своей воле, исполнял великий народ. Он был главным страдальцем, но от его имени и совершались преступления. Сегодня Сталин, мог думать изгнанник, взял на вооружение идею Робеспьера, высказанную им 5 февраля 1794 года в Конвенте: врагами народа следует управлять с помощью террора… По настоянию Робеспьера в ответ на убийство Марата, Шалье, Лепелетье де Сен Фаржо и других якобинцев Конвент решил: «Поставить террор в порядок дня». Революционный трибунал, созданный Конвентом за полтора месяца до начала термидора, вынес 1563 приговора, и из них лишь 278 оправдательных, остальные смертные{966}. Но каким пигмеем выглядел Робеспьер по сравнению с размахом и масштабом советского диктатора!
На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б), который продолжался около двух недель, все доклады, с которыми выступали Жданов, Молотов, Каганович, Ежов и, естественно, сам Сталин, были посвящены, в сущности, одному вопросу – «Урокам вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецких и троцкистских агентов». По истечении многих лет видишь, что в докладах подручных Сталина не было абсолютно никакого рационального анализа, реального осмысления дел по той простой причине, что сам предмет обсуждения был миражом{967}. Но все докладчики единодушно предавали анафеме троцкизм. Как и полагается, основные выводы и указания по этому вопросу содержались в докладе Сталина «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников».
Негромким голосом, который заставлял всех напряженно вслушиваться в речь «любимого вождя», излагались основные положения, характеризующие троцкизм. Оглядев зал, Сталин задал себе и членам ЦК вопрос:
– Что представляет собой современный троцкизм?
И, сделав паузу, ответил:
– Это оголтелая банда вредителей. Еще 7–8 лет назад это было ошибочное антиленинское политическое течение. Каменев и Зиновьев отрицали наличие у них политической платформы. Они лгали. А Пятаков, Радек и Сокольников на процессе в 1937 году не отрицали наличия такой платформы: реставрация капитализма, территориальное расчленение Советского Союза (Украину – немцам, Приморье – японцам), в случае нападения врагов – вредительство, террор. Это все – платформа троцкизма»{968}.
Сталин особенно напирал на стремление «троцкистских вредителей и шпионов» совершать террористические акты против советских руководителей. Нынешняя программа троцкизма, вещал Сталин, – это не только «расчленение Советского Союза и отдача его земель Германии и Японии, но и, прежде всего, индивидуальный террор против руководителей советской власти»{969}. Этого Сталин боялся больше всего и, видимо, поэтому так настойчиво насаждал политику террора. При этом все были единодушны, когда Сталин призывал «громить и корчевать японо-германских агентов троцкизма»{970}.
Все дружно аплодировали, слушая преступную речь вождя. Она понадобилась Сталину, чтобы придать видимость законности организации грандиозной кровавой чистки в стране. Удар наносился по всем потенциально возможным оппонентам сталинского курса.
Сталин, желая подчеркнуть, как важно укрепить партийный аппарат, основу его режима, оперировал категориями казармы: «В составе нашей партии 3–4 тысячи высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии. 30–40 тысяч – средних руководителей – партийное офицерство; 100–150 тысяч низового командного состава – партийное унтер-офицерство…»{971} В военизированном идеологическом ордене, каким он хотел видеть партию, весь состав должен пройти проверку и быть «исключительно надежным».
Услышав призыв «беспощадно разоблачать троцкистов», многие приступили к этой задаче прямо здесь, на Пленуме. Например, Косиор, полностью поддержав положения сталинского доклада, доложил, что «в ЦК КПУ(б) было немало троцкистов. Многих мы убрали и продолжаем убирать: Килерога, Ашрафьяна, Кравицкого, Наумова, Радкова, Карпова, Канторовича, Соколова, Голуба, Сергеева, Исаева, Дзениса, Сараджева, Гителя, Сенченко…» Перечисления продолжались. Не отставали от Косиора и другие руководители, приводя длинные списки репрессированных троцкистов{972}.
С высоты сегодняшнего дня этот Пленум похож на действо упырей в иррациональном мире. Как будто говорили люди с деформированной психикой. Нет, читая архивные документы того времени, часто кажется, что это были антилюди. Каганович, любивший точность и конкретность, пересыпал свой доклад статистическими данными о начале большой работы по «искоренению троцкистов» и иных врагов: «Мы в политаппарате НКПС (только в политаппарате! – Д. В.) разоблачили 220 человек. С транспорта уволили 485 бывших жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 572 троцкиста, 1415 белых офицеров, 285 вредителей, 443 шпиона. Все они были связаны с право-троцкистским блоком»{973}. Слово «уволены» никого не может ввести в заблуждение. Представьте себе: шпион увольняется с работы, чтобы поступить на другую!
Ворошилов, в свою очередь, много говорил о том, как успешно выкорчевывается троцкизм в армии: «В 1923–1924 годах троцкисты имели за собой почти весь Московский гарнизон. Военные академии почти целиком, школа ВЦИК, артшкола, штаб Московского округа, где сидел Муралов, и другие части были за Троцкого…»{974} Ворошилов неточен: за наркомом по военным и морским делам действительно шла армия, но он никогда не пытался ее использовать в политической борьбе, хотя ему и приписывали такое намерение.
По докладам были приняты зловещие постановления, предписывающие усилить борьбу с троцкизмом и троцкистами в стране и за рубежом. В констатирующей части по докладу Ежова отмечено, что «в борьбе с троцкизмом Наркомвнудел запоздал, по крайней мере, на 4 года, в результате чего изменникам родины – троцкистам и иным двурушникам, в союзе с германской и японской разведками, удалось сравнительно безнаказанно развернуть вредительскую диверсионную шпионскую и террористическую деятельность».
Далее отмечалось, что «Наркомвнудел проводил неправильную, мягкую карательную политику в отношении троцкистов». В постановлении говорилось, что «Секретно-политический отдел ГУГБ НКВД имел возможность еще в 1932–1933 годах вскрыть чудовищный заговор троцкистов (связь советских деятелей с сыном Троцкого и др.). Начальник отдела Молчанов был связан с троцкистом Фурером…» Предписывалось:
«Обязать Наркомвнудел довести дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов до конца, с тем чтобы подавить малейшее проявление их антисоветской деятельности.
Укрепить кадры ГУГБ, Секретно-политического отдела надежными людьми.
Добиться организации надежной агентуры в стране и за рубежом. Укрепить кадры разведки»{975}.
Раньше я уже упоминал Секретно-политический отдел ГУГБ НКВД, который наряду с Иностранным отделом занимался не только разведкой, но и, в случае «необходимости», устранением политических и идеологических противников за рубежом. От рук сотрудников этих отделов, имевших за рубежом разветвленную сеть исполнителей, погибли многие десятки и сотни неугодных сталинскому режиму людей. Именно работники этих секретных подразделений уже давно вели охоту и за Троцким, его окружением. Они были способны на любую акцию, ведь они боролись, по официальной версии, со «злейшими врагами народа». Секретно-политический отдел НКВД подчинили непосредственно наркому. А особо важные задания, например, связанные с устранением Троцкого, давал сам Сталин. Но подробнее об этом я расскажу в следующей главе. В этих секретных подразделениях были, конечно, и честные люди, которые фанатично верили в идею, думали, что, выполняя «мокрые» задания руководства, они тем самым исполняют свой революционный долг. Затмение сознания людей было почти полным.
Охотились не только за Троцким. Паутина слежки опутала многих действительных и мнимых «контрреволюционеров», находившихся за рубежом. О намерениях и делах Дана, Абрамовича, Николаевского, Югова, Розенфельда, Шварца, Гурвича, Богаевского, Конради, Кутепова, Ливена, Милюкова, Маклакова, Бурцева, Чайковского, Мельгунова, Мансветова, Бусанова и многих-многих других хорошо были осведомлены карательные органы первой «земли социализма». Параллельно с Троцким в поле зрения советских спецслужб находились сотни тысяч людей. Вот, например, некоторые детали слежки за одним из известнейших русских революционеров, лидером партии эсеров, бывшим председателем Учредительного собрания Виктором Михайловичем Черновым.
Популярный революционер, защитник интересов крестьян в России, он верил в социализм, но не мог принять большевистских программ насилия. Чернов, переезжая из страны в страну, мучительно искал пути «исправления ошибок революции». Несколько раз писал Сталину. Так, по докладу агента ИНО ОГПУ Менжинскому, Чернов в ноябре 1926 года встречался с посланцем Сталина в Праге и вел переговоры. Лидер эсеров заявил после этого, что, возможно, скоро вернется на родину. Чернов якобы сказал после встречи с эмиссаром Сталина: «Большевики испортили программу в отношении крестьянства и теперь желают, чтобы я исправил извращенное»{976}. Но скоро Чернов поймет, что его просто хотят заманить в СССР и расправиться. На протяжении почти двух десятилетий российская крестьянская партия за рубежом стремилась что-то сделать, чтобы создать хотя бы
