряглись, шевельнулись лопатки, девочка подняла руки и, словно вкладывая в горнило кузнечного горна, прижала ладони к коре. Герману стало мучительно жалко эти растопыренные вздрагивающие пальчики, и он порывисто положил свои ладони сверху.
Сразу все кончилось. Ладошки у Виты были теплые, а кора шершавая. Страх исчез. Стало смешно — чего боялись? Ничего мистического. В нос мощно бил запах смолы, косы Виты тоже пахли смолой, да еще и полуденным солнцем. И лес, совсем обычный нормальный лес. Расступился, раскинулся вширь: вон там тянется нить железной дороги, вон там другая нить, — узкоколейная, с игрушечным мостиком над речушкой. Вот хутора вдоль опушки. Там, дальше, на севере, остался городок. А здесь только лес, его сердце с заросшими логами, с осинником по краям болотец, с тысячами гнезд, нор, лёжек…
— По… получилось, — прошептала Вита. Они с прапорщиком одновременно оторвали руки от коры. Девочка понюхала ладонь и неуверенно хихикнула: — Смола…
Катя, улыбаясь, положила руки на ствол, на миг прижалась к коре лбом. Тут же, словно поздоровавшись со старым знакомым, оторвалась.
— Прот, попробуешь?
— Мне… мне, наверное, нельзя, — прохрипел мальчик.
Катя посмотрела на него. Огорченно надула губы, вздохнула:
— Может, ты и прав. Рискованно.
Прот кивнул, левое его плечо перекосилось больше обычного:
— Мне никогда ничего нельзя.
— Что за фигня? — Катя протянула повернутые вверх ладонями руки. — Давай через меня попробуй. Все равно меня уже до дна знаешь. Давай, живее, пока не ушло!
Прот неуверенно положил пальцы на ладонь командирши, за вторую руку Катя ухватила сама. После кратчайшей паузы мальчика пошатнуло так, что Герман едва успел подхватить легкое тело. Не удержал, вместе сели на землю. Катя присела тоже, все еще не выпуская руки Прота.
Вита с опозданием ойкнула.
— Ты как? — с тревогой спросила командирша.
Прот глубоко вздохнул:
— Красиво. Мне никогда там не быть?
— Пути господни, они, сам знаешь—…Катя улыбнулась. — Сдается, те дороги, что тебе ниспосланы, тоже любопытны. Сам сейчас как думаешь?
— Я бы поменялся, — страдальчески сказал мальчик. — Ладно, что вы в меня вцепились? Я еще своими ногами похожу.
Он, кряхтя, поднялся. В чаще взвыло, потом зашлось хохотом.
— Шутка, — Катя улыбнулась. — Шутит лес.
Все четверо знали, что веселился филин. Тот самый, филин-пугач. Герман даже на миг мысленно его увидел — точь-в-точь как иллюстрация в определителе. Только живой.
Пашка у костра сидел с карабином наперевес:
— Куда вы пропали? Темнотища, ни зги не видать. Тут еще этот вой… Чуть не пальнул.
— Да все нормально, мы же здесь, рядом. Давайте чай пить, — сказала Катя, придерживая за плечи мальчика. Прот хоть и смотрел веселее, на ногах держался не без труда.
Пашка диковато посмотрел на товарищей, положил карабин.
— Что-то вы на меня страху навели.
Отвар кипрея настоялся. Герман потягивал душистый кипяток, передавал кружку. Вита поглядывала настороженно. Наверное, хотела об общении с Лесным Духом поговорить. Только это лучше отложить. Утром все иным будет казаться. Трезвым.
Пашка пил отвар молча. Нахохлился, надулся. Наконец не выдержал:
— Вот ей-богу, я не от трусости! Вот чуял, не нужно мне идти. Как кто за ноги держал. Тьфу ты, черт! Что ж я теперь…
— Да что ты забулькал? — удивилась Катя. — При чем здесь трусость? Мы здесь все проверенные-перепроверенные. Не каждому нужно подобным баловством заниматься. Совершенно не каждому. Расслабься, Павел Георгиевич. И вообще, давайте спать ложиться. Сегодня я на страже, дрыхните спокойно. Я днем на бричке покемарю. Возражения будут?
Лично у Германа возражений не было. Глаза после чая невыносимо слипались. Хотя, возможно, и не чай виноват. Вита уже свернулась калачиком, забыв сунуть под голову хотя бы мешок.
— Давайте-давайте, устраивайтесь, — одобрила командирша. — Завтра день будет ударный. А может, и не будет. Как, Прот?
— Пока не скажу, — сказал мальчик. Поскреб вихры и задумчиво заметил: — Вот еще ближе продвинемся, тогда.
— Нет, я не могу! — Пашка выпрямился, сидя по-турецки. — Что я, хуже всех?! Екатерина Григорьевна, можно мне к дереву сходить?
— Сходить-то можно. Только вот толку-то—…Катя откинула с глаз челку. — Как думаете, имеет смысл товарищу Павлу пробовать?
— Не ходи, Паш, — сонно пробормотала Вита. — Не будут с тобой изрекать.
— В следующий раз попробуй, — с уверенностью, непонятно откуда взявшейся, согласился с девочкой Герман.
— Вот, и ты, ваше благородие, — с горечью кивнул Пашка. — Когда он, следующий раз-то, будет?
— Раз не пошел, значит, и не нужно тебе, — мягко сказала Катя. — Ничего не потерял.
— Да не убогий я! — сердито сказал Пашка. — Ну не сообразил сразу, виноват. Тьфу, теперь всю жизнь каяться буду.
— Делать тебе больше нечего, — хмыкнула командирша. — Сходи лучше посуду помой. Давай, я провожу, а то сверзнешься в потемках со склона. Или на дно утянет кто.
Долгую молчаливую паузу засыпающий Герман понять не мог. Зашелестели удаляющиеся шаги. Прапорщик стряхнул сон, сел:
— Куда они? Разве…
— Ручей тоже душу имеет, — объяснил Прот. Он сидел с толстой тетрадью на коленях, склонившись к углям, и мусолил огрызок карандаша. — И у ручья душа имеется, и у реки, и у поля или оврага.
— Что, и с морями можно общаться? — пробормотал Герман, пытаясь удержать глаза открытыми.
— Вряд ли. Не сопоставимы мы с морями. Не заметят.
— Ага, — глубокомысленно заметил Герман и потер лоб. — А ты что, дневник ведешь?
— Что я, Робинзон Крузо, дневники вести? Катя сказала — «называй как хочешь, хоть лабораторным журналом». Думаю так и назвать.
— Для журнала тетрадь слишком шикарная, — пробормотал Герман заплетающимся языком.
— Да вы ложитесь, Герман Олегович, — посоветовал мальчик. — К девочке поближе. Она не укусит. Вместе шинелью укройтесь. А то всегда под утро дрожите, как цыплята.
Спал прапорщик как убитый. Проснулся, едва воздух стал серым. Обе шинели утянул на себя Пашка, посапывающий за спиной, но все равно было тепло. Герман обнаружил, что обнимает тонкое тело Витки, но руки отдергивать не стал. Девочка — не ведьма, Виту без греха обнимать можно. Тем более сама девчонка обнимала свернувшегося угловатым клубком Прота.
— Спите, ваше благородие, — сказала ведьма, сидящая над подернутыми пеплом углями, — еще полчасика, и подъем объявлю.
* * *
— Здесь, — сказал Прот, указывая на дуб с опаленной молнией вершиной.
— Что, прямо под дубом? — язвительно поинтересовался Герман, за что немедленно заработал коленом пониже спины. Пнула командирша скорее по-дружески, не то бы точно в канаву скатился. Герман не обиделся — почему-то после той ночи и сказочной беседы с лесом Катя все реже казалась прекрасным монстром.
— Под дубом — желуди. Прошлогодние. А он здесь стоял, смотрел. Может, запоминал, может, думал здесь спрятать. В общем, сворачивать нужно, — задумчиво объяснил Прот и начал перебираться через канаву.
Катя перепрыгнула через высокую траву, подхватила мальчика за шиворот. Все уже порядком устали. На рекогносцировку вышли еще утром, сейчас дело шло к вечеру. Блуждания вдоль узкоколейки казались бессмысленными — Прот раза три углублялся в лес, но почти сразу возвращался к насыпи. Скучно тянулись по узкому зеленому коридору тронутые ржавчиной рельсы. Узкоколейку когда-то вели к лесоразработкам, но не достроили из-за начавшейся войны. По смутному ощущению Германа, людей здесь не бывало примерно с того же времени.
— Прот, ты не торопись, — сказала Катя. — Дерево приметное, ориентир хороший. Вполне возможно, что где-то здесь наш неутомимый дружок и шастал. Если обратно двигаться, к тому мосточку выйдем, а там места болотистые, неудобные. Если опять вперед пройти, там хутор корейский.
«Корейским» хутор был обозван из-за неумеренно свирепой собачонки. Хутор разведчики обогнули, но кудлатая шавка унюхала, увязалась следом, заливаясь визгливым лаем. Шуму от мелкой сучки было больше, чем от своры борзых. Неизвестно, собиралась ли озверевшая в лесной глуши псина пожрать пришельцев или подзывала хозяина с обрезом, но убралась собачонка, только когда Катя вскинула карабин и в голос посулила соорудить знатное корейское рагу на ужин.
— Да, местечко подходящее, глуше не придумаешь, — командирша еще раз оценила заросшие буйной зеленью канавы. — Значит, прочесываем здесь тщательнее. Вы идите вперед, я чуть вернусь. Ищем следы пребывания людей. Их, как минимум, трое-четверо должно было быть.
Шаги по шпалам ложились неровно — Герману слишком часто, Проту слишком редко. Двигались в тишине, внимательно вглядываясь по обе стороны насыпи. У прапорщика зябли пальцы правой ноги, выглядывающие из «оскалившегося» сапога. Портянка промокла насквозь, полоска ткани, стягивающая сапог, вновь ослабла.
