пирожками и лапшой, а потом блюют всю дорогу до мавзолея Цецилии Металлики, куда добираются к полуночи».
Виновны ли они в том бедствии, которое обрушилось на город? Эшлим всегда считал, что виновны.
«Если они и в самом деле создатели и повелители города, — писал он, — то не заслуживают доверия, эти пожиратели обедов на вынос с лексиконом подзаборников».
В то время как Братья Ячменя лезли вон из кожи, пытаясь стать людьми, чума растекалась у подножия Высокого Города, как озеро. Атмосфера необъяснимо распространяющегося разрушения накрыла весь Артистический квартал. Кладбища были засажены рядами маргариток, улицы увешаны порванными политическими плакатами. Из бистро «Калифорниум» и кафе «Люпольд» доносился безрадостный презрительный смех. По утрам, когда лил дождь, старухи с выражением невероятной осведомленности выглядывали из окон кондитерских на Виа Джелла. В это же время в Высоком Городе и на всех холмах ниже Альвиса бдительные служаки выгуливали огромных собак в украшенных драгоценностями ошейниках, — тварей, похожих на волков, которые туго натягивали поводки. Это были тайные агенты Братьев Ячменя.
«Все их знают, — писал Эшлим в своем дневнике. — Они делают вид, что обеспокоены настолько, что волосы встают дыбом, поэтому и заводят гигантских псов. За кем они шпионят? Кому сообщают то, что видят? Некоторые говорят, что Братьям, другие — что их карлику, который недавно присвоил себе титул «Великий Каир». Теперь, когда Братья Ячменя появились среди нас, ни в чем нельзя быть уверенным».
Отряды полиции следили за соблюдением карантина на зараженной территории. Их поведение отличали странное безразличие и непредсказуемость. Бывало, что их никто не видел целыми месяцами. Потом они внезапно надевали роскошную черную униформу, брали под арест любого, кто пытался покинуть зону, и уводили куда-то «на проверку». Людей, задержанных таким образом, вскоре выпускали. Однако никакой системы в этом не прослеживалось.
«Я не могу относиться к ним серьезно, — писал Эшлим. — Какая это полиция?»
Но это была самая настоящая полиция. Однажды, когда он отправился навестить Одсли Кинг, они остановили его на лестнице Соляной подати — прежде чем он вошел в чумную зону. Это было уже что-то новое.
Они были вежливы — поскольку задержанный явно пришел из Высокого Города, — но настойчивы. Они забрали мольберт, но несли его так, чтобы у владельца не возникало беспокойства по поводу своего имущества. Они провели Эшлима обратно вверх по лестнице, в ту часть города, которая тянулась за роскошными особняками и площадями Мюннеда, где парки Хааденбоска, похожие на рощицы с небольшими озерцами, летними аллеями и кустарником, незаметно сливаются со старым и немного зловещим кварталом, некогда известным как Монруж. Здесь, как они сказали, у него будет возможность объясниться.
Эшлим тревожно огляделся. Из Монруж становилось видно, что величественные башни с их строгими надписями и причудливыми куполами, визитная карточка города, после какой-то давно забытой гражданской войны совсем обветшали. Нежные пастельные краски потускнели или наоборот почернели от копоти. На верхних ярусах башен обитали птицы. И хотя Маргаретштрассе с ее деловитой суетой находилась на расстоянии броска камня, здесь давно никто не жил. Когда Эшлим напомнил об этом полицейским, те только улыбнулись и спросили, указывая на планшет, в котором он держал краски и кисти: не тяжело с таким ходить?
Вскоре Эшлим начал замечать признаки недавно начатых строительных работ: траншеи, прорытые поперек улиц, наполовину возведенные стены среди зарослей кипрея и травы, которую почему-то именуют «амброзией», низкие кирпичные ограждения по краю котлованов. Тут и там возвышались здания полностью отстроенные, только стены не были выкрашены. Каждое из них напоминало ратушу, а весь комплекс наводил на мысли о том, что в них должен размещаться муниципалитет и прочие подобные учреждения. Но работы, похоже, давно прекратились. Большинство построек так и стояли незаконченными, и древние ветшающие башни презрительно взирали на них, словно на искусственно выведенных уродцев, стесняющихся своего роста.
Эшлиму велели войти в одну из башен для допроса. Снаружи она напоминала обугленную колоду, но была вполне пригодна для жилья. Новенькие деревянные перегородки, еще пахнущие столярным клеем, делали внутреннее пространство еще более тесным. В узких коридорах было людно и шумно. Эшлима перепоручили заботам мрачного, безвкусно одетого господина, который провел художника через анфиладу голых комнатушек. В каждой художнику приходилось объяснять должностным лицам, зачем он пытался пройти в чумную зону. Должностные лица безразлично взирали на него, и под конец Эшлиму начало казаться, что его история с самого начала выдумана и навязла у него самого в ушах.
Разве он не знал, спрашивали они, что вход в зону запрещен?
— Боюсь, не знал. У меня там клиент.
Вот уже много недель на всех стенах в округе развешаны плакаты, ответили они. Неужели он их не заметил?
— К сожалению, я портретист. Видите ли, мой клиент живет в Низком Городе…
Он не назвал имени Одсли Кинг.
— Я всегда хожу туда по вечерам. Мне нужно заплатить штраф?
Этот наивный вопрос был выслушан без всякого выражения. Внезапно Эшлим понял, что они действительно не знают, что с ним делать. Как ни странно, это только усилило его беспокойство. Они небрежно осмотрели его планшет и мольберт. Внезапно они начали расспрашивать его о Братьях Ячменя. Как часто он видел их в последнее время в Низком Городе? С кем он их видел? Какое мнение у него сложилось?
— Кто не видел Братьев Ячменя? — ответил Эшлим, недоуменно пожив плечами. — Никакого особенного мнения у меня о них не сложилось.
Не совершали ли они каких-то вызывающих поступков, пытаясь напугать его? Эшлим сказал, что затрудняется ответить. Когда он закашлялся и спросил, можно ли ему идти домой, никто ему не ответил. Каждый раз, когда его переводили в следующую комнату, ему казалось, что он продвигается чуть дальше вглубь здания. Внутренняя архитектура этой полой колоды имела любопытное свойство: никакие новые проходы и лестницы не могли заполнить ее. Стоило закрыть глаза, и можно было без особого труда представить, что плывешь в какой-то звонкой пустоте, где странные голоса говорят с тобой на странных старинных языках. Эшлим понятия не имел, кто может тут обитать: под ногами валялись пустые бутылки и тухлые огрызки — и при этом, заглянув на миг в очередную полуоткрытую дверь, можно было увидеть богато обставленную комнату, или мельком увидеть слугу, который вел пса на унизанном драгоценными камнями поводке.
Наконец портретист оказался в помещении, оборудованном медным рупором — в этот рупор надо было говорить. Когда Эшлим сообщил, чем зарабатывает на жизнь, из воронки донеслись какие-то металлические звуки, непонятные, но чрезвычайно взволнованные.
