В той же «Ялте» я оказался однажды в постели Семенова с самим Семеновым.
«Зайди ко мне». Зашел. Огромный номер и огромная двуспальная кровать болотного цвета. Вокруг этого болота груды книг и исписанной бумаги, как торф на поверхности. Естественно, «Ложись», так как сидеть негде.
Уложив меня, Юлиан ложится рядом и спрашивает: «Хочешь, я прочту тебе несколько глав из книги о Столыпине?» Я: «Интересно». И он стал читать. Это было безумно интересно. Художественное историческое исследование. Сколько материала он перелопатил! И эти груды были маленькой толикой его источников!
Три дня я провел в номере Юлиана, а он читал мне Столыпина. В доме отдыха «Актер» меня считали исчезнувшим, а когда я пришел туда, то честно сказал: «Три дня провел в постели у Юлиана Семенова».
Семенов был, конечно, редкий, потрясающий человек. Даже его обиды носили какой-то вселенский характер. Когда наверху было решено наградить создателей картины «Семнадцать мгновений весны», то в наградном списке не оказалось только одного человека — писателя Юлиана Семенова.
Юлиан был безутешен. «Бог с ними, — говорил я ему. — Ну нет и нет, вот и меня вычеркнули из списка, потому что негодяи по наградам перевесили положительных».
«Лева, это я их родил… Я родил Штирлица, всех… всех, ну как же так…»
Это была скорбь создателя, которого отрывали от детей. Именно скорбь, а не оскорбленная амбиция.
И еще одна маленькая, но провидческая история связана с Юлианом.
Я долго охотился за настольной мобильной лампой, которой можно было придать «любую форму».
Я как-то зашел в магазин «Свет» на 3-й Фрунзенской и поинтересовался. А в ответ слышу: «Есть такая лампа, причем только одна, но ее заказал Юлиан Семенов».
И тут я пошел в атаку: «Знаете что, продайте мне! Он не будет сердиться! И потом он сейчас за границей, а пока вернется, то лампа покроется толстым слоем пыли и потеряет товарный вид!»
В общем, лампу они мне продали.
Прошло определенное количество времени, которое я стойко выдержал, и зашел опять в магазин. Осторожно спрашиваю: «Не появлялся Семенов?»
«Конечно появлялся».
«Ну, возмущался?»
«Нет, он сказал, раз Левочке это нужно… — А потом добавил: — Ему мало того, что он в театре играет, еще и писать надумал?».
Можете себе представить, ведь как в воду глядел! Я «записал». И когда через много-много-много дней и ночей сел за свои «Грешные записки», то светила мне именно лампа Юлиана.
ВОСПОМИНАНИЯ БАРОНА ЭДУАРДА ФАЛЬЦ-ФЕЙНА
Я узнал и полюбил Юлиана почти тридцать лет назад. Ему рассказали обо мне в Женеве, в Сотби. Вот, мол, есть такой русский барон в Лихтенштейне, во многом сможет вам помочь. Он приехал. И мы стали друзьями.
Как-то Юлиан предложил: «Эдуард, подключайся к поискам Янтарной комнаты». Я согласился. В нашу международную группу поиска входило десять человек: сам Юлиан, Георг Штайн, Жорж Сименон, Джеймс Олдридж, люди из разведки Германии и Англии.
С Юлианом, который просил меня привлечь как можно больше знаменитых людей, мы ездили к Марку Шагалу на его виллу «Колин» в Сен-Поль де Ванс. Ему, конечно, наша идея очень понравилась.
Мы начали работу. Писем приходило огромное множество. Некоторые писали о том, что им известно место, где спрятана Янтарная комната, и просили прислать необходимую сумму для последних поисков.
Вначале мы с Юлианом по русской легковерности все принимали за чистую монету, и я финансировал каждого. Потом стали осторожнее. И когда ко мне обратился немец Хайм Манн, жуликоватый, на мой взгляд, автор «мемуаров» Гитлера, им и выдуманных, уверяя, что имеет неопровержимое свидетельство пятнадцатилетнего жителя Кенигсберга, якобы видевшего, как Янтарную комнату загружали в один из бункеров, я ответил: «Найдите — заплачу полмиллиона долларов. А до этого — нет».
Тогда два американца провели в тех местах несколько недель. Увы, безрезультатно.
Так мы с Юлианом потратили на поиски годы, веря, что комната найдется. И если кто-нибудь найдет ее теперь — обещание в силе, плачу полмиллиона, а я передам комнату России.
Юлиан часто приезжал ко мне в Лихтенштейн. Места эти он обожал. Никто его здесь не беспокоил телефонными звонками, не действовал на нервы. Я с утра уходил в офис, а он весь день писал.
Вначале я его приглашал в свободное время поработать со мной в саду. Но он не отрывался от пишущей машинки.
Здесь он начал свою книгу «Лицом к лицу».
Здесь, в Вадуце, ему пришла идея создать газету «Совершенно секретно».
Как-то вечером, за водочкой — мне-то мама алкоголь употреблять запретила, так я ее никогда не пил, а Юлиан — любил, он мне говорит: «Эдуард, я решил основать газету, в которой буду публиковать секретные архивные материалы. Большинство из них по истечении определенного срока — тридцати, пятидесяти лет могут быть рассекречены. А я буду эти документы публиковать. Представляешь, как такая газета будет для всех интересна!»
Так и получилось.
Однажды Юлиан пригласил меня в Крым, в свой дом недалеко от Ялты, в Мухалатку.
В Симферополе, куда я прилетел, устроил чудный прием. Привез домой. Но потом, по своему обыкновению, засел за печатную машинку, а я заскучал. Тогда Юлиан пообещал мне пригласить на ужин своих друзей, в том числе одну интересную даму.
«Тебе, знаменитому Казанове, она очень понравится».
Я, конечно, безумно обрадовался.
На следующий день, в шесть часов вечера, раньше остальных гостей, приехала дамочка.
Я начал за ней ухаживать и даже успел один раз поцеловать. Но тут приехали остальные гости.
Вдруг дамочка подводит ко мне одного их них и говорит: «Позвольте представить Вам моего мужа».
«Вот тебе — на! — думаю. — Кончен бал, больше не поухаживаешь».
Говорю Юлиану: «Почему ты меня не предупредил, что она замужем?»
Юлиан смеется: «Специально, иначе бы ты не решился за ней приударить».
— А кто она такая?
— Алла Пугачева!
Что за лицо у меня было! Никогда не забуду этот случай.
Крым я полюбил и спустя несколько лет приехал сюда, чтобы подарить пропавший во время революции из Ливадийского дворца и купленный мной и Юлианом на аукционе гобелен.
История его покупки очень интересна.
В один прекрасный день Юлиан звонит мне в Вадуц и говорит: «Эдуард, на аукционе во Франкфурте продается уникальный гобелен — портрет царской семьи. Подарок персидского шаха Николаю II к трехсотлетию дома Романовых. Ты обязан его купить!»
В тот момент я не мог сразу выехать во Франкфурт. И тогда Юлиан, будучи корреспондентом в Бонне, предложил торговаться на аукционе вместо меня, держа со мной связь по телефону. Я, конечно, согласился, и Юлиан купил гобелен. Так благодаря ему гобелен вернулся «домой» в Крым, в Ливадию, во дворец.
Помню, как Юлиан однажды сказал мне: «Эдуард, ты будешь героем России, если поможешь перевезти прах Шаляпина из Парижа на Родину. Ты во Франции учился, связи у тебя там большие. Помоги».
А русские уже до этого вели об этом переговоры с французским правительством и ничего не добились. Разрешение на перезахоронение дает не правительство, а мэр Парижа. Тогдашнего мэра, в будущем президента Франции Жака Ширака, я знал. Но вначале необходимо было закрепить письменное разрешение наследников.
Мы с Юлианом позвонили сыну Шаляпина Федору Федоровичу, жившему в Риме. Я пригласил его в Лихтенштейн. Мы с ним давние друзья.
Он приехал, но разрешения сперва не дал. Целую неделю мы с Юлианом его уверяли, убеждали, забрасывали аргументами и добились его согласия!
Затем поехали в Париж.
Ширак отнесся к идее хорошо, но сказал, что поскольку Шаляпин обожал Париж и парижане его до сих пор знают и любят, то необходим компромисс: мэрия дает разрешение на перезахоронение праха, но перед этим на доме, где Федор Иванович жил на улице Рю де Ло, 1, надо установить мемориальную доску.
Мы так и сделали.
Прошло немного времени. Я уехал на каникулы в Монте-Карло. Там, на пляже, раскрываю газету и вдруг вижу крупный заголовок: «Вчера в Москву передан прах Шаляпина».
Только вот на торжественную церемонию перезахоронения великого певца нас с Юлианом чиновники пригласить забыли…
Когда я узнал, что Юлиан перенес инсульт и лечится в Австрии в Инсбрукской клинике (это недалеко от Лихтенштейна), я сразу же поехал к нему.
Он узнал меня и улыбнулся. Я говорил с ним, говорил. И он все понимал, кивал головой, улыбался, но ответить не мог…
Это было тяжело видеть. Очень тяжело…
Я возвращался домой. И всю дорогу, все сто пятьдесят километров, думал о нем, вспоминая наши встречи в Германии, во Франции, в России, в Крыму. Все наши встречи в этом мире. И передо мной был улыбающийся Юлиан. Таким он остался в моей памяти навсегда.
ВОСПОМИНАНИЯ КРИТИКА И ПИСАТЕЛЯ ЛЬВА АННИНСКОГО
