качаясь из стороны в сторону.
— Это что? — спросил Роман.
— Вероятно, репетируют грядущий праздник. Торжественное прохождение.
— Праздник?
— Ну… Хотели совместить День города, День молодежи и день рождения адмирала Чичагина. Планировали подогнать к завершению котлована… Но, видимо, с котлованом не успеют.
Телемачту опять занесло, она угодила в боярышник и слегка застряла, мобильники развеселились и стали дружно ее вытаскивать; это оказалось не так просто, парочка телефонов тоже умудрилась застрять. Мачта визжала и успела сломать верхушку.
— При чем здесь телефоны? — спросил Роман. — Почему именно телефоны?
— Антиох Чичагин — покровитель сотовой связи, — ответил я.
— Что?
— Он пропагандировал громоотводы. А громоотвод есть прообраз первой вышки сотовой связи. Вероятно, телефоны символизируют связь времен.
Телемачту достали из боярышника, и группа телефонов отправилась дальше по Пионерской. Мы некоторое время смотрели им вслед.
— По некоторым оценкам, около десяти полотен Ван Гога так и не нашли, — задумчиво произнес Роман. — А они у кого-то есть, кто-то на них смотрит.
— К чему это?
— Наверняка полно книг, которые написаны, но никогда прочитаны не будут.
На улице Пионерской вовсю цвел шиповник.
— А если тебе Светлов предложит такую книгу? — спросил Роман. — Скажет, не хотите ли опубликоваться, Виктор? Хороший безымянный роман ищет автора. Ты что делать будешь?
Этот вопрос меня несколько озадачил, и пока мы возвращались домой, я размышлял про перспективы такой ситуации. Вряд ли какой-нибудь согласившийся писатель стал бы распространяться.
— Может, новые книги так и получаются, — продолжал Роман. — Встречаются две книги и заводят третью, и она раз — и возникает в голове писателя…
Рому сегодня пробило на литературу. Забавно… В Чагинске меня тоже изводят посторонние мысли: хочу про что стоящее, но вместо этого в голове дребедень. Стоит сойти на перрон, как ты начинаешь думать о гуслях. Об амортизаторах, об октябре, пихтовом масле, о модемах, начинаешь вспоминать, что ты думал восемь лет назад и тринадцать лет назад… это радон. Точно, радон. Он поднимается из ям. Они выкопали приличную яму, и пошел радон, мы дышим им, теперь с нами Снаткина, теперь с нами Энцелад, в моей голове.
Со стороны Ингиря тянуло холодом, с севера явно опускается заморозок. Померзнут огороды, побьет посевы градом, интересно, здесь остались какие-нибудь посевы?
— За пряниками схожу, — сказал Роман.
И ушел, а я вернулся к Снаткиной.
Ромы не было почему-то долго, я ждал на крыльце. Там валялся велосипед с отвисшей цепью, и я с чего-то стал ее натягивать. Это не очень получилось — семейный ключ был сорванным, я провозился, наверное, полчаса, но сумел открутить лишь одну гайку.
После неудачи с цепью отправился на кухню. Поставил электрический самовар, и тут явился Роман, но не с пряниками, а с сухарями. Самовар никак не мог закипеть, набирал силы, начинал шуметь, стихал, выдыхал и через минуту повторял подъем снова. Грызли сухари, и я думал о сухарях. Лично я люблю с изюмом и хорошенько посыпанные сахаром. Такие можно грызть отдельно, можно размачивать в чае или запивать молоком…
— Может, следовало принять? — спросил Роман.
— Что?
— Принять волка.
Принять волка. Хорошо сказано. Я почувствовал вялый укус литературной зависти.
— Может, таким образом Сарычев хотел нам что-то сказать? — продолжал Роман.
— Волком?
— Ну да. Согласись, это… необычно. Мы же с ним не шибко знакомы, а он нам его предлагает.
Рома определенно увяз.
— Он же нам не подарить его хотел, — возразил я. — А продать. Если бы он безвозмездно…
— Возможно, он сделал это для маскировки, — предположил Роман. — Сказал, что хочет продать чучело, а на самом деле хотел его подарить.
— Я это не заметил. Зачем ему дарить мне чучело?
— Возможно, это не чучело, — сказал Роман. — Возможно, это больше, чем чучело.
Возможно, это вегетососудистая дистония. Один парень на нашем курсе страдал: когда начинался приступ, мир словно отодвигался, рассказывал он, словно стена прозрачная вырастала, ощущаешь себя рыбкой в круглом аквариуме, сидишь, смотришь, как мимо тебя проплывают мутные расплывчатые фигуры. Непонятно, что вблизи, а вдали вообще нету.
Или радон. Радон вызывает дистонию.
— Ты хочешь сказать, что надо было купить чучело? — спросил я.
Я посмотрел в окно. Велосипед с растянутой цепью переместился к колодцу. Давно подозревал, что велосипеды не так просты, ведут скрытую жизнь, возможно, готовят восстание.
— Может, если недорого…
Я обернулся. Роман макал в сахарницу кусок черного хлеба, сухари он успел съесть.
— С волком как повезет, — сказала Снаткина.
Она незаметно появилась в кухне с литровой банкой в руках. Моченная в чае брусника.
— Волков тут у нас полно, — сказала Снаткина. — За Ингирем целыми стаями ходят, брусники не набрать.
Снаткина вылила полбанки брусники в глиняную миску, насыпала толокна и добавила столовую ложку меда.
Внезапно я тоже захотел брусники с толокном, моя бабушка тоже всегда так ела. Вкус толокна с брусникой ни с чем не спутать. Правда, я больше любил с сахаром, а не с медом, с сахаром брусника хрустела лучше.
— Один мужик из Нельши волчиху завел. — Снаткина перемешивала бруснику с толокном. — Щенком еще. Охотники нору разорили, а волчонка пропустили, а мужик нашел. Домой принес, посадил в старую бочку, так и стала жить. Кормилась как обычная собака, охраняла двор, на луну не выла и в лес не убегала. Выросла здоровущая, но добрая, детей любила…
Я сразу стал ждать от волчихи причитающейся подлости: что она зарежет любимую корову жены мужика, или испугает до заикания его внучку, или сожрет кур и кроликов, или загуляет с волком, но волчица вела себя более чем достойно, не поддавалась на провокации.
— Однажды мальчишка в бочаг упал, а волчица его вытащила, — сказала Снаткина. — И разрешала себя выщипывать на носки, у волков самая теплая шерсть…
Одним словом, волчица прожила долгую счастливую жизнь, умерла в своей бочке, и ее похоронили в клумбе под окнами. Но и после этого она приносила пользу — когда в Чагинске случилось нашествие одичавших собак, они к дому волчицы не приблизились, а в других домах попортили много. А мужик, тот, что принес ее из леса, никогда ничем не болел.
— Волки, они чуют, — сказала Снаткина. — Ты правильно волка не взял, волков нельзя в дом приводить, ты разве не помнишь?
И принялась есть толокно.
— Но этот же мужик привел, — возразил я. — И все нормально.
— Я тебе про волчицу говорю, а ты все про волка.
Понятно. Волку — нет, волчице — здрасьте. Всегда подозревал что-то подобное.
— Этот Сарычев его тебе нарочно подсунуть хотел, чтобы волк у тебя за спиной стоял, — сказала Снаткина. — Этот Сарычев жучила…
Моя бабушка полагала, что вкуснее толокна
